Сионская любовь - Авраам Мапу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бранит ли тебя отец? Досаждает ли Азрикам? Грустишь ли обо мне? Я буду Господу молиться, пусть отдаст мне твои беды, чтоб не омрачали светлого чела. Твои горести с радостью снесу, не сетуя и не ропща.
Слышу, шум нарастает вдали. Крики страдания разрывают ночное безмолвие. То узники, тиранами в темницы заточенные, вопиют о мучениях своих. Да кто им внемлет! Здесь, в Нинвэ, Бог смешал языки людей. Глотки вопят, рев в ушах, а сердца глухи. Хуже ненависти такая глухота. Одни волком воют: “Ограблены!” Другие ликуют, кричат во все горло: “Славно поживились!” Тут стенают: “Душегубы проклятые!” Там в ответ несется: “Ура, наша взяла!” Одни горюют, кровавые слезы утирают, другие радуются, елей на голову мажут. В Сионе нет ни лютости этой, ни кривды, ни низости. Страшно за Иерусалим – Боже, сохрани нас от нашествия этих диких. Но знаю, нет мира добра со злом. Гоню из сердца страх, молюсь Господу, чтоб не допустил до беды. А уж ежели полетит к нам саранча, треща крыльями, пусть погибнет среди комьев земли и смолкнет навек.
Ночь напролет тревога гнетет, но не бесконечна ночь. На границе света и тьмы исчезают рожденные мраком страхи. Рассвет над холмами Нинвэ. Пение птиц провожает утренние звезды и веселит сердце. Зарделся восток. Чуден великий Хидекель, несущий воды из самого Эдема.
Взошло дневное светило, пустилось в путь по небесам и изгнало остатки тьмы. И мир ликует и празднует торжество света. В полдень утомилось солнце, замерло в вышине и медленно-медленно покатилось вниз. И меркнет краса его, и мрачнеет мир. А не таков ли путь человека на земле? Сладость детства, мечты юности. Ни тьмы, ни тревог в счастливую пору. К полудню жизни ведет нас надежда. Но все, чем обладал человек, уносит время. И убывает с годами радость в сердцах, и множатся печали, и мрак неминуем в конце пути.
Горечь и сласть в сердце смешались. Помнишь ли, Тамар, как сказала мне: “Цени надежду жизнью”? Покуда не сбылась мечта, человека утешает надежда – отрада зыбкая, как радуга в облаках после дождя. Только обрадуешься чуду, а уж растворилась в небе разноцветная подкова. Неверен, переменчив дух надежды. Тихо и солнечно – и гордо сияет стройная башня, рванет ветер, надвинутся тучи – и вот уж покосились окна, сползает крыша, и рухнуть грозятся каменные стены.
Как краток был миг восторга в день нашей клятвы! Потом – страх и разлука. Грядущее темно, судьбы боимся, да и собственный наш дух не вполне нам подвластен. Но верим, уйдет страх, и кончится разлука – вот она, надежда.
Перед глазами чужой Нинвэ, а сердце рвется в родной Иерусалим. В Сионе счастье мое, но и тревога там же. Меж Нинвэ и Сионом громоздятся горы, и шумят реки. Даль разобщит города, но не сердца. Не забыла ли ты маслинное дерево с нашими именами на стволе? Прочь уныние! Пусть Хидекель и Прат между нами сейчас, настанет день, и будем вместе, и всегда люби, что любо мне, и я в том же присягаю!
Вот, прилетела птица-вестник, принесла на крыльях радость, будто слыхала речения уст твоих: “ Для тебя создана”. Кричу ей: “Милая птица, повтори, да погромче!” Ах, что я творю? “Молчи, глупая птица! Тихо сиди в расщелине скалы, не спугни счастье!” – вновь кричу.
Дух мой то воспаряет, то низвергается. Думы то легки, как крылья бабочки, то колючи, как иглы ежа. Боязнь и надежда теснятся в душе: боязнь всегда полна надежды, а надежда не живет без боязни.
Жди меня, любимая! Вновь и вновь шли мне птицу-вестника, а с ней слова “Цени надежду жизнью”. Твой голос достанет меня в дальних краях, ибо путь наш с Дорамом лежит в города Мадайские. Там и встречу того, кто решит судьбу. Минует день, и наступит день. Уйдут из памяти громада и грохот Ашура, вернусь в милый тихий Сион. Не во сне, но наяву зреть буду нежный лик любимой. Жди, надейся, и свершится!”
Кончились чудные строки письма. “Нет на свете мужчины, что красивее Амнона говорит о любви. Душа его – пламень, а уста источают мед”, – воскликнула Тамар, – “Мое сердце горячо, как его, но дара слова красного нет. Не беда. Амнона уст на двоих довольно!”
Так говорила Тамар и вспомнила Теймана страшный рассказ, и кольнуло в груди. “Все – ложь, нет Амнона честней” – отвечает сердцу язык. И во второй, и в третий раз Тамар перечитывает письмо. “Вот непонятные слова: “Всегда люби, что любо мне”. Что разумел Амнон?” – думает Тамар – “Неужто его сердце вместит еще одну? Горе мне, горе сопернице! Как смерть, сильна моя любовь, и люта ревность, как ад. Ничто на свете не удержит ярость мою! Сопернице не будет уголка ни в Амнона душе, ни в целом мире! Ах, глупа я! Зачем несчастья измышлять?”
Так думает Тамар, так думают все: ведь легче жить в предположении, что страшные несчастья не наступят никогда.
Тут появляется Маха. Видит, Тамар взволнована.
– Не случилось ли что, госпожа?
– Посоветуй, Маха, как узнать, верен ли мужчина своей любви?
– Знакомится с другой, часами говорит с ней – это ли не признаки измены?
– Хорош ответ. Есть у меня к тебе секретное дело. Но пока побережем слова.
– Как прикажешь, госпожа.
Так, оказывая доверие коварному, вручаем ему ключи от сундука со злом.
Глава 16
“И Господь Бог Цваот призвал нас
в тот день плакать и сетовать,
и вырвать волосы, и препоясаться вретищем…
А вот, веселье и радость!”
Исайя, 22, 12-13.
Толки и кривотолки
Все чаще доносятся до Иерусалима слухи о военных победах Санхерива, царя Ашурского. И вести эти ужасов полны. Тамар с утра до ночи молится Богу, просит Всевышнего вернуть ей Амнона с миром и верным сердцем. Здравомыслию вопреки нейдет из головы Тамар рассказ Теймана об Амноне. Чтоб полегчало на душе, поделилась секретом с верной Махой, и вдобавок прочитала ей письмо. А еще велела вызнать у Пуры, что тому известно об этом деле.
“Вот она, удача! Ах, разжечь бы ревность Тамар”, – подумала Маха. – “Госпожа прогонит Амнона прочь, и уберется бедняжка восвояси к овцам и баранам, и будет мой!” Маха пошла за
