Честь и долг - Егор Иванов

— Да, моя армия, мои офицеры — они-то уж будут твердо за меня!.. Как в 905-м, когда нас уберег господь!.. Еще одно усилие, хотя бы маленький успех действующей армии против германцев, и я могу продолжить переговоры о мире, а затем свернуть шею оппозиции…

31. Поезд Могилев — Петроград, январь 1917 года

Непрерывной чередой текли думы Алексея. Вагон скрипел и качался, словно корабль. Послышался стук в дверь. Официант предложил стакан чаю и легкий ужин. И почти вслед за ним, не успела еще щелкнуть массивная ручка, вошел полковник Марков. Он был темен волосом и лицом. В его стального цвета глазах просвечивала жестокость, он весь казался крепко сбитым, волевым командиром. Вагон качнуло, Марков оперся о стену, и на указательном пальце его левой руки блеснул массивный золотой перстень-печатка.

Алексей предложил ему сесть, а сам, поднявшись, нажал кнопку вызова официанта. Человек в белых перчатках принес господам офицерам широкий поднос с ужином, на который они переставили и неначатые до сих пор стакан чая и снедь для Соколова.

Пока официант расставлял все на столике, завязалась беседа, как водится, о прежних сослуживцах. Вспомнили полковника Энкеля, который служил теперь военным агентом России при союзном правительстве Италии. Генерал Монкевиц по-прежнему служил в Петрограде, в Генеральном штабе. Сухопаров получил производство в полковники, а Скалон — в генералы.

Когда на столе в свете уютного светильника жемчугом стала переливаться сочная ветчина, заискрился в стаканах дымящийся чай, зажелтело масло рядом с аппетитной хрустящей корочкой французской булки, беседа чуть приостановилась. Соколов интуитивно почувствовал, что Марков внутренне напрягся. Алексей решил, что он готовится сказать какую-нибудь неприятную вещь, и захотел заранее разрядить ситуацию.

— Владимир Александрович, погоди, я достану сейчас заветную фляжку… улыбнулся он Маркову. Тот согласно кивнул.

Алексей повернулся к багажной сетке, чтобы достать саквояж, и в полированной деревянной панели, словно в зеркале, увидел отражение Маркова. Тот с удивительным проворством отщелкнул верхнюю часть перстня и высыпал в стакан Соколова какой-то порошок.

Реакция Алексея была молниеносной. Марков мгновенно оказался схваченным за горло крепкой рукой и ударом втиснут в угол купе между окном и стенкой. В грудь ему уперся ствол браунинга.

— Что ты бросил в стакан? Яд? — резко застучали слова, словно удары по голове Маркова.

— С-снотворное! — заикаясь и не помня себя, прошептал он. Рука Соколова крепче сдавила ему горло.

— На кого ты работаешь? На немцев? — Марков стал задыхаться.

— Мне приказал Ассанович! — еле мог он ответить.

— Что?! Что приказал?! — Рука чуть отпустила Маркова.

— Изъять у вас пакет с печатями…

— Зачем?

— Не знаю… — прохрипел Марков, но рука снова стала сжимать ему горло. — По-видимому… вас хотят шантажировать…

— Если хотите жить — изложите на бумаге сказанное вами, — рука чуть отпустила горло, но в глаза Маркову смотрело дуло маленького пистолета.

— Вы… вы не посмеете убить офицера, — побледнел Марков. Хорошо зная Соколова, полковник понимал, что тому трудно будет спустить курок и лишить жизни того, с кем годы просидел в одной комнате.

— Вы недооцениваете меня! — резко бросил Алексей. — Вы не офицер, а мразь, предатель офицерской чести! Если вы не напишете то, что я требую, я уничтожу вас и представлю все, как необходимую самооборону от немецкого шпиона! А стакан чая со снотворным и открытый перстень на вашей руке все это подтвердит. Ну?!

— Отпустите! Я так не могу писать! — взмолился Марков. Он был потрясен и готов писать что угодно, лишь бы Соколов не сломал ему шею в тесном купе.

Держа Маркова на мушке, Алексей снял одной рукой поднос с ужином и поставил его на бархатный диван у двери. Затем так же достал саквояж, вынул из него книгу, захваченную в дорогу, открыл тяжелую кожаную обложку и приказал, показывая на карандаш, лежащий рядом с лампой:

— Пишите здесь, на чистом листе…

Марков помассировал шею, на которой стали проступать синяки, дрожащей рукой взял карандаш и вывел под диктовку генерала, по-прежнему державшего его голову на мушке, первые слова:

"Я, полковник Марков, подтверждаю, что 16 января 1917 года совершил нападение на генерал-майора Соколова с целью завладеть казенным пакетом, скрепленным пятью сургучными печатями, для передачи его полковнику Ассановичу. Предполагаю, что насильственное изъятие пакета на имя военного министра Беляева, доверенного генерал-майору Соколову вр.и.д. наштаверха генералом Гурко для передачи г-ну военному министру в Петрограде, должно быть совершено с целью последующего шантажа господина генерал-майора Соколова.

Для захвата письма мною был применен снотворный порошок, высыпанный в чай его превосходительства генерал-майора Соколова. Сей документ составлен и написан собственноручно мною, полковником Марковым, для удовлетворения генерал-майора Соколова, в чем приношу ему также свои извинения.

16 января 1917 года,

Генерального штаба полковник Марков".

Соколов принял книгу с документом и убрал пистолет во внутренний карман френча. Марков, казалось, вместе с волей к сопротивлению потерял и физические силы. Он обмяк и как куль обвис на бархатном диване, то и дело потирая горло и прокашливаясь. Соколов холодно смотрел на него. Он успел спрятать книгу в саквояж и, взяв стакан с чаем, принесенный для Маркова, сделал несколько глотков. Он был зол. Опасность, блеснувшая как молния, мгновенно вывела его из благодушного состояния. Он был готов действовать и сражаться, но перед ним сидел расслабленный полковник, на которого противно было смотреть.

— Выпейте своего зелья и идите отоспитесь! — приказал он Маркову. Полковник отпил половину стакана, желая еще раз доказать своему победителю, что он покушался не на жизнь его, а только на конверт, о содержании которого он, по его словам, не имел представления. Затем поднялся и нетвердыми шагами подошел к двери.

— Завтра с утра придете ко мне, я вам скажу, что надлежит делать! снова приказал Соколов. Он тщательно запер дверь за Марковым, накинул цепочку и отодвинул язычок двери так, чтобы она не могла открыться. Затем поужинал, вызвал официанта и, открыв дверь наполовину, передал ему поднос с посудой и щедрые чаевые.

— Позовите проводника накрыть постель, — попросил он.

Официант проявил искреннюю радость по поводу доброты генерала, и через минуту появился такой же благожелательный проводник. На всякий случай Соколов сел в угол, где только что был Марков, но ничего подозрительного в действиях проводника не обнаружил. "Прислуга поезда, кажется, не замешана", — с облегчением подумал он, раздеваясь. Но браунинг положил на всякий случай так, чтобы он был под рукой.

Алексей долго не мог заснуть в эту ночь. Перед его мысленным взором проходил то поединок с Марковым, то вспоминалось "Письмо с фронта" с его последовательной логикой революции. Поступок Маркова отражал всю глубину падения многих представителей офицерства. Это проклятая война разлагает Россию, губит ее… Пророчество неизвестного автора письма о конце войны и насилии, наступление революции, в которую верит, словно в бога, Настя, поистине могло быть только приближено такими, как Ассанович и Марков.

Алексей понимал, что какая-то влиятельная организация открыла "сезон охоты" на него. В их игре сделан только первый шаг. Он напряженно размышлял о причинах этой игры.

А что за цели преследовал Марков? Он выполнял поручение Ассановича… Почему Ассановича? Алексей вспомнил, что совсем недавно его завлекали в заговор против царя. Почему именно его? Почему именно вокруг Соколова плелась какая-то крупная интрига?

Ему пришли на ум намеки некоторых старых сослуживцев о заговоре. "Может быть, здесь разгадка сегодняшних событий? — предположил Соколов. — Но, во-первых, я не командую частью, которую мог бы повести на дворцовый переворот, во-вторых, я недостаточно влиятельное лицо, чтобы уж так непременно нужен был в заговоре. Я не располагаю никакими военными каналами прямой или родственной связи с высокими персонами. Впрочем… Может быть, кому-то и зачем-то требуются мои каналы связи с Болгарией и Чехией, а возможно, и с Веной? Может быть, кое-кто из заговорщиков желает получить именно эти связи для своих личных целей? А может быть, они хотят с их помощью заключить сепаратный мир с дунайской монархией?

Это уже вторая попытка подхода ко мне, и теперь Марков может постараться убрать меня, как свидетеля его поражения и невыполненного задания. Он на это вполне способен… Придется и на родной земле не забывать об осторожности, тем более что выстрел в меня может быть легко приписан проискам германской или австрийской разведок, о которых стало так модно говорить…" — думал Алексей.