Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сведение социальных отношений на селе к экономическим было глубокой ошибкой. Эту ошибку в начале века в равной степени совершали и марксисты, и либералы, и консерваторы. В 1900 г. урожайность на земле помещиков была на 12–18 % выше, чем у крестьян. Это не такая уж большая разница, но в целом, за счет всех факторов, экономическая эффективность хозяйства поместий была, по расчетам министра земледелия в 1894–1905 гг. А.С. Ермолова, выше, чем у крестьян. Но Чаянов показал, что сам этот показатель («экономическая эффективность») применять к крестьянскому хозяйству можно лишь условно, ибо по своей природе и внутренней структуре он адекватен именно и только капиталистическому хозяйству.
Для нас здесь важнее, что, работая батраком у помещика, крестьянин с десятины обрабатываемой им земли получал, по данным Ермолова, 17 руб. заработка, в то время как десятина своей надельной земли давала ему 3 руб. 92 коп. чистого дохода. Верно, что у батраков доходы были значительно выше чистого дохода от крестьянского труда, и тем не менее крестьяне упорно боролись за землю и против помещиков.
Все теоретики начала XX века, кроме ученых народнического толка, видели причину этого в косности архаического мышления крестьян. Как верно заметили экономисты-правоведы С. Ковалев и Ю. Латов, «ожесточенная борьба крестьян за снижение своего жизненного уровня должна представляться экономисту затяжным приступом коллективного помешательства» [63]. А. Салтыков даже издал в 1906 г. книгу «Голодная смерть под формой дополнительного надела. К критике аграрного вопроса», где доказывал невыгодность для крестьян требовать у помещиков землю, вместо того чтобы наниматься в батраки.
На деле батрак и хозяин крестьянского двора – не просто разные статусы, а фигуры разных мироустройств. И все теории, исходящие из модели «человека экономического», к крестьянину были просто неприложимы и его поведения не объясняли.
Чаянов утверждал, что принятые в политэкономии типы научной абстракции и эконометрический подход не позволяют понять природу крестьянского двора – в своих внешних проявлениях он подлаживается под господствующие рыночные формы. Чаянов высказывает такое методологическое положение: «Мы только тогда поймем до конца основы и природу крестьянского хозяйства, когда превратим его в наших построениях из объекта наблюдения в субъект, творящий свое бытие, и постараемся уяснить себе те внутренние соображения и причины, по которым слагает оно организационный план своего производства и осуществляет его в жизни» [75, с. 283].
Из своего анализа взаимодействия трудового хозяйства с внешней экономической средой Чаянов делает важный вывод. Суть такова: хозяйства такого типа сохраняют свою внутреннюю природу в самых разных народно-хозяйственных системах, но в то же время они в своих внешних проявлениях приспосабливаются к среде по типу «мимикрии». Экономист, упрощая, трактует их внутреннюю природу в категориях макросистемы, хотя эти категории неадекватны внутреннему укладу предприятия и затрудняют ее понимание.
Чаянов признавал, что работа по выявлению природы укладов, внешне приспособившихся к господствующей системе (как, например, крестьянского хозяйства), еще далеко не завершена, поскольку их субъекты далеки от самопознания. На Западе крестьянское хозяйство было замаскировано еще глубже, поскольку капитализм там господствовал почти полностью, а на селе в большой степени крестьянин был вытеснен фермером. В России же крестьянство составляло 85 % населения, и на селе хозяйственная жизнь определялась обыденным знанием. На этом «неявном знании» СССР просуществовал до 1950-х годов, потом начались сбои.
К этим соображениям следовало бы только добавить, что здесь понятия «докапиталистические» формы и «регресс» являются лишь данью линейному представлению о ходе исторического процесса, свойственного истмату. О тех же формах Чаянов говорил «некапиталистические». Взаимодействие капитализма с общиной на периферии вряд ли можно было считать и «регрессом», поскольку это был именно симбиоз, позволяющий капитализму эффективно эксплуатировать периферии, а периферии – выжить в условиях огромного по масштабам изъятия из нее ресурсов.
В специальной главе Чаянов разбирает категорию капитала, как она проявляется в трудовом хозяйстве, и считает эту проблему самой важной для его исследования: «Развивая теорию крестьянского хозяйства как хозяйства, в корне отличного по своей природе от хозяйства капиталистического, мы можем считать свою задачу выполненной только тогда, когда окажемся в состоянии вполне отчетливо установить, что капитал как таковой в трудовом хозяйстве подчиняется иным законам кругообращения и играет иную роль в сложении хозяйства, чем на капиталистических предприятиях» [75, с. 365].
Но главный разрыв двух политэкономий был с отношением к капитализму. В.П. Рябушинский говорил, что на рубеже XIX-XX вв. в России появился феномен «кающегося купца», испытывавшего раздвоенность души: «Старый идеал “благочестивого богача” кажется наивным: быть богачом неблагочестивым, сухим, жестким, как учит Запад, душа не принимает». Вместе с тем в России возник тип «западного» капиталиста, чуждого внутренней рефлексии: «Его не мучит вопрос, почему я богат, для чего я богат? Богат – и дело с концом, мое счастье (а для защиты от недовольных есть полиция и войска)» (см. [96, с. 62]).
Лидером «молодых» московских капиталистов был П.П. Рябушинский. Их проект был ясен, он его сформулировал так: «Нам, очевидно, не миновать того пути, каким шел Запад, может быть, с небольшими уклонениями. Несомненно одно, что в недалеком будущем выступит и возьмет в руки руководство государственной жизнью состоятельно-деятельный класс населения».
Раскол произошел и в среде либералов.
Экономист и легальный марксист С.Н. Булгаков защитил в 1900 г. магистерскую диссертацию «Капитализм и земледелие», в которой критикует политэкономию Маркса в отношении аграрной проблемы, а затем стал сдвигаться к идеализму, философии и религии и заложил основы новой области – философии хозяйства. Эта философия – синтез социализма, христианства, культуры и экономики.
В статье «Душа социализма» Булгаков категорически отвергает отношения хозяйства с природой, постулированные в политэкономии капитализма: «В хозяйственном отношении к миру дивным образом открывается и величие призвания человека, и глубина его падения. Оно есть действенное отношение к миру, в котором человек овладевает природой, ее очеловечивая, дела ее своим периферическим телом… В хозяйстве, как в труде, осуществляется полнота действенности человека не только как физического работника (“серп и молот”), как это суживается в материалистическом экономизме, но и как разумной воли в мире… Поэтому изживание материалистического экономизма само собой совершается на пути дальнейшего хозяйственного же развития, которое все более сокращает область материи, превращая ее в человеческие энергии» [97].
Уже в предреволюционном периоде в представлении о российском хозяйстве в среде экономистов начался хаос. К началу XX века Россия оставалась огромной страной,
