Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий - Ирина Судникова

— Читайте! — сказал Император, когда Соломка представил ему доклад.

— Не могу, Государь, — отвечал трепещущий докладчик, — я так потрясен…

— Читайте! — повторил Александр Павлович более строго.

Бедный обер-вагенмейстер окончательно потерялся. У него дрожали руки и рябило в глазах, он чувствовал, что спазмы сдавили ему горло, хотел что-то сказать, но не мог выговорить ни одного слова.

— Читайте! Я вам говорю! — возвысил между тем голос разгневанный Монарх, и в словах его звучала нота раздражения.

Запинаясь и с расстановками, чуть слышно, едва-едва мог прочитать Соломка Царю доклад о несчастном том больном, сознавая себя в десять раз несчастнее его.

— Ну, что вы мне на это скажете? — спросил его немного успокоившийся тем временем Царь.

— Виноват, Ваше Императорское Величество.

— Виноват! А он-то чем виноват, что вы не исполняли моих приказаний! — внушительно возразил Александр Павлович и, взяв перо, положил на докладе резолюцию: «Назначить доктора для попечения о больном, детей его поместить в учебные заведения, и содержать отца до выздоровления, а детей — до поступления на службу на счет собственных моих сумм. На постройку же усадьбы и обзаведение — выдать из этого же источника пособие, в размере стоимости его сгоревшего имущества».

— А вас я больше видеть не могу, — присовокупил Государь, отдавая Соломке резолюцию свою для исполнения.

На другой день, когда Император садился в экипаж, Соломка, по обязанности своего звания, подошел к экипажу, чтобы помочь Государю подняться на подножку. Александр Павлович уклонился от услуг своего опального обер-вагенмейстера, заметив холодно:

— Вы помните, что я сказал вам вчера.

Соломка стушевался. Положение его при главной квартире сделалось ненормальным. Он исполнял обязанности обер-вагенмейстера, но к Царю подходить не смел. Каждый день он ждал назначения себе преемника, но преемника ему не назначали. Время шло, а обстоятельства не изменялись. Так близко к Царю и вместе с тем так далеко от него! Сознание подобного, ничем не объяснимого порядка не могло не влиять на впечатлительную натуру честного царского слуги. Он осунулся, похудел и постарел до неузнаваемости. В особенности угнетала его мысль, что Государь на нею еще гневается. «Душа вся изныла за это время. — говорил потом Афанасий Данилович, — но делать нечего, нужно было терпеть».

Так прошло несколько месяцев. Но вот наступил Великий пост. Император начал говеть. С ним вместе говели и близкие к нему люди. Соломка тоже начал говеть, но, приходя в церковь, становился в алтаре и к Государю не показывался. Перед исповедью Александр Павлович послал своего камердинера позвать к себе полковника Соломку, и по приходе его в кабинет Государь, по обряду Православной Церкви, троекратно поклонился ему и просил прощения.

— Ваше Императорское Величество, я также говею, — воскликнул, заливаясь слезами, опальный царский слуга, — ради самого Господа, простите мне мои вольные и невольные прегрешения!

И он упал Царю в ноги.

— Бог тебя простит, Афанасий Данилович, — сказал Император, подняв и поцеловав его, — забудем прошлое! Я знаю тебя: ты верный слуга мой, вот почему я тебя и не оттолкнул от себя. Я знал, что ты неумышленно сделал это, и я, любя тебя, дал тебе урок. Никогда не следует пренебрегать в жизни людьми, которых мы не знаем. Но я рад, что ты доставил мне случай исполнить долг не только Царя, но и христианина. Теперь все забыто! И ты опять мне так же дорог, как и прежде. Ступай, исполняй свои обязанности, как ты исполнял их всегда. (2)

Однажды при обычной прогулке Государя по улицам Петербурга в дрожках, запряженных в одну лошадь, лейб-кучер Илья привез его на конец города.

— Зачем ты поехал сюда? — спросил Александр.

— Если Ваше Величество позволите мне, то я скажу о том после, — отвечал Илья и, проехав еще несколько домов, остановился у полуразвалившейся избы. — Государь, здесь живет вдова моего прежнего господина.

Александр не отвечал ни слова, но по возвращении во дворец вручил Илье деньги для передачи его прежней госпоже, назначив ей тогда же пожизненную пенсию. (2)

Однажды Император Александр прогуливался, по обыкновению, по Английской набережной пешком, в офицерской серой шинели внакидку. Его экипаж на этот раз почему-то не следовал за ним, а между тем вдруг хлынул проливной дождь. Государь подозвал первого попавшегося извозчика и, не будучи узнан им, велел везти себя к Зимнему дворцу. При проезде мимо Сенатской гауптвахты караул, узнавший Царя, вышел в ружье и отдал честь с барабанным боем. Изумленный извозчик начал озираться кругом, полагая, что Император проехал где-нибудь близко. «Ну, да, любезный, это Царь проехал», — улыбаясь, сказал ему седок. Наконец, подъехали к Зимнему дворцу. Александр, не имея при себе денег, как это обыкновенно случается с державными особами, просит извозчика обождать, обещая тотчас выслать ему деньги. «Э, нет, ваше благородие, не могу, — отвечает извозчик, — господа офицеры зачастую меня надували. А вот оставьте-ка мне вашу шинель в заклад, дело-то будет вернее». Государь безпрекословно согласился на это требование, снял шинель, отдал ее ему и ушел. Через несколько минут он выслал служителя передать извозчику 25 рублей, объявить ему, что он возил Государя, и получить обратно оставленную шинель. Служитель исполнил поручение в точности, но извозчик вместо того, чтоб обрадоваться чести, которой удостоился, и щедрой плате, начал лукаво смеяться и сказал с видом человека себе на уме: «Ты, голубчик, видно, за дурака меня принимаешь: ведь шинель-то стоит дороже 25 рублей, а почем знать, что у тебя в голове, пожалуй, ты хочешь эдаким манером дешево поживиться барской шинелью. Пускай лучше барин, которого я возил, сам придет за шинелью, а иначе я ее не отдам». Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в это время не подошел царский лейб-кучер Илья, которого в Петербурге знал всякий ребенок. Он подтвердил уверение камер-лакея, и извозчик, отдав шинель, уехал вполне довольный и счастливый. (2)

При восшествии Императора Александра на престол все лица, заключенные в предшествовавшее царствование в Петропавловскую крепость, были освобождены. Один из арестантов, оставляя каземат, надписал над дверями: «Свободен от постоя». Об этом донесли Государю. Он улыбнулся и заметил, что следовало бы прибавить к надписи слово «навсегда». (1)

Однажды министр юстиции И. И. Дмитриев, явясь с докладом к Императору Александру, представил ему дело об оскорблении Величества. Государь, отстранив рукою бумаги, сказал:

— Ведь ты знаешь. Иван Иванович, что я этою рода дела никогда не слушаю. Простить — и кончено. Что же над ними терять время?

— Государь! — отвечал Дмитриев. — В этом деле есть обстоятельства довольно важные, дозвольте хоть их доложить отдельно.

— Нет, Иван Иванович. Чем важнее такого рода дела, тем меньше хочу их знать. Тебя это, может быть, удивляет, но я тебе объясню. Может случиться, что я, как Император, все-таки прощу, но, как человек, буду сохранять злобу, а я этого не хочу. Даже при таких делах вперед не говори мне никогда и имени оскорбителя, а говори просто «дело об оскорблении Величества», потому что я, хотя и прощу, хотя и не буду сохранять злобы, но буду помнить его имя, а это нехорошо. (1)

Иван Иванович Дмитриев был вообще очень сдержан и осторожен, но раз при докладе Государю ему случилось забыться. По окончании доклада он подал Императору заготовленный к его подписи указ о насаждении какого-то губернатора орденом. Александр почему-то поусомнился и сказал:

— Этот указ внесите лучше в комитет министров.

В то время подобное приказание было не в обычае и считалось исключением. Дмитриев обиделся, встал со стула, собрал бумаги в портфель и отвечал Государю:

— Если, Ваше Величество, министр юстиции не имеет счастья заслуживать вашей доверенности, то ему не остается ничего более, как исполнять Вашу Высочайшую волю. Эта записка будет внесена в комитет!

— Что это значит? — спросил Александр с удивлением. — Я не знал, что ты так вспыльчив! Подай мне проект указа, я подпишу.

Дмитриев подал. Государь подписал и отпустил его очень сухо. Когда Дмитриев вышел за дверь, им овладели раскаяние и досада, что он не удержался и причинил Императору, которого чрезвычайно любил, неудовольствие. Под влиянием этих чувств он вернулся и отворил дверь кабинета. Александр, заметив это, спросил:

— Что тебе надобно. Иван Иванович? Войди.

Дмитриев вошел и со слезами на глазах принес чистосердечное покаяние.

— Я вовсе на тебя не сердит! — отвечал Государь. — Я только удивился. Я знаю тебя с гвардии и не знал, что ты такой сердитый! Хорошо, я забуду, да ты не забудешь! Смотри же, чтоб с обеих сторон было забыто, а то, пожалуй, ты будешь помнить! Видишь, какой ты злой! — прибавил он с милостивой улыбкой. (1)