Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Капиталистическая модернизация, что предложил Столыпин, была разрушительной и вела к пауперизации большой части крестьянства. Это была историческая ловушка, осознание которой оказывало на крестьян революционизирующее действие. Сама община превратилась в организатора сопротивления и борьбы. «Земля и воля!» – этот лозунг неожиданно стал знаменем русской крестьянской общины. Это оказалось полной неожиданностью и для помещиков, и для царского правительства, и даже для марксистов.
Уже в ходе революции 1905–1907 гг. в части левой интеллигенции начинает меняться представление о крестьянстве и его отношении к капитализму. Ленин постепенно отходит от политэкономии Маркса и западной социал-демократии. На IV (объединительном) съезде РСДРП он предлагает принять крестьянский лозунг революции 1905 г. – требование о «национализации всей земли». Это было несовместимо с принятыми догмами.
Плеханов верно понял поворот: «Ленин смотрит на национализацию [земли] глазами социалиста-революционера. Он начинает даже усваивать их терминологию – так, например, он распространяется о пресловутом народном творчестве. Приятно встретить старых знакомых, но неприятно видеть, что социал-демократы становятся на народническую точку зрения» [90].
После 1908 г. Ленин уже по-иному представляет смысл спора марксистов с народниками. Он пишет: «Воюя с народничеством как с неверной доктриной социализма, меньшевики доктринерски просмотрели, прозевали исторически реальное и прогрессивное историческое содержание народничества… Отсюда их чудовищная, идиотская, ренегатская идея, что крестьянское движение реакционно, что кадет прогрессивнее трудовика, что “диктатура пролетариата и крестьянства” (классическая постановка) противоречит “всему ходу хозяйственного развития”. “Противоречит всему ходу хозяйственного развития” – это ли не реакционность?!» [91].
Это – развитие неявной политэкономии первой фазы Советской России.
Поддержка Лениным крестьянского взгляда на земельный вопрос означала серьезный разрыв с западным марксизмом. Т. Шанин пишет: «В европейском марксистском движении укоренился страх перед уступкой крестьянским собственническим тенденциям и вера в то, что уравнительное распределение земли экономически регрессивно и поэтому политически неприемлемо. В 1918 г. Роза Люксембург назвала уравнительное распределение земель в 1917 г. как создающее “новый мощный слой врагов народа в деревне”» [82, с. 512].
Сейчас нам надо разобраться с такой неопределенностью. Мы мало вникали в роль монархического государства России в народном хозяйстве. Было непросто понять смысл такого суждения Вебера об историческом фоне революционного процесса в России: «Власть в течение столетий и в последнее время делала все возможное, чтобы еще больше укрепить коммунистические настроения. Представление, что земельная собственность подлежит суверенному распоряжению государственной власти,… было глубоко укоренено исторически еще в московском государстве, точно так же как и община» (см. [92]).
Кустарев (Донде) поясняет это суждение: «Негативное отношение власти и ее подданных к частной собственности не было привнесено в русское общество большевиками, на чем так упорно настаивали и сами большевики, и антикоммунистическое обыденное сознание, имеющее очень хорошо оформленную “академическую” ипостась. Можно думать, что эта особенность есть типологический определитель “русской системы”, а не свидетельство ее “формационной” или “цивилизационной” отсталости» [93].
Исторически в ходе собирания земель в процессе превращения «удельной Руси в Московскую» шел процесс упразднения зачатков частной собственности. Некоторые историки именно в этом видят главный результат опричнины Ивана Грозного: владение землей стало государственной платой за обязательную службу. Современный историк Р. Пайпс пишет: «Введение обязательной службы для всех землевладельцев означало… упразднение частной собственности на землю. Это произошло как раз в то время, когда Западная Европа двигалась в противоположном направлении. После опричнины частная собственность на землю больше не играла в Московской Руси сколько-нибудь значительной роли» (см. [94]).
Соответственно, с этими процессами изменялись уклады и структуры хозяйства, нормы и институты. Ряд объективных факторов определял условия хозяйства России, и государство должно было к ним приспособиться. Важным фактором были размеры пространства территории и возможности транспорта, второй фактор – разнообразие климатических зон и ландшафтов. Третий фактор – сложная структура национальных и этнических общностей. Все это делало народное хозяйство многоукладным, с большим разнообразием признаков.
В такой системе государственная власть была вынуждена стать абсолютистской, а с другой стороны, должна была делегировать многие функции управления на места. Гражданское общество западного типа возникнуть не могло – все социальные группы и ассоциации становились «огосударствленными». Пример: казаки, которые организовались из тех, кто бежали от власти на окраины, стали важной государственной силой.
Государство Российской империи, а потом и СССР, имело важную особенность формирования правящего сословия или персонала. Костяк этой общности во время реформ Петра I составило дворянство, которое к началу XVIII в. насчитывало около 30 тыс. человек. В отличие от Запада, оно было Петром «открыто снизу» – в него автоматически включались все, достигшие по службе определенного чина. Уже в начале 1720-х годов имели недворянское происхождение до 30 % офицеров, а в конце XIX в. 50–60 %. Так же обстояло дело и с чиновничеством – в конце XIX в. недворянское происхождение имели 70 %.
Служилый слой России был, по сравнению с Западом, немногочисленным – дворяне и классные чиновники вместе с членами семей составляли 1,5 % населения. Хотя и в царское, и в советское время нашим западникам удалось внедрить в массовое сознание миф о колоссальной по масштабам российской бюрократии (всегда уходя от прямых сравнений с Западом), реальность прямо противоположна этому мифу. На «душу населения» в России во все времена приходилось в 5–8 раз меньше чиновников, чем в любой европейской стране. О США и говорить нечего – в начале XX века в Российской империи было 161 тыс. чиновников (с канцеляристами 385 тыс.), а в США в 1900 г. было 1275 тыс. чиновников при населении, в 1,5 раза меньшем [95].
Это потому, что община была в ряде функций «государственной формой на микроуровне». Конфликт вызрел между крестьянством и помещиками, а уже затем также с государством. Произошел ценностный разрыв в отношении земли. Официальная политэкономия и низовая крестьянская «политэкономия» были непримиримы.
Экономист-аграрник П. Вихляев в книге «Право на землю» (1906) писал: «Частной собственности на землю не должно существовать, земля должна перейти в общую собственность всего народа – вот основное требование русского трудового крестьянства».
Но эти требования крестьян выглядели в глазах помещиков и буржуазии преступными и отвратительными посягательствами на чужую собственность. Консервативный экономист-аграрник А. Салтыков писал: «Само понятие права состоит в непримиримом противоречии с мыслью о принудительном отчуждении. Это отчуждение есть прямое и решительное отрицание права собственности, того права, на котором стоит вся современная жизнь и вся мировая культура».
Этот конфликт не находил рационального разрешения через общественный компромисс во многом потому, что две части общества существовали в разных системах права и не понимали друг друга, считая право другой стороны «бесправием». Такое «двоеправие» было
