Русская сатирическая сказка - Дмитрий Молдавский

На примере сказочников, чьи произведения были записаны в период после 1905 г. и до Октябрьской социалистической революции, мы можем проследить усиление социальных мотивов, учитывая, конечно, и периодические изменения в цензурном режиме, ослабевшем в годы революции и резко усилившемся в годы столыпинской реакции, что отразилось на составе сборников.

Особенной остроты сатирические антипоповские мотивы достигли в сказках вятского сказочника Андрея Ивановича Бледных, уроженца и жителя деревни Гостевской, Котельнического уезда. Сказки А. И. Бледных усвоены от солдат, чем и объясняется своеобразие их героев. Сказки А. И. Бледных настолько полемичны по отношению к духовенству, что собиратель неоднократно отмечает: «В сказках солдата А. И. Бледных силен элемент насмешника; направлен он, главным образом, против духовенства, к которому наш старик относится почему-то чуть не враждебно» (Зеленин, Вятск. сб., стр. XXII). Можно думать, что А. И. Бледных имел что-нибудь личное против духовенства, по крайней мере, в его сказках проявилось пристрастное отношение к этому сословию (там же, стр. 501), хотя, в сущности, сказки А. И. Бледных ничем, особенно в области интерпретации образов попов, от других сказок такого типа не отличаются.

Наиболее характерным сказочником-сатириком предреволюционных лет можно считать белозерского сказочника Василия Васильевича Богданова. Человек, работавший по сплаву, на заводе, а в момент записи — церковный сторож, тридцатилетний неграмотный крестьянин сумел придать своим сказкам «ярко сатирический, порой даже необычайно резкий, далеко отошедший от добродушного юмористического тона, характер. Один рассказ („Каспирко“) направил свои сатирические стрелы против бар, а три остальных касаются близко знакомого Богданову сельского духовенства. Все они высмеивают попов („Поп, дьякон и дьячок“, „Девица попа пристыдила“, „Старичок Осип и три попа“). Знанием быта духовенства объясняется то выпуклое описание отрицательных его сторон, которое мы находим в сказках В. В. Богданова. Жадность, скупость, требование „приношений“, использование святыни в целях наживы, порой даже кощунство, сластолюбие, зависть и мелкое недоброжелательство, склонность к выпивке, хвастовство — вот черты духовных героев, нашедших себе место в рассказах Богданова» (Соколовы, стр. 152). Собиратели отмечают следующие особенности стиля этого сказочника:

1) импровизаторские черты: обыгрывание имен слушателей, введение в сказку собственного образа; «так, про услужливого человека, помогшего старику Осипу потопить трех попов, он говорит, что этого человека „вроде как звали Василий“, с явным намеком на самого себя» (Соколовы, стр. LXXIV); Богданов ввел целый эпизод с церковным сторожем, ищущим попа после того, как потопил его (Соколовы, стр. LXXIV);

2) известная сценичность исполнения: в рассказе В. В. Богданов упоминал и находящихся около него слушателей, жестами и подмигиванием обращая внимание на них, «но лишь только одно из этих лиц подходило к столу и начинало прислушиваться, то В. В. изменялся, физиономия его принимала невинное выражение...» (Соколовы, стр. LXXIV);

3) сказки Богданова отличаются также введением петербургских воспоминаний в объяснении некоторых слов, в столичном адресе героя — генеральского сына: «Дом № 50, кв. 33», и т. п.;

4) ритмизированные и рифмованные эпизоды, а также концовки и присказки вроде: «Я там тоже был, сказки сказывал. Кто слушал, тот скушал, а кто сказал, тот слизал» (Соколовы, № 87).

К этим чертам следует добавить непристойность ряда эпизодов и концовок В. В. Богданова (неприличных даже в понятии белозерского сказочника Александра Ивановича Синицына), резко отличающихся от добродушных шуток другого белозерского крестьянина — Василия Степановича Шерихова. Тем не менее, Богданов, мастерски обрисованный собирателями, представляется одним из самых крупных сказочников предреволюционных лет, сохраняющих в своем творчестве то отношение народа к своим угнетателям, которое и породило сатирическую сказку.

К числу сказочников-творцов, проявляющих в рассказывании сатирической сказки свою творческую индивидуальность, следует отнести Евсея Степановича Савруллина — уроженца Пермской губернии (Билимбаевский завод, Екатеринбургский уезд). Д. К. Зеленин характеризует его внешне как седого, благообразного старика лет 65, с умным, интеллигентным лицом. Как сказочник Савруллин — «краснобай, балагур, каким он слывет у соседей» (Зеленин, Пермск. сб., стр. 229). В сборнике «Великорусские сказки Пермской губернии» опубликовано одиннадцать сказок этого сказочника, хотя записано всего двадцать шесть. Остальные не опубликованы, главным образом из-за нескромного их содержания. Черты яркой индивидуальности у Савруллина, как и у других мастеров, проявляются прежде всего в умении соединять бытовые эпизоды с традиционными, так что любая его сатирическая сказка, сохраняя весь свой юмор, в то же время подобна своеобразной новелле. Так, сказка «Калужина и ямщики» из сжатой сатирической сказки превратилась в юмористический рассказ, с углубленными характеристиками героев, с обстоятельным описанием деталей, обычно выпускаемых. Для Савруллина сюжет сатирической сказки лишь основа оригинального и остроумного рассказа. Даже фантастическая с бытовыми чертами сказка («Лягушка и Ипат», «Золотой кирпич») звучит у него шутливо, оснащена рифмами и прибаутками. Сцена сватовства Ипата к лягушке приобретает фарсовые черты: после недолгого размышления герой остается жить у лягушки, потому что прельщается... колбасой и салом, и т. п. Особенно сказалось это умение сказочника травестировать старый сюжет в сказке «Колдун и солдат», в которой разработан известный мотив состязания солдата и злого колдуна.

В варианте А. Н. Афанасьева «Дока на доку» колдун превращается в разъяренного быка, а солдат в медведя, колдун в зайца, солдат его гонит и т. п. Под конец колдун дает солдату пива, от которого у того выпадают зубы. Но он их вставляет опять, затем пьет пиво колдун и слепнет. У Савруллина солдат пьет «заколдованное» пиво и пляшет, хотя должен был сойти с ума, затем он дает стакан колдуну, а сам «незаметно из табакерки табак высыпал в пиво», отчего у «колдуна» в глазах стало зелено. Таким хитрым манером надувает он противника и сам слывет за колдуна. Вместо чудес, как и в других сказках, — вполне вероятные, во всяком случае на первый взгляд, события. Эти черты отличают все сатирические сказки Савруллина — «Мужик и злая баба», «Стрехулат», «Дядя с племянником», «Новая изба и черемисин» и др.

Сказки Глухова и других сказочников-пермяков (С. К. Киселева, Н. Ф. Шешнева) хотя и содержат индивидуальные черты юмора, но за рамки традиции обычно все-таки не выходят.

К сожалению, о целом ряде сказочников этого периода мы не располагаем никакими материалами и не всегда можем даже определить время записи сказок. Так, ничего мы не знаем о тобольском мальчике-сказочнике Гавриле Кушникове, от которого записано одиннадцать сказок, в том числе несколько сатирических (Смирнов, II, стр. 827), о Евдокиме Хатуле из Смоленской губернии, о тульском сказочнике Козлове, рассказывавшем острую сказку о чудотворных иконах (Смирнов, II, стр. 601), и о многих других, чьи сатирические сказки включены в сборник Смирнова, Добровольского и др.

Не располагаем мы никакими данными и о крупном смоленском сказочнике Иване Шорнике (Дорогобужский уезд, Бизюковская волость), от которого в 1914 г. было записано пятнадцать сказок (почти исключительно сатирических), вошедших в сборник А. М. Смирнова (Смирнов, II, стр. 556 и др.). Герои его сказок — солдаты, посрамляющие сенаторов, бабка Мауриха, принявшая мельницу за богородицу, попов работник, обманутый архиерей, два ловких вора. Черты современности довольно широко вошли в сказки Ивана Шорника. Так, в сказке «Почему москоуские — жулики» действие происходит в поезде, в вагоне первого класса. Один из воров при свете вешает часы на стену, а в темноте прячет их, второй тщетно их ищет. Все это говорит не только о своеобразном юморе сказочника, но и о его наблюдательности, «бывалости». Судя по прозвищу, сказитель принадлежал к бродячим ремесленникам и грамотеям: его грамотность подтверждается высокомерным отношением к неграмотным (в сказке «Бабка Мауриха»). Нечто общее со сказкой Ивана Шорника есть и у другого ремесленника-сказочника А. X. Селезнева (Зеленин, Вятск. сб., стр. XX, 181 и др.), а также в сказках бродячего сказочника Афанасия Тимофеевича Краева, уроженца Ключевской волости Котельнического уезда Вятской губернии (там же, стр. XVIII, 82 и др.).

А. Т. Краев, полунищий, дряхлый старик, сделал рассказывание сказок своим ремеслом, имевшим спрос в основном на деревенских свадьбах. Сказка кормила и поила его; недаром, по словам собирателя, «прочувствованное и подробнейшее описание ощущений славного „питуха“ на свадьбе... явно рассчитано на то, чтобы рассказчику поднесли лишнюю рюмку водки» (Зеленин, Вятск. сб., стр. XIX). Естественно, что в его сказках «преобладают веселые сюжеты, вызывающие смех деревенских слушателей. Встречаются у него нескромные и прямо скабрезные намеки». Сказки А. Т. Краева, даже при частом, повидимому, повторении, не схематизированы.