Логово зверя - Михаил Широкий

Машину вдруг сильно тряхнуло на ухабе, и замечтавшийся, ушедший в свои сладкие думы Иван Саныч, потеряв равновесие, завалился набок. Выпрямившись, он сердито буркнул в спину водителю:

– Нельзя ли поосторожнее? Не дрова везёшь.

– Простите, шеф! – попытался оправдаться шофёр. – Дорога отвратительная. Сам не вижу, куда еду…

– Ладно, поговори мне ещё! – оборвал его начальник, хмуря брови и кривя рот. – За дорогой лучше следи, шляпа.

Вновь удобно устроившись на сиденье, Иван Саныч попытался опять отдаться приятным, гревшим ему душу раздумьям, однако снова настроиться на эту волну уже не сумел. По-видимому, произошёл какой-то сбой в системе, и вместо позитивных, духоподъёмных размышлений в голову ему полезла всякая дрянь – воспоминания о промахах, неудачах, оплошностях, провалах, которые хотя и не в очень большом количестве, но всё же имели место и в его в целом на редкость благополучной, состоявшейся жизни, образуя редкие тёмные пятна на общем светлом, сияющем фоне. И вот теперь по вине растяпы водителя именно эти безобразные чёрные кляксы совершенно неожиданно, не считаясь с его волей, выступили на первый план и живо напомнили ему те малоприятные, порой критические моменты его жизни, о которых он предпочёл бы забыть. Те моменты, когда над его головой собирались тучи, когда всё висело на волоске, когда его карьера, такая успешная, стремительная, блестящая, вызывавшая у всех знавших его восхищение и зависть, могла оборваться в одно мгновение, а он – оказаться на самом дне, на обочине, жалких задворках жизни, в вечной тени, в тоске и отчаянии…

Тут Иван Саныч, точно стряхивая с себя эти мрачные, депрессивные думы – в общем-то совершенно не свойственные ему и посещавшие его лишь изредка и на очень короткое время, как будто случайно, – мотнул головой, испустил глубокий вздох и огляделся вокруг. На его красных, мясистых, плотоядных губах снова заиграла самодовольная, победительная улыбка. Нет, это вздор! Это невозможно. Этого никогда не случится. Пусть бездари и неудачники прозябают на периферии жизни, в безвестности и убожестве, хныкая и жалуясь на свои беды, в которых они сами же и виноваты, и в бессильной злобе осуждая и проклиная весь мир. А он-то совсем другой! Он привык к победам, достижениям, успехам, триумфам. Эта вечная, непрекращающаяся погоня за удачей возбуждает и пьянит его, а временные трудности и препятствия, порой возникающие на пути, лишь раззадоривают и закаляют его, умножают его энергию, усиливают напор, делают его ещё сильнее, агрессивнее, беспощаднее к себе и к другим. И эта бешеная гонка, это постоянное преодоление, ожесточённая, звериная борьба за существование и за место под солнцем, очевидно, будут продолжаться до самого его конца, до последнего его вздоха, до тех пор, пока в нём теплится жизнь. Потому что иначе он жить не может и не хочет, жизнь без успеха, власти и величия ему не нужна, жизнь без всего этого лишена всякого смысла, пуста, скучна и уныла. А он привык жить ярко, широко, роскошно, и жить иначе не согласится ни за что, и никогда не свернёт со своего – единственно правильного и возможного для него – пути…

И снова раздумья шефа были внезапно прерваны. На этот раз тем, что машина вдруг прекратила своё и без того совсем неспешное движение и остановилась. Иван Саныч, вынужденный отвлечься от своих дум, нахмурился и недовольным тоном спросил:

– Ну что там у тебя опять такое?

Водитель несколько секунд не отвечал, напряжённо всматриваясь вперёд, на расстилавшееся перед автомобилем туманное световое пятно, с трудом рассеивавшее подступавший со всех сторон мрак. Потом обернулся к начальнику и не совсем твёрдо произнёс:

– Нам что-то перегородило дорогу.

Иван Саныч фыркнул.

– Что именно?

Шофёр помялся, снова пристально вгляделся в лобовое стекло, озарённое блёклым отсветом фар, и не очень уверенно протянул:

– Да вроде как бревно какое-то… Взглянуть бы надо.

Иван Саныч сдвинул брови и резко, отрывисто рыкнул:

– Так посмотри, едрить твою мать! Или я, по-твоему, должен это делать?

– Нет, конечно, – глухо, в нос, пробормотал водила. – Сейчас я посмотрю, шеф.

Он вылез из машины, а хозяин, глядя ему вслед, покачивал головой и возмущённо шептал:

– Ну что за народ! Ни на что сами не способны. Шагу не могут ступить без указания сверху. Как дети малые, ей-богу!..

И, вновь попытавшись отдаться своим мыслям, он откинулся на спинку сиденья и продолжил уже про себя: «Нет, не дорос ещё наш народ до демократии. Ох, не дорос! Пока что явно нуждается в опеке и мудром руководстве. И мы это руководство ему обеспечим. Пока хватит наших сил… Дисциплина и ещё раз дисциплина!» – произнёс он свою любимую фразу, которую повторял много раз в публичных выступлениях, с высоких трибун и в приватных, неформальных разговорах. – «Причём жесточайшая. Это основа основ, фундамент нашего государства. Альфа и омега! Без этого нельзя. Без этого пропадём, загубим страну…»

Размышления государственного человека были прерваны вернувшимся шофёром, который заглянул в салон и с сокрушённым видом пробормотал:

– Шеф, там это, значит… дерево упало на дорогу… Аккурат посерёдке легло. Никак его, заразу, не объедешь.

Иван Саныч чертыхнулся и уставил на водилу широко раскрытые, округлившиеся глаза.

– Так убери его к чёртовой матери! Чего ты ждёшь? И шевелись давай! Мне время дорого, некогда тут торчать.

Водитель горестно вздохнул и замотал головой.

– Так ствол здоровый, толстый! Мне одному его не сдвинуть. Никак! Я и так и эдак попробовал – нет, не поддаётся, стерва. Лежит, как влитой!.. Вот коли б мы вдвоём…

Иван Саныч насупился и процедил сквозь зубы:

– Твою мать!..

Его охватило сомнение: прилично ли будет ему, профессору, академику, депутату, гордости и славе отечественной науки и политики, вместе с каким-то шоферюгой тягать бревно на пустынной лесной дороге? Как это будет выглядеть со стороны? Очевидно, не очень презентабельно. Благо хоть, никто не увидит…

Он подумал было позвонить Лёше, чтобы тот прислал на выручку пару-тройку «бандерлогов», но тут же отказался от этой идеи – они отъехали от лагеря слишком далеко, и помощи пришлось бы ждать чересчур долго. А ему не терпелось поскорее оказаться в своём номере, сходить в душ, поужинать, выпить рюмочку хорошего армянского коньяка и упокоить своё утомлённое после долгого, напряжённого дня тело в мягкой тёплой постели. Но на дороге ко всему этому лежало это проклятое дерево, будто нарочно свалившееся именно на пути его следования… И Иван Саныч, поняв, что у него нет другого выхода, тяжко