Отрицание ночи - Дельфин де Виган

Вечером я уснула с мыслью о маме: я представляла ее на площади Бастилии, куда – я прекрасно знала – она не смогла бы добраться; я представляла ее в толпе празднующих победу – Люсиль танцевала, кружилась, при этом пышная юбка в цветочек порхала, как бабочка, а мама улыбалась счастливой улыбкой…

Спустя несколько месяцев я слушала, как Барбара поет о великом событии 1981 года и о людской надежде:

Смотри, смотри, все изменилось, теперь все легче и пестрей!

Смотри, смотри, все преобразилось, и звезды светят ярче фонарей!

Мужчина с розой посреди дороги… Смотри – заглядывает очень далеко… Дай бог, чтоб не устали ноги – идти, глаза – смотреть, сердца любить – легко.

Я не знаю, какой в моем исследовании смысл и что останется от времени, потраченного на чтение обрывочных воспоминаний, прослушивание кассет, замедленных записей с помехами и паузами. Какая польза от коробок со старыми вещами, от старых писем, от официальных извещений, от медицинских или судебных отчетов, от фотографий, от разговоров? Какая польза от боли?

Я не знаю, зачем мне нужна эта книга.

Однако чем дальше я захожу, тем глубже осознаю, что провожу исследование не ради реабилитации, оправдания, толкования, исправления ошибок, доказательства – нет. Я пишу эту книгу ради сближения. Ради себя и детей, на которых, несмотря на мои усилия, давит их полное слез и страданий наследие прошлого.

Я хочу вернуться к началу начал. Я хочу придать значение тому, что его не имело.

Я обязана проанализировать ощущения и мысли, носителем которых являюсь и которые, так или иначе, передам своим детям. Семейное бессознательное – та еще загадка. Я хочу перестать бояться, что произойдет трагедия, словно мы прокляты. Я хочу использовать свою удачу, свою энергию, радость жизни, чтобы разрушить страх. Я устала вечно ждать подвоха, страшной беды, горя, которое настигнет нас, где бы мы ни были.

Мои дети растут, и я ими восторгаюсь, умиляюсь ими, боготворю их, даже если об этом и глупо писать; мои дети – цельные личности, они совершают правильный выбор, они завоевывают свое пространство в жизни. Я люблю мужчину, который встретился мне по счастливой случайности (или это я ему встретилась). Он одновременно похож и не похож на меня. Его невероятная любовь переполняет меня, делает меня счастливой; у меня щемит сердце от нежности; сейчас десять часов сорок четыре минуты, я сижу за своим старым PC, который проклинаю за медлительность, но обожаю за память; я понимаю, насколько хрупко счастье, и теперь, собравшись с силами, я пытаюсь защитить его.Всегда найдется время поплакать. Сближение с Люсиль и другими мертвыми грозит мне отдалением от живых. Но я сознательно иду на риск.

Свою сестру Манон я не сразу попросила поделиться воспоминаниями.

Манон рассказала мне о том январском утре и о том, что на протяжении многих месяцев боялась закрывать глаза и засыпать в присутствии Люсиль.

У меня сжалось сердце.

Со своей точки зрения Манон описала мне следующие годы нашей жизни – уже после госпитализации Люсиль. Мы были немыми свидетелями катастрофы и страдали от собственного бессилия перед маминой болезнью.

Надеюсь, что я правильно передаю слова Манон, ведь она очень помогла мне своими воспоминаниями.

Манон попросила меня уничтожить запись нашей с ней долгой беседы (так я и поступила), а через несколько дней прислала два текста, один из которых написала после нашей встречи, второй – сразу после маминой смерти.

Манон очень закрытый человек. Подаренные ею тексты особенно ценны для меня.

Наша жизнь после первой госпитализации Люсиль представляется мне огромным серым пятном. Полицейский отчет – гадкий и неточный. Габриель сохранил заключение социальных служб и бумаги, касающиеся передачи права опекунства. После нескольких судебных слушаний нас отдали папе, хотя мама отстаивала свои права. Она утверждала, что ее бывший муж жесток, что атмосфера в его доме нездоровая, что его жена не сможет заботиться о детях так, как они привыкли. Когда нас попросили высказать наши пожелания, мы смолчали. Психиатры решили, что мы хотим оставаться как можно дальше от родительских конфликтов. Психологический тест выявил у меня стремление к независимости.

Люсиль пишет о месяцах, проведенных в больнице, виновато и с глубокой печалью.

О выходных, на которые нас отпускали к маме, она пишет: Подготовка к двум дням отдыха для меня – настоящая пытка. Сперва я должна ехать на вокзал Монпарнас, а поезда частенько опаздывают, затем кормить девочек и, наконец, о чем-то разговаривать, что-то делать. Я как воды в рот набрала, не знаю, о чем говорить. Я разучилась говорить с дочерьми. Я упала со своего материнского пьедестала. В этом мире я больше не существую даже по отношению к своим детям, тем не менее встречи с ними – это горькое счастье, единственное, что у меня есть в жизни.

Моя жизнь – отчаяние, помноженное на дни и ночи.

(…)

Я испытываю к своим детям чувства, но не могу их выразить. Я больше ничего не могу выразить. Я стала уродливой, но мне плевать, меня ничто не волнует, я просто хочу поскорее принять снотворное и уснуть. Пробуждение для меня – пытка. Момент перехода от бессознательного к сознательному разрывает мне сердце. Я заставляю себя принять душ и одеться – неважно, в какие отрепья.

Об аналитике, докторе Д., которого Люсиль посещала раз в неделю в течение многих лет, она пишет: Это единственный человек в мире, которому я доверяю. Это замечательно. Я безмерно ему благодарна. Я выплескиваю на него свое отчаяние. Я не скрываю от него желания покончить с собой, я ничего от него не скрываю. И постепенно мы продвигаемся, мы анализируем мои отношения с папой, с мамой, с братьями и сестрами, мы гадаем, какая бомба во мне то и дело хочет взорваться. Мы стремимся к тому, чтобы я восстановила отношения с дочками и построила новые.

В бумагах Люсиль мы также нашли некоторые юридические документы и письма Люсиль. Второго декабря 1981 года она получила письмо от адвоката, занимающегося ее случаем. Я публикую лишь последний абзац, который, возможно, характеризует Люсиль лучше, чем вся моя книга:

Мадам,

После слушания об уклонении от налогов я бы посоветовал вам обратиться в суд повторно. Есть шанс, что вам не придется оплачивать экспертизу, к тому же вы выиграете время. P.S. Господин Ж. благодарит вас за проявление такта и за рисунок, чьи цвета показались ему восхитительными.

По фотографиям тех времен видно, что у нас общего со всеми (короткие волосы, узкие брюки, свитера Benetton, хлопковые шарфы) и что нас различает: пустой взгляд Люсиль, сутулая спина, вечно приоткрытый рот.

Меня очень беспокоит книга. Бессонница – тому доказательство.

Когда мне удается уснуть, я вижу маму. Недавно я проснулась с диким криком и в слезах (такого со мной не случалось уже много лет). Я долго убеждала своего любимого мужчину в том, что я в порядке. Мне снилось – меня пытаются где-то запереть.Тем не менее я продолжаю всем подряд рассылать срочные внезапные мейлы – я уточняю даты, имена, названия мест, – в общем, достаю людей по полной программе.

Люсиль ускользнула от нас, от всего мира, практически исчезла, стерлась. Она словно играла роль второго плана в фильме, чей сценарий никак не могла запомнить, а потом стояла посреди площадки, разинув рот, прикрывая рукой глаза, не в силах смотреть на свет, не зная, идти вперед или спрятаться за кулисами. Люсиль искала место, где ее не заметят, где она сможет спать с открытыми глазами и не считаться при этом дезертиром.

Франсуа Миттеран маму явно не спас.

В 1982 году, так и не найдя работы, Люсиль вместе с одной подругой Жюстин открыла лавку разнообразных безделушек на улице Франсис-де-Прессенсе в двух шагах от кинотеатра «Антрепо». В небольшом безликом помещении Жюстин и Люсиль собрали массу полезных и бесполезных, но совершенно не связанных друг с другом вещей: брелоков, ламп, шкатулок, кувшинов, косметических средств и так далее. Каждая перерыла свой чердак, подвал и все старые шкафы и принесла, что нашла. Полупустая лавка открывала свои двери каждый день, кроме воскресенья. Люсиль и Ноэми сменяли друг друга на посту и редко сталкивались с клиентами. Лишь изредка какой-нибудь любопытный прохожий, поддавшись духу авантюризма, толкал дверь в «лавку сюрпризов». За несколько месяцев до лавки Жюстин открыла неподалеку бар-ресторан под названием «Корабль удовольствий», чье блюдо дня, изготовляемое самой Жюстин, быстро произвело фурор и прославилось в окрестностях. Люсиль тем временем умирала от скуки в убогой лавке, терпела визиты печальных пьяниц ближайших кварталов и продолжала вести медленную неуверенную, ненадежную жизнь, два раза в месяц впуская в нее нас.