Милая девочка - Мэри Кубика

Решаю не ждать, пока девушка проснется. Иду в ванную, бросая на ходу:

– Поеду в город.

Звук моего голоса заставляет ее сесть в кровати. Она ничего не может понять спросонок и трет руками глаза.

– Который час?

Я не обращаю на вопрос внимания.

– Он поедет со мной.

Кот громко мяучит, но я пытаюсь его удержать. Девушка вскакивает и тянет к нему руки, а эта тварь впивается когтями мне в кожу.

– Как же ты…

– Если будешь здесь, когда я вернусь, то его не убью.

Сказав это, я ухожу.

Гоню в город, превышая отметку семьдесят пять миль. Готов поклясться, что девчонка не совершит какую-то глупость, но не могу избавиться от мысли, что по возвращении в доме меня будет ждать полиция.

По дороге в Гранд-Марей я проезжаю несколько супермаркетов. Пытаюсь не светиться, поэтому никогда не бываю в одном месте дважды. Не надо, чтобы кто-то меня узнал.

Кроме того, сейчас меня интересует не только еда.

Я знаю парня, у которого можно купить поддельные документы. Останавливаюсь у таксофона на тротуаре и достаю из кармана пару монет. Господи, надеюсь, я все делаю правильно. В сериалах говорят, что определить звонившего можно через три минуты. Оператор может сделать это в ту же секунду, когда произошло соединение. Мне стоит только набрать номер. Дэн может сообщить копам, что я с ним связался, и уже завтра они все оцепят, чтобы поймать меня.

Выходит, у меня один путь – сделать все, чтобы перезимовать в доме. А что дальше? Даже если мы доживем до весны, потом нам негде будет укрыться.

Выхожу из машины и набираю номер.

Когда я подхожу к дому, девчонка сбегает с крыльца, чтобы вырвать из моих рук этого чертова кота.

Она кричит, что я должен был его оставить, ругает, что я жестоко обращаюсь с животным.

– Откуда мне знать, как с ними обращаться?

Выгружаю бумажные пакеты с едой. Их целая дюжина, каждый доверху наполнен консервными банками. «На этом все, – говорю я себе. – Это последняя поездка в город». Пока паспорта не будут готовы, мы питаемся готовым супом, запеченными бобами и тушеными томатами. И еще тем, что я смогу выудить из затянутого льдом озера.

Она берет меня за руку и заставляет взглянуть на нее. Движения ее осторожные.

– Я бы не сбежала, – говорит она.

Отвожу взгляд и отвечаю:

– Я не мог рисковать.

Не медля, прохожу в дом, оставив ее с котом на улице.

Девчонка пытается убедить меня взять животное в дом. С каждым днем становится все холоднее. Зимой в сарае он погибнет.

– Ни за что, – отрезаю я.

– Нет, он останется, – резко заявляет она.

Что-то изменилось.

Рассказываю ей, что в детстве работал вместе с дядей. Вспоминаю прошлое с некоторой неохотой, но человек не может постоянно молчать. Я начал работать на брата матери в четырнадцать. Благодаря этому пузатому увальню я вскоре научился делать все ремонтные работы по дому и стал получать девяносто процентов прибыли. В нашей семье никто не ходил в колледж. Никто. Может, только кто-либо из дальних родственников, но из них я никого не знаю. Все остальные были простыми рабочими. Большинство населения Гэри трудится на металлургических предприятиях. Я вырос в мире, где, будучи белым, оказывался в меньшинстве, где почти четверть населения живет за чертой бедности.

– Разница между мной и тобой, – говорю я ей, – в том, что у меня не было ничего. И я ни на что не надеялся. Знал, что все равно ничего не получу.

– Но ты наверняка мечтал чего-то добиться?

– Я мечтал сохранить статус-кво. Мечтал не оказаться ниже того уровня, на котором жил. Но мне не удалось.

Мой дядя, Луис, научил меня устанавливать смесители и водонагреватели. А еще красить мебель в спальне, доставать зубную щетку из унитаза, стричь газон, чинить дверь гаража и менять замок, на тот случай, если хозяйка выгонит своего бывшего. Луис брал двадцать долларов в час. В конце дня он отправлял меня домой с тридцаткой в руках. Я понимал, он меня обманывает, поэтому к шестнадцати годам работал уже один. Однако такая работа не давала стабильности, а мне нужно было дело, приносящее регулярный доход. Уровень безработицы в Гэри очень высок.

Она спрашивает, как часто я навещаю мать. Вопрос меня нервирует, но я сдерживаюсь.

– Значит, ты за нее переживаешь, – не унимается девчонка.

– Сейчас я здесь и ничем не могу ей помочь.

И тут ее осеняет:

– Деньги. Те пять тысяч ты собирался…

Вздыхаю и признаюсь, что думал потратить их на маму. Она уже давно отказывается пить лекарства, как бы я ее ни заставлял. Говорит, что забывает. На самом деле проблема в том, что она боится побочных эффектов. Я обещал ей, что буду приезжать в Гэри каждое воскресенье. Заполнять дозатор с таблетками, покупать продукты и убирать в доме. Но маме этого не хватало. Ей был необходим человек, способный ухаживать за ней постоянно. Постоянно находиться рядом, а не приезжать по воскресеньям.

– Дом для инвалидов, – говорит она.

Это я и планировал сделать, пять тысяч были необходимы, чтобы все устроить. Теперь у меня нет денег. И все потому, что, повинуясь внезапному порыву, я решил спасти девушку, разрушив одновременно свою жизнь и мамину.

Откровенно говоря, я понимаю, почему так поступил. И дело тут совсем не в девушке. Если бы мама узнала, что я причастен к похищению дочери судьи – ей это стало бы известно, как только новость разлетелась по всем каналам, – она бы умерла, мой поступок убил бы ее. Пять штук не имели бы значения. Мама была бы мертва. А если нет, то мечтала бы об этом. Она растила меня не для того, чтобы я стал таким.

До того как девушка оказалась в моей машине, я не думал ни о чем подобном. Значок доллара затмил для меня реальность: образ плачущей девушки, парней Далмара, пытающихся запихнуть ее в автомобиль, тридцать лет тюремного заключения. Мама в любом случае не дожила бы до моего освобождения. Кому бы принес пользу мой поступок?

Встаю и начинаю ходить по комнате. Кажется, я схожу с ума. И причина не в девушке, а во мне самом.

– Что нужно быть за человеком, чтобы поместить мать в дом для инвалидов лишь потому, что тебе надоело за ней ухаживать?

Пожалуй, я впервые даю волю чувствам. Я стою, прислонившись лбом к стене, стараясь сдержать нарастающую головную боль. С трудом поворачиваюсь и смотрю ей в глаза.

– Серьезно, что нужно быть за человеком, чтобы поместить мать в дом для инвалидов лишь потому, что тебе надоело за ней ухаживать?

– Выбор у тебя небольшой.

– Но он есть.

Она стоит, прислонившись к входной двери, и смотрит сквозь сетку на падающие снежинки. Чертов кот крутится у ее ног и просит разрешения выйти из дома. Она не пускает. Сегодня вечером очень холодно.

– И ты сможешь что-то сделать?

Я признаюсь, что иногда, приезжая к маме в воскресенье, удивляюсь, что она еще жива. Она ничего не ест. Вся еда, которую я оставляю для нее в морозильной камере, остается на месте. Порой дверь не заперта. Иногда включена плита. Я предлагал ей переехать ко мне, но она отказывается. Говорит, это ее дом. Ей не хочется уезжать из Гэри. Она прожила там всю жизнь. Выросла в этом городе.

– Конечно, есть соседи, – продолжаю я. – Одна пожилая дама приходит к ней раз в неделю, чтобы проверить, достаточно ли осталось продуктов. Ей семьдесят пять, но она чувствует себя лучше, чем мама. Однако у каждого своя жизнь. Я не могу просить их заботиться о чужой им женщине.

У меня есть тетя, Валери. Она живет неподалеку, в Гриффите. Иногда она помогает. Думаю, ей теперь известно, что со мной случилось. Наверняка слышала от соседей или видела мою фотографию по телевизору. Надеюсь, она понимает, что мама осталась одна, и постарается как-то ей помочь.

Мама не знала, что я планирую поместить ее в дом инвалидов. Ей бы это не понравилось. Но ничего лучше я не могу для нее сделать. Это своего рода компромисс.

Конечно, не лучший. Дом инвалидов дерьмовое место. Никому не пожелаешь там оказаться. Но другого я не в состоянии предложить.

Беру с кресла куртку. Как же мне плохо. Я не смог позаботиться о собственной матери. Надеваю ботинки и прохожу к двери, даже не взглянув на девчонку, хотя едва не сбиваю ее с ног.

Она кладет руку мне на плечо.

– Идет снег, – говорит она.

Я рывком сбрасываю ее руку.

– Мало кому захочется погулять в такую погоду.

– Плевать.

Она берет на руки кота, чтобы тот не убежал.

– Воздухом хочу подышать, – бросаю я и выхожу, хлопнув дверью.

Ева. До

Сразу после Дня благодарения читаю о том, как одна женщина закрыла в микроволновке свою трехмесячную дочь, а другая перерезала горло дочери трех лет от роду. Как несправедлива жизнь. Почему Бог дал этим горе-матерям детей, а моего ребенка забрал? Неужели я хуже их?

Погода на праздник выдалась по-весеннему солнечной и теплой.

Пятница, суббота и воскресенье были почти такими же, хотя, когда мы уже доедали картофельное пюре, за окном появились признаки типично чикагской зимы. Метеорологи за несколько дней предупреждали нас о приближении метели, которая разразилась в четверг вечером. В магазинах почти не осталось воды в бутылках – люди готовились к предстоящему урагану; бог мой, можно подумать, это не зима, а атомная война.