Искусник (СИ) - Большаков Валерий Петрович

Молчаливый Грига облапал меня – и обезоружил. Я даже не дернулся, совсем, как в прошлой жизни. Мутная злость на себя клубилась внутри, хотелось стонать и шипеть от стыда. Сжатые зубы еле расцепились.

– Я следил за тобой, а твои пацаны – за мной?

– Ну да! – с удовольствием признал олигаршонок. – Вели, как лоха!

– Чего тебе надо? – содрогнулся я.

– Много чего… – с поганой ухмылочкой затянул Брут. – Для начала…

– Уматывай обратно! – перебил я его, срываясь. – Не поверю, что ты не предусмотрел такой вариант. В будущем у тебя миллионы, иди и трать! Вали отсюда, и оставь меня в покое!

– А ты изменился… – Врублевский-Брут оскалился, и я, по старой памяти, ожидал увидеть тусклый блеск золотых коронок. – Ну, так даже интересней! Ты мне мешаешь, Антоний, вот и все. Один план сорвал, другой… Брежнев перестал пить снотворное – твоя работа? Вижу, что твоя! Да не бойся, не убью. Изуродую только, пальчики твои переломаю, глазик отковыряю – кривому мазилкой не быть!

– Да не боюсь я, придурок, – меня переполнила холодная ярость, о которой раньше я только читал. – Тебя даже калечить не надо – уродом родился!

Лицо Виталия Врублевского изменилось, будто в киношном спецэффекте – сквозь него проступили, словно протаяли знакомые черты Федора Брута, а в глазах замерцали огонечки бесовского нетерпения. Раздувая ноздри, алея щеками, олигаршонок медленно потащил из кармана литой кастет.

Там же, чуть позже

Красиво звучит: «Любовница!» Сразу чувствуется привкус греховной сладости, да с эдакой жгучей горчинкой – то ли порока, то ли драгоценного откровения, когда отринуты людские табу и перейдена последняя грань.

«А еще красивше – возлюбленная!» – улыбнулась Лида, рассеянно прислушиваясь к надрывному ворчанью «Лады». Машинка будто сварливо выговаривала ей, да всё без толку. Холеные руки уверенно сжимали оплетенную кожаными ремешками баранку, зрачки метались по шершавой корке асфальта, встопорщенной лучами фар, а мысли витали совсем в иных пространствах, отзываясь лукавым изгибом губ.

В будущем она не жалела об амурном своем порыве. Ни капельки. Ни секундочки не переживала из-за измены мужу. Не выясняла даже, чему подчиняется – великой любви или сердечной смуте. Просто переменился однажды ликующий ветер, закружил ее и унес в блаженную даль! Смахивая пыль ветхозаветных условностей, срывая запреты, как желтые осенние листья, раздувая угли сгоревших мостов…

– Антошка-тошка-тошка… – шепотом пропела Лида. Не зажимая в себе ознобец восторга, она рассмеялась, и «Жигули» тихонько заурчали в ответ.

Движенье на улицах потихоньку сбавляло обороты. Навстречу протарахтел лишь заполошный «ЗиЛ», потупясь ближним светом. Конец рабочего дня, горнистам пора выдувать вечернюю зорю…

Разлив сумерек над Москвой загустевал пронзительной синью, и мрак подступал все ближе, дыша аспидной чернотой в боковые стекла машинки. Паюсные призмы высоток, выглядывавших над Сокольниками, обсыпались уютным сверканьем окон. Парила в потемках, накаляясь малиновым сияньем, идеологическая мантра «Слава КПСС!»

«Припозднилась я что-то с этой Адой», – подумала девушка с ноткой беспокойства. Ездить ночью или в дождь она терпеть не могла. Сидишь, как в подводной лодке – не видно ничего, рулишь наугад…

Впереди за поворотом деревья бесцеремонно растолкал широкий, мощеный бетонными плитками просек, выбеленный неприятно ярким светом. Первобытное чутье кольнуло ледяной иглою: что-то неладное творится…

Лида слегка напряглась, а пикантный восточный разрез синих глаз сузился еще пуще – просек забаррикадировали две угольно-черные «Волги», блестевшие, как мокрые глыбы антрацита. Четверо крепких, плотных парней в ладно сшитых костюмах и при галстуках молча стояли рядком, будто манекены за витриной универмага, а двое мужчин топтались под фонарем, выясняя отношения. Их четкие смоляные тени кривлялись, ломаясь и вытягиваясь к кустам, но вовсе не они завладели девичьим вниманием. Или они? Что, что уловил мимолетно брошенный взгляд? Какую тревожную картинку запечатлел?

Повинуясь архаичному инстинкту, владелица «Жигулей» быстро выключила фары и сбросила скорость. Сердце частило в такт лошадиным силам…

Один из драчливой парочки стоял лицом к ней – полнолицый типчик в балахонистой куртке. Мерзко щерясь, он картинно вдевал пальцы в шипастый кастет, и девушка ойкнула, тут же узнавая другого.

– Антошка!

Своею броской внешностью Пухначёв живо напомнил красавчика Делона в роли полицейского – те же потертые джинсы и желтая кожаная курточка, из-под которой выглядывала снобская рубашка бледно-синей расцветки. Тот же чеканный профиль стыл бесстрастно и упрямо, губы и кулаки сжаты…

– Сейчас, сейчас, Антоша… – беспомощно засуетилась девушка. – Да что же это такое! – в отчаяньи она изо всех сил вжала пимпочку сигнала с выдавленной ладьей.

От резкого гудка, раздавшегося ниоткуда, полнолицый дернулся, как вспугнутый кот, и Пухначёв, пользуясь моментом, тут же врезал ему – коротко, без замаха.

– Антон! – по-заячьи крикнула Лида, бешено крутя ручку в дверце напротив. – Антоша!

Пища от ужаса, девушка бросила «Жигуленок» в узкий прогал между «Волг» – машинка гладко скользнула, как затвор в смазанных пазах. По лицу Антона, размягчая жесткие черты, скользнула улыбка узнавания. Шарахнувшись, он увел голову от мощного хука справа, и подсёк молодчика в черном.

– Прыгай! – завопила девушка, трясясь в ознобе, как панночка из «Вия». – Скорее!

Пухначёв, скалясь от мгновенного напряга, нырнул в окно. Машинка натужно крякнула, а мужчина просипел:

– Гони!

Движок испуганно взвыл, покрышки шаркнули – и за стеклом шатнулись «манекены». Хлопок выстрела растворился в реве мотора, зато боковое зеркальце брызнуло осколками, оставляя по себе скорбный шпенёк.

– Ой, мамочки! – сдавленно причитала Лида. – Ой, мамочки!

Вжимая голову в плечи, она вывернула руль, виража вокруг усохшей клумбы, и погнала «Ладу» темной аллеей.

– Не стоило тебе вмешиваться, – прокряхтел Антон, затягивая ноги в тесный салон.

– Ну, конечно! – огрызнулась девушка. – А что стоило? Сидеть и дожидаться, пока тебя убьют? Как скажешь что-нибудь…

– А если бы убили тебя? – негромко укорил ее Пухначёв.

Лида сердито засопела, хотя в груди разливалось благодарное тепло, а к глазам подступила горючая влага.

– Это кто, вообще? – неловко пробормотала она. – Бандиты?

– Ну-у, можно и так назвать, – с грехом пополам извернувшись на сиденье, мужчина прикрыл своей пятерней изящную конечность, вцепившуюся в рычаг переключения скоростей. – Спасибо, Лидочка.

Часто моргая, Лида свернула к Ростокинскому проезду, пустынному в поздний час. «Как же мне надоели все эти тайны! – подумала она, ожесточенно вертя баранку, и мстительно прищурилась: – Допрошу с пристрастием! Расколешься, как миленький…»

– Куда… теперь? Домой?

– В мастерскую! – выдохнул Антон.

С затихавшей Кропоткинской девушка вырулила в переулок Островского, берегший шаткое безмолвие. «Лада» миновала сводчатую арку и скрипнули тормозами у старого четырехэтажного «теремка».

– Зайдешь? – с потаенной надеждой спросил Антон.

– А ты как думал? – в Лидином голосе звучала притворная ворчливость, плоховато скрывавшая чудеснейшее, пьянящее предвкушение. – Меня всю колотит просто!

Покинув машину, она зябко ухватила себя за плечи, и «Пух» торопливо обнял ее, привлек к себе, вдыхая тонкий аромат девичьих волос, живой и нежный.

– Пошли быстрее, а то еще дед увидит, – Лида потянула Антона к подъезду.

– Да он спит уже, наверное…

– Ага! Плохо ты его знаешь!

В гулком парадном отчего-то пахло сгоревшими свечами, и таился теплый полумрак – высокие окна цедили скудный свет с улицы, расколотый ломким нахлестом ветвей. Ноги привычно угадывали истертые мраморные ступени, а запахи постигались слой за слоем, от площадки к площадке.

Второй этаж пропах турецким табаком, сладковатым и тёрпким – иллюстратор Чернов, запойный курильщик, почти не выпускал изо рта пенковую трубку. На третьем витал коньячный дух, а из вечно незапертой двери ваятеля Жагрина тянуло сырой глиной.