Голод - Нурдквист Лина

В конце концов я провалилась в пропасть.

Охватив себя руками в кровати, подтянув ноги к подбородку, словно еж. Кошка наверняка расселась на моем стуле. А что если я перестану дышать? Поплачет ли кто-нибудь обо мне? Я увидела перед собой, как качаются на ветру золотые кроны деревьев возле моего дома, вспомнила, как по вечерам в кухне передо мной ставили на стол горячую еду – и мне не приходилось носить, чистить, варить, сушить и убирать. Я лежала неподвижно, даже когда плакал малыш Бу.

Бриккен поднялась ко мне, желая смягчить, сделать жизнь выносимой.

– Как у тебя дела, Кора? – спросила она.

Словно хотела услышать ответ.

– Хочешь, испеку тебе сахарный кекс?

Ее забота отскакивала от меня, как от стенки горох. Бриккен загрохотала чем-то у окна.

– Немного света и свежего воздуха, – продолжала она. – Это пойдет тебе на пользу.

Мне хотелось врезать ей мухобойкой, но вместо этого я крепко зажмурилась, стиснула зубы и мысленно отключилась от нее. Вот здесь, в четырех стенах – лучше бы я жила в яме в земле. Кожа стала липкой, холодок из подвалов Норрфлю подбирался ко мне, но на вопрос Бриккен я ответила, что у меня, наверное, сердце. По ее лицу я поняла, что она мне не поверила.

В комнате стало пусто, когда она ушла, унося на руках Бу. Руар и Даг были на работе. Иногда я ждала. Никто не пришел.

Последнюю попытку я предприняла сырым вечером (как?) в конце сентября, когда Руар, перевернув последнюю порцию земли на огороде, вытер лоб тыльной стороной ладони. Я переоделась в чистое, надела тапки и сошла вниз. Он заслонил глаза рукой от солнца, когда я прошагала через двор к спиленной иве. Бриккен уже стояла, держа наготове стакан с красным соком, трясогузки готовились кинуться искать насекомых, едва он отойдет. Лицо у него сияло – умей я рисовать, нарисовала бы его на фоне леса размашистыми движениями кисти. Он выпил сок. Я видела, как он глотает. Стакан опустел, рука Руара прикоснулась к руке Бриккен, когда он протянул его ей. На меня они не обращали внимания. Взяв садовую лопату, я вытерла влагу со щеки. Руар не торопился, не сразу обернулся ко мне.

– Приятно видеть, что ты снова на ногах, Кора. Всю жизнь проспать не получится.

Что ему известно? Протертый тряпкой кухонный стол, сборник кроссвордов с круглой отметиной от кружки кофе и шариковая ручка. Сквозь тапки к моим ногам подбиралась сырость. Через пару месяцев придется зима с темнотой и холодом. Я буду носить две пары носков, но в целом буду такой же и делать то же самое. Теперь всегда будет повторяться одно и то же, год за годом.

Позади Руара торчал серый тощий труп дерева.

– Уберем эту палку, – сказала я.

– Нет, – ответил Руар.

Отвернувшись от меня, он прошел по черной садовой земле и снова занялся своим делом.

Я пыталась. Разводила ноги для Дага, убиралась, носила, готовила еду, убирала после еды, ухаживала за ребенком. Я предлагала. Я была обычной.

Никто не хотел.

Всем было без разницы.

Меня охватила какая-то невероятная усталость. В тот момент я уволилась из жизни, оставив ее позади, бросила лопату, где стояла, и ушла прочь. Сосны по другую сторону забора против света казались черными.

Еще не все решено.

Если начнется дождь, ничего не выйдет. В этом случае мне придется вернуться.

Дождя не было. Никто не попросил меня остаться. Я шла все дальше в лес, в сторону озера на полпути к Рэвбакке. Шла туда, где росли орихидеи, за деревьями открывался черный глаз воды, в ветвях притаилась неясыть. Остатки истлевших прошлогодних листьев смешивались у моих ног с только что опавшими. Поверхность воды блестела, как острие топора. Но тут же налетал ветер, изменял отражением в воде, стирая его контуры.

Они даже не заметили моего отсутствия, пока Бу не раскричался до хрипоты. К этому моменту он сидел на полу, поедая руками картошку и соус. Вечером восемь человек пошли искать меня и искали всю ночь – утром им пришлось прерваться и пойти на работу.

Через пару часов после восхода солнца я – в отличие от Унни, свекрови Бриккен – вернулась домой. В драных тапках, мокрая и грязная, но живая. Поднявшись по лестнице, я повесила одежду на деревянный стул с отслоившейся синей краской. Потом я проспала без сновидений почти сутки. Никто не стал меня будить. Никто не спросил, где я была. Бриккен принесла мне супа, погладила по волосам. Даг бродил где-то на заднем плане, а Руар подошел, склонился над кроватью и положил руку мне на плечо. Сквозь ткань я почувствовала тепло его руки.

– Не надо всем угождать, не надо делать все, что другие говорят или хотят, чтобы ты сделала, – сказал он. – Твоя жизнь принадлежит тебе.

Или же он ничего такого не сказал – мне просто все почудилось через ткань.

Меня отвезли к врачу, у которого было обтянутое клеенкой кресло и ковровое покрытие на полу. Фамилия его была Лейонхювуд[4], но в приемной я услышала, как его за глаза называют Кошаком. Не знаю, сама ли Бриккен додумалась или им позвонила моя мама. У Дага вряд ли было какое-то мнение по этому поводу. Кошак оказался таким типичным доктором с влажными руками и незастегнутым халатом. Я буквально видела, как полы его халата летают между металлическими спинками кроватей на закрытом отделении, словно хищные птицы, машущие крыльями. Порисовав какие-то фигурки в своем блокноте и поразмышляв, он заявил, что я переутомилась. Выписал мне рецепт на успокоительное и рассмеялся, словно обезьяна-носач.

Разноцветные жемчужины в ладони для отдыха и сна. Спи спокойно, спи спокойно. Он выпишет мне еще, когда закончатся эти – надо просто записаться на прием. Баночки на моем ночном столике оказались мощными боеприпасами. Я заряжала, прицеливалась и стреляла. Когда я впервые заснула, мне казалось, что тело никак не насытится. Я лишь заметила, как за окном встало солнце и снова исчезло за соснами. Слышала, как ветер доносит до моей постели эхо коровьих колокольчиков. Те, что с бороздкой, посреди, стачивали в ноль стыд и разочарование. Хрупкие мимолетные чувства тоже исчезали вместе с ними, но с этим ничего нельзя было поделать. Я приняла две красных и одну белую. Если мурашки по телу продолжались, принимала еще одну.

Они окликали меня снизу, все чаще приходили наверх, стояли в дверях.

– Может быть, все же раздвинуть занавески, впустить солнечный свет, пока еще светло?

Губы двигались, изображая жалость, глаза становились круглыми. Бу – словно якорь у меня на груди, пока его не забрала Бриккен. Запах его затылка, прежде чем его унесли, потом только мое тело, запах пота и желтые стены, от которых подступает тошнота. Через несколько недель они точно поговорили с моим отцом, потому что по лестнице в своих тщательно протертых очках поднялся доктор Турсен. Увидев его, Бриккен приоткрыла окно, чтобы проветрить в доме, хотя для этого явно было еще холодновато. Самые лучшие баночки Кошака я спрятала за пакетом с мюсли на верхней полке кухонного шкафа. Доктор Турсен был все так же худ, руки и ногти такие же чистые и ухоженные, но голова абсолютно седая. Под носом все такие же ровные, блестящие усы, подпрыгивавшие, когда он говорил.

Посмотрев на баночки, оставшиеся на моем ночном столике, он покачал головой.

– Есть лекарства получше.

И он прописал мне те самые белые таблетки, которые стояли за пакетом с мюсли. Больше мне ничего и не требовалось.

– У нас есть возможность госпитализации, если пожелает госпожа Муэн-Улефос.

Госпитализация. Меня закатают, как огурец в банку.

Вероятно, речь шла о Норрфлю, но таблетки не дали прорваться панике – она ощущалась не сильнее, чем укус слепня.

Госпожа Муэн-Улефос покачала головой.

Это был правильный ответ. Доктор улыбнулся.

– Хорошо.

Похоже, вопрос был исчерпан.

Каждый день я начинала с того, что стелила постель и шла к полке, где лежали мюсли. Минут через пятнадцать время сажало меня в лодочку из коры и уносило далеко-далеко, к необжитым лесам. Вскоре я уже лежала не в кровати, а на клетчатом пледе, размышляя о том, как спит в это время года лес. Как снег вскоре приглушит сопение спящих животных. Медведи спят. Муравьи спят. Лиственные деревья спят. Все тихо. Мир упакован двойную дозу ваты. Иногда заходила Бриккен и раздвигала шторы, я не возражала. Иногда заглядывал и Даг, хотя еще не пора было ложиться спать – это было еще до того, как он перестал смотреть на меня. О Бу заботилась Бриккен – по этому поводу никто ничего не говорил, она и так частенько им занималась.