Красные и белые - Андрей Алдан-Семенов

— Вы уже про это рассказывали, Дмитрий Федорович, — нахмурилась Долгушина.

Азин деликатно улыбнулся, чувствуя на себе испытующий взгляд Долгушиной. «Надо быть начеку».

— Как здоровье его превосходительства? — спросила Евгения Петровна.

Азин понятия не имел, о ком спрашивает Долгушина, но догадка проскользнула в уме: конечно же о генерале Рычкове! А что, если Долгушина спросит о его внешности: худой, толстый, рыжий, белый? Азин ответил почтительно:

— Я еще не имел чести быть представленным его превосходительству. Лишь полковник Каппель — мой непосредственный шеф — виделся с генералом. Азин приподнял рюмку: — Ваше здоровье, мадам! Кстати, мадам, казанские народные комиссары — бывшие каторжники, — старался Азин увести Долгушину от опасного разговора о генерале Рычкове. — Даже самые высшие их начальники говорят между собой на непотребном языке. Мне рассказывали, как красный главком Вацетис со своими командирами беседует, — со смеху умрешь. «Что же ты, мать твою, Симбирск не удержал?» — «А разве ты, мать-перемать, не знаешь, что вся моя сволочь разбежалась?» Извините, Евгения Петровна, но стиль красных — стиль скотов…

— Сейчас неподходящее время для анекдотов, — остановила помещица Азина. — С какими же вы поручениями явились?

— Полковник Каппель интересуется всем: антибольшевистскими настроениями, крестьянскими мятежами, запасами провианта, — начал перечислять Азин. — И конечно, нам нужно знать о силах так называемого Особого батальона, который занял Арск. Наше командование, впрочем, не придает серьезного значения этому Азину, — скривил он в усмешке губы. Азин — сопляк со способностями заурядного бандита.

— Этот мальчишка за два дня увеличил свою банду в десять раз, — зло возразила Долгушина. — Вам известно про это?

— Если Азин мне попадется, я его сперва высеку, — объявил Дмитрий Федорович.

— А потом что? — спросил Азин.

— Потом подорву бомбой.

— Перестаньте болтать чепуху, доктор, — поскучнела Евгения Петровна. — Странно, что Вениамин Вениаминович ничего не передал нам через полковника Каппеля. Посылать специального человека и не сговориться между собою? Не похоже это на генерала…

Азин понял: приближается развязка. Он приподнялся, отодвигая стул.

В окно дважды постучали: все насторожились. Стук повторился.

— Это Воробьев. Слава богу, я уже начал беспокоиться, — доктор вышел из комнаты.

— Сейчас мы узнаем кое-что новое об Особом батальоне, — сказала Долгушина.

Азин закрыл окно спиною. В комнату одновременно вошли Воробьев и доктор.

— Разрешите, Сергей Сергеевич, представить вам…

— Руки вверх! — скомандовал Азин, вскидывая над головой гранату. — Эй вы, седой террорист, не шевелиться!..

— Это, Азин, возмутительно! Это безобразно, Азин! — ругался Северихин.

— Что ты на меня остервенился? — беспечно спросил Азин.

— Случайно узнаю от Стена о твоих ночных похождениях. Что же это такое, а? Командующий целой группой войск ведет себя, как мальчишка! Экая доблесть, переодеться, словно в маскараде, чтобы арестовать тройку монархистов.

— Хотел убедиться, что это действительно преступники, — слабо защищался Азин.

— Тебе хотелось покрасоваться, смотрите, мол, на молодца. Молодец на овец! Нельзя больше мальчишествовать, Азин, — уже смягчаясь, выговаривал Северихин. — У тебя теперь заботы посерьезнее.

— Молодец, говоришь, на овец, говоришь, — громко рассмеялся Азин. Мы пока липовые разведчики: нас белые заведут, проведут и выведут.

В салон-вагон вошел Стен:

— К тебе, командир, этот паренек из Зеленого Роя, Шурмин. Спрашиваю зачем, отвечает — по личному делу.

— Какая опять беда, Шурмин? — спросил Азин у вошедшего улыбающегося паренька.

— Принимай к себе добровольцем. У меня теперь с кулаками со здешними рогатые отношения.

— Мамка с тятькой мне голову оторвут, — усмехнулся Азин, глядя на светившиеся синью глаза, на босые в цыпках ноги Шурмина.

— Сирота я, — вздохнул Шурмин, гася сияющее выражение. — Я ведь с виду неказист, но мне уже восемнадцатый. Разведчиком могу быть, да и в писаря пригожусь. Ей-богу, Азин…

— Возьмем его, Северихин, в разведчики. Лихой разведчик должен быть, а? — Азин протянул руку опять расцветшему пареньку.

Шум подошедшего поезда заглушил азинские слова. На соседнем пути остановился не совсем обычный состав: его платформы и вагоны были обшиты двойным рядом досок, обложены мешками с песком, из узких бойниц выглядывали пулеметные дула.

— Это еще откуда? — спрашивал Азин, выбегая на перрон и сталкиваясь с Федотом Пироговым.

— Вот бронепоезд привел. Подарок вятскополянских железнодорожников, четверо суток без передыху трудились, а сделали. С виду неказист, а сработан прочно.

— В четыре дня такую махину! Не зря говорят, вяцкой — народ хвацкой, — Азин чмокнул Пирогова в рыжую бороду.

— А не запляшет бронепоезд на рельсах от собственных выстрелов? деловито осведомился Северихин.

— Испытывали. Подрагивает, — согласился Пирогов.

— Прыжок влево, прыжок вправо и кубарем под откос?

— Ты это брось, Северихин! В хороводе все девки красивы. Четыре вагона, пять платформ, три пулемета, — подсчитал Азин. — Откуда пулеметы, Федот?

— У местных кулаков взяли. По овинам, собаки, распрятали.

— Азин, Ахин! — раздался испуганный голос Стена.

— Что такое? Чего орешь?

— Скрябин сбежал…

— Как сбежал?

— Крышу в станционном складе разобрал и смылся. Часовые даже не слышали.

— Часовые виноваты? — вскинулся Азин. — Не поймаешь — пеняй на себя…

Под ногами Афанасия Скрябина лежала Вятка — сизая в зеленой раме лугов. По песчаным косам бродили долговязые кулики, дышали теплом перестоявшие травы, водяные лилии пьянели от собственного запаха. Над сонными озерцами висели поспевшие гроздья черемухи, ежевика осыпалась в воду. Несокрушимое, словно литое из голубого металла, небо казалось близким, но и неприкасаемым. Скрябин рыскал по берегам реки, обходя деревни, укрываясь в рощах. Опасался мужиков: как бы не выдали красным. Страшился пойти и к Граве: тот запретил без нужды приходить к нему членам союза «Черного орла и землепашца».

После долгих колебаний Скрябин все же пришел в Гоньбу. Сельцо уютно раскидалось по речному крутояру; мужичьи дворы утопали в яблоневых садах, зарослях черемухи, калины, шпанской ягоды. На самом венце крутояра стояли два белокаменных дома, соединенных между собою крытой галереей. К воротам усадьбы вела липовая аллея. Старые, еще екатерининских времен, липы плотно переплелись вершинами. Аллея гудела пчелами, вкусно пахло медом, на серой коре деревьев играли солнечные пятна.

Граве уже давно заприметил Скрябина — и, стоя в кустах бузины, следил за его приближением.

— Зачем пожаловали, господин Скрябин? — спросил он, выходя из кустов и не отвечая на почтительный поклон хлеботорговца. — Я, кажется, запретил приходить без крайней необходимости.

— Необходимость меня и пригнала, Николай Николаевич.

— Чепуха какая-нибудь. В чем дело, говорите без словесной шелухи.

— Беда, Николай Николаевич! Красные в Арске расстреляли Долгушину и начальника станции Воробьева. Мельник Маркел тоже приказал долго жить. Я чудом уцелел, удалось бежать из-под ареста, — сообщил Скрябин.

— Чего кричите? Идемте за мной. — Граве провел хлеботорговца в беседку. Бросил пробковый шлем на стол, опустился на деревянный топчан. Кто их расстрелял? Когда расстрелял? А самое существенное — кто предал? Злое, болезненно сморщенное лицо помещика напугало Скрябина.

— Азин учинил расправу над нашими. Красный бандит Азин.

— Уничтожены лучшие люди. А кто их предал, так и не сказали.

— Если бы я знал предателя — задушил бы собственными руками. Скрябин печально поник головой. «Не дай бог, догадаются о моем грехе. Умен ведь, хитер ведь, как бы не запутал расспросами».

— Азин! — задумчиво повторил короткую фамилию Николай Николаевич. Что ж! Запишем Азина в наш поминальник. — Он подозрительно скосился на Скрябина: — А как вам удалось вырваться из красных лап? Крышу разобрали и скрылись? А часовые спали? А собаки не лаяли? Как все просто и легко получилось. Милее сказки…

— Бог помог, нужда заставила.

— А может, из вас провокатора сделали? Может, вы черноорловцев предали? А? Бывает? А?

— Бог с вами! Как можно подумать такое, батюшка мой?

— Что глаза прячете? Чего смущаетесь, господин Скрябин?

— Совестно, что про меня такие скверные мысли в голову приходят.

— Совесть — не голод, можно терпеть. Я еще не думаю, что вы стали предателем, пока еще нет. Но теперь на предательство мода. Мода пошла на все! Поносить покойного императора — мода! Радоваться разрушению России мода! Говорить, что нас спасут интервенты, — мода! Никто тебя не спасет, кроме самого тебя. — Граве закусил тонкие, ярко-красные губы. — А для собственного спасения надо убивать других. Наступило время ужасать, теперь уже мало одного божьего страха. А кого невозможно убить — того купим. Деньги тоже бьют наповал.