Горькие травы (СИ) - Козинаки Кира

— Пока нет.

— Очень хорошо, — он хватается двумя пальцами за основание баллончика и поворачивает его в моей руке на сто восемьдесят градусов, — иначе ты бы ослепла.

Я издаю громкий неженственный смешок, но уже не могу перестать улыбаться, потому что Пётр вдруг говорит:

— И кстати, это Стейнбек. Ну, та твоя фраза про бороду и цирк — это цитата Стейнбека.

— Как же я рада, что Кирилл пришёл, — выдыхаю я, возвращаю баллончик в сумку и снова принимаюсь убирать последствия бойни.

— Даже так? — вскидывает бровь Пётр, выуживая осколок стакана из-под тумбы.

— Да. Потому что теперь ты со мной разговариваешь.

— Я всегда с тобой разговариваю, Ась. Иногда больше, иногда меньше. Ровно так, как ты сама хочешь.

— Мы можем вернуться к варианту «больше»?

Пётр бросает на меня взгляд. Не тот привычный ласковый, как он умеет, а осторожный, недоверчивый, испытующий. И я боюсь, что сейчас он скажет, что нет, не можем. Что ты, Асенька, задолбала его своими бабскими капризами. Или — ещё хуже — что «больше» он будет разговаривать не с тобой, а с Варей.

Поэтому я поспешно добавляю:

— К слову, о цитатах. Я даже искала одну специально для тебя. Про дружбу между мужчиной и женщиной.

— Нашла? — хмыкает он, стирая кофейные разводы с дверцы шкафа.

— Несколько. Но все они ещё хуже той, что ты тогда выдал. Поэтому если дружить у нас не получится, — я особенно настойчиво оттираю пятно на ножке стола, — давай, может, попытаемся приятельствовать.

— А это как?

— Не имею ни малейшего представления. Попробуем на ощупь?

Однажды мы отключили телефоны и попробовали на ощупь встретить Новый год. Пётр сжульничал, оставив часы на запястье, но мы всё равно прозевали полночь, потому что ели ананас с перцем и ловили отблески фейерверков в глазах друг друга. И сейчас, наверное, где-то в глубине души мне снова хочется, чтобы мы попробовали, а он сжульничал.

И Пётр не отвечает на мой вопрос, но выпрямляется, выбрасывает мокрые салфетки в мусорное ведро, оттягивает рукав пальто и смотрит на часы.

Смотрит на часы.

И говорит:

— Мне через двадцать минут надо быть в суде. Кофе с собой самому варить?

Я встаю, старательно сдерживаю глупую счастливую улыбку и отвечаю:

— Я сделаю. Большой американо, одна ложка сахара?

— Как обычно, — улыбается он мне краешком губ.

— Как обычно, — повторяю я.

— Уважаемые пассажиры! Фирменный поезд номер кыр-пыр-фыр сообщением пррр-тщщщ-кррык прибывает на второй путь, платформа номер два.

— Какой-какой? — кричит Сонька, заглушая объявление о длительности стоянки и нумерации вагонов, и поспешно запрыгивает с утомительного летнего солнцепёка в тень от здания вокзала.

— Не ваш, — отвечает Матвей, опуская две тяжёлые сумки на асфальт, и мы быстренько наваливаем сверху неровную горку из рюкзаков и пакетиков. — Ваш только через двадцать минут.

— А где водичка? — тут же интересуется Сонька, ковыряясь в нашей поклаже.

Мы принимаемся ковыряться все вместе, но секунду спустя Матвей восклицает:

— Блин, во я дурак! Забыл пакет с хавчиком в машине!

— И впрямь дурак, — соглашается Сонька. — Это же самый важный пакет.

— Я сбегаю.

— Я с тобой! — Сонька вкладывает ладошку в руку Матвея, за последний год заметно раздавшегося в плечах и превратившегося из худосочного юноши в крепенького мужичка, и кричит мне через плечо: — Сторожи вещи!

— Твои купальники в безопасности! — смеюсь я ей в ответ, приваливаюсь спиной к холодной каменной стене вокзала и закрываю глаза.

Скоро я увижу море.

Заслужила. И заработала, буквально заработала. Бессонными ночами за написанием статей, почти дотянувших меня до топа исполнителей на фриланс-бирже. Выходными на ногах в футболке промоутера, раздавая листовки и завлекая прохожих на уникальные скидки на что-то там ненужное или дегустацию колбасы. Свободными минутами в библиотеке, готовясь к семинарам и экзаменам и снова выходя на повышенную стипендию. Нервы к концу третьего курса стали ни к чёрту, но я научилась бороться со стрессом сигаретами и выгрызла-таки себе каникулы. Неделя в Сочи с Сонькой, которая добавила к моим гонорарам денежный подарок от родителей на свой день рождения, и мы купили билеты на поезд. На комнатушку у какой-нибудь приморской бабульки и местные помидоры — такие, чтобы лопались от укусов, разбрызгивая приторный сок по одежде — тоже осталось.

Матвей рыпнулся было с нами, но мы настояли на формате «только девочки», и он не успел обидеться, потому что батя подарил-таки ему свою старую «четвёрку» с условием обязательных огородных работ до конца лета, и Матвей никогда раньше так не радовался поливке и прополке.

Обещанный поезд номер кыр-пыр-фыр всё-таки прибывает, из него стройными колоннами вываливаются люди и начинают двигаться по платформе в разные стороны. Кто-то бежит через пустой путь за водой и пирожками, кто-то тащит сумки в подземный переход, кто-то просто разминает ноги. Я достаю из кармана сигареты, прикуриваю и принимаюсь разглядывать пассажиров.

Вот женщина выволакивает из вагона огромный чемодан и двоих детей. Ей навстречу несётся маленькая старушка в соломенной шляпке, набрасывается с объятиями и поцелуями, протягивает стаканчики с подтаявшим мороженым. Наверняка бабушка, к которой привезли внуков на каникулы, и она прямо сейчас готова избаловать их своей безграничной бабушкиной любовью.

Вот длинноногая дева в светлом сарафанчике. На лице макияж, волосы завиты в аккуратные локоны. Оглядывается по сторонам, высматривает кого-то в толпе. Приехала к жениху, иначе как объяснить столь неподобающий душному поезду вид. Надеюсь, он её встретит. Надеюсь, у неё всё будет хорошо.

А вот два парня в военной форме вышагивают по платформе. Один короткий и страшненький, второй высокий, подтянутый, смуглый, темноволосый, кареглазый — невероятно хорош собой. Не представляю, куда они идут, но хоть бы ко мне.

Проходя мимо, один из них и впрямь сбавляет шаг. Жаль, что короткий и страшненький.

— Девушка, зажигалкой угостите? — говорит он, доставая из-за уха сигарету.

Я ещё секунду провожаю тоскливым взглядом красавца, разочарованно вздыхаю и протягиваю парню затёртый «Крикет».

— Как зовут? — спрашивает он, прикурив.

— На улице не знакомлюсь.

— Так мы же не на улице, а на вокзале, объекте транспортной инфраструктуры федерального значения. Тут можно, — возражает он и широко-широко улыбается в тридцать два зуба.

И я понимаю, что вовсе он не страшненький. Наоборот, даже симпатичный. Подумаешь, что чуть ниже меня. Зато улыбается так, что глаза превращаются в премилые щёлочки, и хочется срочно улыбнуться в ответ.

И я улыбаюсь.

— Уезжаешь куда-то? Или приехала?

— Еду с подружкой на море.

— Классно. А я вот дембельнулся.

— А что не встречает никто?

— Ты вот встречаешь. Мне достаточно.

— Серый! — кричит смуглый красавец, топчущийся на месте метрах в десяти от нас. — Опоздаем!

— Рядовой Никита Серов, — представляется мой улыбчивый собеседник.

— Студентка Ася Романова, — отзываюсь я.

— Когда вернёшься, Ася Романова?

— Через десять дней.

— Понял, — кивает он. — Увидимся.

Я вопросительно трясу головой, но он уже уходит, догоняет своего спутника, а потом оборачивается и ещё раз широко мне улыбается.

И я снова улыбаюсь в ответ.

Уже в поезде я рассказываю Соньке про рядового Никиту Серова, мы обсуждаем его пару минут, смеёмся, а потом я про него напрочь забываю. Потому что море, солнце, пальмы, горячая галька, серпантины на гору Ахун, тысяча часов в сочинском дендрарии, порвавшиеся от долгих прогулок босоножки, спелые фрукты и домашнее вино. И когда мы возвращаемся домой, загорелые и расслабленные, и, позвякивая дешёвыми браслетами из ракушек, складываем перед встречающим нас Матвеем свои сумки, я искренне удивляюсь, заметив на платформе Никиту с большим букетом чайных роз.