Научите меня стрелять - Анна Яковлева

Не поняв связи, я продолжала капризничать:

– Хочу сфотографироваться у профессионала.

– Тогда его брат не сделает тебе паспорт.

– А! – наконец сообразила я. – Так у них семейный бизнес?

К обеду мы вернулись в наше временное жилище. Шалва внес пакеты с продуктами и опять встал к плите, а я от нечего делать включила телевизор.

Это был экстренный выпуск местных новостей, посвященный взрыву на рынке.

«Сегодня рано утром на рынке в центре города прогремел взрыв, – сообщала телезрителям ведущая выпуска, – вот что удалось выяснить нашему корреспонденту на месте происшествия».

И далее пошел сюжет, в котором мелькнула изуродованная машина, напоминавшая мой «пежо» после взрыва, интервью с каким-то милицейским чином и комментарий самого корреспондента, который полностью совпадал с официальной точкой зрения, а именно: в город проникли вооруженные бандформирования. Я щелкнула пультом и заглянула в комнату, где лицом в пол лежал Денис Олегович. Присев над ним, я спросила:

– Так кто же ты на самом деле?

Дуйков молчал.

Шалва что-то готовил, гремел кастрюлями, из кухни доносились запахи, от которых сжимался желудок. Я вошла и сунула нос в кастрюлю с мясом:

– Что будем есть?

– Женщина, ты готовить умеешь?

– А если не умею, ты меня вернешь Егорову?

– Не надейся. Буду учить.

– Шалва, по-моему, у нас в руках террорист. Думаю, машину милиционера взорвал он. Давай сдадим его ментам.

– Почему думаешь, что он? Кроме него охотники найдутся.

– Не знаю, – пожала я плечами, – просто думаю, что это он.

Пока Шалва Гургенович исполнял долг гостеприимного хозяина, я наполнила стаканы вином, оглянулась на винодела и, как отравительница в древнегреческой трагедии, в один из стаканов вылила полфлакона слабительного. Подумала и вылила остаток. Не дожидаясь, пока обед будет готов, я поднесла повару стакан, и мы, не чокаясь, немного выпили. Шалва Гургенович обнял меня и увлекся поцелуями, в результате чего на сковороде что-то стало стрелять. Мой похититель бросился спасать мясо с подливкой.

Готовил Шалва очень вкусно, причем постоянно. Сколько я его знала, он все время готовил. Все его блюда имели привкус любви. Я вспомнила Пашкино печенье: привкус ванили был, а любви – нет. Я со вздохом макнула в солянку по-грузински лаваш и запила его вином. Настроение неожиданно поднялось, и, когда Шалва пересадил меня к себе на колени, я стала с ним целоваться, не забывая время от времени предлагать ему вино со слабительным.

В комнате что-то упало, очевидно, Дуйков предпринял попытку к бегству. Я хотела прислушаться, но Шалва шумно дышал и колол меня в шею усами, мешая слушать.

– Сходи посмотри, что он там делает, – попросила я.

Шалва нехотя ссадил меня с колен и вышел из кухни.

– Будь осторожней, – напутствовала я мужчину.

Шалва Гургенович перетащил Дуйкова на веранду, вернулся на кухню, решительно отодвинул в сторону мою тарелку с солянкой, взял меня за руку и повел в спальню. Опустив голову, я шла как на аркане: «Ну, Пашка, вот и все».

Оказавшись в спальне, я предложила:

– Шалва, давай я сюда вино принесу.

– Вах, как я сам не подумал, давай.

Я унеслась на кухню и через пару минут держала в руках два стакана с вином. В одном было слабительное, в другом долька апельсина.

Пока я бегала за вином, Шалва успел устроиться в постели.

– Надеюсь, нам никто не помешает. На всякий случай ложись скорее. – И он отбросил угол одеяла.

В ответ я протянула ему стакан с вином. Шалва отпил немного, отставил стакан и потянул меня за руку.

Как ни оттягивала я этот момент, он наступил. «Егоров заслужил это», – сказала я себе и забралась под одеяло.

– Кето, я очень волнуюсь.

– Я и сама очень волнуюсь, – призналась я и опять предложила выпить.

Шалва осушил свой стакан. Спасительных идей у меня больше не было.

Если бы у меня в паспорте не стоял штамп, я бы ничего не имела против того, что делал Шалва. Но штамп был, и меня это смущало. Егорову что-то придется объяснять, хоть он и мент поганый, и дважды меня подставил, но это, как говорится, его проблемы, ему и отвечать перед своей совестью. А я – это я, и за себя в ответе только я сама.

Одежды на мне оставалось все меньше, это обстоятельство отражалось у Шалвы на лице – оно становилось все глупее.

Ускользнуть от мужчины практически не было надежды, и я стала гнать от себя навязчивую мысль о Егорове.

Вот тут я и почувствовала острую боль в животе. Она разрезала меня пополам и рассыпалась по организму мелкими осколками. Не успела затихнуть эта первая волна, как тут же накатила вторая, я покрылась испариной и застонала. Шалва, уверенный, что я застонала от сексуального желания, навалился на меня всем телом. Я попробовала оттолкнуть винодела, но он опять понял меня неправильно.

– Шалва, – завопила я.

Шалва Гургенович, пораженный моей страстностью, прижал меня к себе еще крепче.

– Мне плохо, – простонала я, когда меня снова разрезало без наркоза.

В глазах у Шалвы Гургеновича появилась мысль. Он убрал руки, приподнялся и уставился на меня. В спальне стало тихо, в тишине отчетливо были слышны раскаты у меня в животе. Оттолкнув Шалву, я выскочила из-под одеяла и помчалась в туалет. Через несколько минут под дверью возник Шалва Гургенович. Он сильно нервничал:

– Кето, мне тоже надо!

Так, сменяя друг друга на унитазе, мы абсолютно неромантично провели остаток вечера и полночи. К тому же наш пленник время от времени вопил с веранды, что ему надо отлить, так что сливной бачок работал в аварийном режиме, как в рекламе средства от диареи.

Шалва делал предположения одно нелепее другого:

– Это вино плохой.

– Нет, наверное, еда плохой.

– Может, вода плохой.

А я пыталась вспомнить, когда и как я перепутала стаканы: в первый или во второй раз?

К утру боль и позывы прекратились. Измученные, мы с Шалвой Гургеновичем обнялись по-родственному и заснули. Разбудил нас стук в дверь.

– Шалва, – напомнила я, – будь осторожен.

Шалва отправился на веранду.

Это был рубщик мяса, он же фотограф.

Мужчины о чем-то недолго поговорили, рубщик мяса перекинул Дуйкова через плечо, загрузил его в свой уазик и отбыл. Вернувшись в спальню, Шалва сообщил, что паспорт будет готов уже вечером.

– И можно будет рано утром выезжать, мой Кето. – Он притянул меня к себе и тут же с опаской отпустил.

Моя попытка задержаться во Владикавказе отразилась на нашем меню. Теперь мы пили крепкий чай без сахара и налегали на сухари. Шалва больше не проявлял желания затащить меня в постель, наоборот: как только я приближалась к нему, он начинал хрустеть сухарями. Осмелев, я даже прижалась бедром к своему похитителю, но он меня культурно отстранил:

– Кето, я решил, что буду заниматься с тобой любовью после свадьбы. Видишь, как нам не везет? Только о любви подумаем, начинаются неприятности. Это значит, надо жениться, а потом любить друг друга.

– Шалва, – со вздохом призналась я, – какой ты мудрый. Я совершенно с тобой согласна.

Мы как старые добрые друзья провели день, вспоминая нашу поездку в Новороссийск, помянули Гошку и с интересом посмотрели какую-то мелодраму. Шалва вполне дружески обнимал меня, но дальше этого не заходил. Выбрав момент, я перепрятала пистолет Дуйкова в чужой сапог на веранде.

Когда стемнело, винодел собрался за моим паспортом, подумал и решил, что одну меня оставлять не следует. Пришлось ехать с ним.

Получив новенький, пахнущий типографской краской и печатями документ, я полистала его и узнала о себе много нового: мужа у меня не было, а прописана я была во Владикавказе, по улице Карла Маркса, в доме номер пять. Я хотела оставить этот документ у себя, но Шалва осторожно вытянул его из моих пальцев и спрятал в кармане.

– Кето, так будет лучше, – непонятно объяснил мне винодел.

Я надулась и замолчала.

Мой похититель не вынес размолвки со мной и протянул мне паспорт. Я кинулась к нему на шею, обняла и поцеловала. Шалва ответил мне тем же. Стоя на темной улице, мы увлеченно целовались, и Шалва Гургенович засомневался в правильности своего решения:

– Может, все-таки до свадьбы можно?

Я его сомнения не поддержала:

– По-моему, нам и так хватает неприятностей.

– Тогда не целуй меня, потому что я скоро стану импотентом.

– У тебя в роду есть импотенты?

Шалва Гургенович решил, что самое время сказать о себе правду:

– Я князь Гегошвили, весь Лагодехский заповедник принадлежал нам, князьям Гегошвили. Мой прадед возил вино к столу русского царя, у нас хранится царская грамота, сам увидишь.

– Поняла, у вас по наследству передается не импотенция, а хвастовство.

На обратном пути Шалва оставил машину возле соседнего дома, подошел к нашей калитке, осторожно пробрался к крыльцу, сделал мне знак подождать, прислушался и, не издав ни единого шороха и скрипа, исчез в доме. Только после этого он позволил войти мне.