Донская повесть. Наташина жалость [Повести] - Николай Сухов

— И незваный, и нежданный, — сказал гость мужским хриповатым голосом, и Наташе показался этот голос знакомым. Человек привстал с кровати, поднял свалившуюся подушку и, грузно шагая, подошел к скамейке. — Ну что ж, здорово живешь, что ли, Наташа! — Он дыхнул на нее табачным перегаром и, поймав ее руку, туго пожал.

Темнота скрыла, как в глазах Наташи на мгновение блеснул испуг.

— Тихон… никак? — с трудом спросила она.

— Он самый. Не узнаешь разве? Богатым, видно, буду. — И Тихон, усаживаясь подле нее, коротко, принужденно посмеялся.

Хозяйка защелкнула наружную дверь, подложила в самовар щепок и, покрутившись возле печи, незаметно куда-то исчезла.

Наташа зябко съежилась, как на морозе, отодвинулась от Тихона подальше к столу. Ею овладело непонятное смущение. Она догадывалась, что дело тут нечисто, коли Тихон прячется от людей. Также ясно ей стало — почему это Марья не зажгла огня и чему она так загадочно улыбалась. Наташа чувствовала себя как-то виноватой перед Тихоном: ведь Сергей же «наладил» его из хутора.

Не находя слов, она отпихнула ногой привязчивую кошку, тяжело вздохнула. Как хотелось ей, чтобы Марья поскорей вошла в хату! Но той и след простыл.

Тихон пошуршал бумагой, свернул цигарку, но покрутил ее в зубах и сунул в карман.

— Ты, Наташа, не бойся меня, — поняв ее растерянность, мягко заговорил он, — я ведь такой же, какой и был, ничем не изменился. Людей не убивал, не грабил и в сундук ни к кому не лазил. Думаю, что и не полезу. Это иным прочим… — он очень твердо произнес эти слова, — иным прочим, видать, выгодно было отрешить меня от хутора и от своего имения. А я что ж? Я нигде не пропаду, меня — хоть куда. Я бы, пожалуй, и не заглянул сюда, если бы… если бы тут не было тебя.

Тихон, прервав речь, повернулся к Наташе, взглянул на нее. Та, сжавшись в комочек, сидела все так же молча, словно бы ее и не было здесь. Лица ее в обугленных сумерках рассмотреть было нельзя, да и вся ее согнутая фигура как бы срослась со стеною.

— Пускай они не думают, что ежели дом отобрали, так я и нищим стал, по миру пойду, — снова заговорил Тихон уже увереннее: — Не-ет! Побираться я не пойду, не дождутся этого. На наш век хватит. Я ведь, Наташа… хоть ты и обидела меня тогда… я ведь не забыл про тебя. Всегда помню. Не знаю, как ты. Я бы хотел, Наташа… вот устроюсь через друга в совхозе, напишу тебе… хотел бы, чтобы ты приехала.

Голова Наташи слабо покачнулась и еще глубже утонула между плечами.

— Я тебя и тогда не обижала, — чуть внятно прошептала она, — просто сказала, что не пойду, и все. И теперь то же самое.

Из самовара вылетел яркий сноп искр, и багряный свет упал на Тихона. Наташа успела заметить, как худое, заострившееся лицо Тихона при ее словах злобно передернулось и прищуренные глаза быстро замигали.

— Где уж нам теперь, — глухо и сердито процедил он, — не сравняться нам с какими-нибудь ячейщиками. Как ни того, а власть. Чего нет у себя — у людей отберут, да еще и побахвалятся: добровольно, мол, отдали, от усердия, так сказать.

Ответить Наташа не успела. Самовар вдруг фыркнул, зашипел, засвистел. Крышка заплясала на нем, и труба свалилась на пол. Наташа подбежала к самовару, отлила в чайник, поправила трубу, и самовар успокоился.

— Вот молодец девка, прямо хват-девка! — похвалила тут же появившаяся в дверях Марья. Она достала из сундука полотенце, сахарницу и зазвенела посудой. — Ну, гости, немятые кости, садитесь! Чай будем пить.

— Какие уж там немятые! Живого места никак не осталось! — Тихон тяжело поднялся и, шаркая сапогами, зашагал к столу. Глубокая затаенная обида и злоба сквозили во всей его большой взъерошенной фигуре.

Наташа потрогала на голове платок, одернула платье и, глядя себе под ноги, пошла к двери.

— Ну, я пойду… прощевайте.

— Куда же ты? Как можно! Самовар скипел, а ты…

— Нет, нет. Спасибочко Мне надо идти. У меня ведь все раскрыто там.

— Ты, может быть, заявишь ячейщикам: такой-сякой, мол, ссыльный кулак пришел. Повышение дадут, — и Тихон уронил злой смешок. — Только зря это, Наташа. Захапать меня все равно не успеют. Я ведь ныне же уйду. Бог с вами, живите.

Наташа молча с укором взглянула на оробевшую хозяйку и, споткнувшись через порог, выскочила из хаты.

Перед тем как лечь в постель, Наташа два раза выходила в сени, ощупывала дверные крючки. Ей все казалось, что она или забыла запереть дверь, или заперла не так, плохо.

По мере того, как она задумывалась над сегодняшней встречей, в ней все больше и больше росло чувство беспокойства, близкое к страху. Сейчас она особенно остро, до боли и слез почувствовала свое одиночество, и ей стало обидно за себя, что она так долго уклонялась от Сергея. А почему уклонялась — толком не могла сказать даже самой себе.

«Какая чудная и непонятная жизнь, — размышляла она, кутаясь в одеяло, хотя и без того ей было страшно жарко, — грызутся друг с другом, враждуют, а из-за чего? Жили бы и жили себе, кто как знает. Один к другому ведь не ходили же обедать и ума не занимали, каждый обходился своим — дурной ли он иль хороший. Ну что вот теперь? Хорошо, если все по-хорошему обойдется, а ну-к да… Кто его знает, что может случиться и что у него на уме, хоть бы у того же Тихона? Ведь он так ненавидит Сергея! А упредить Сергея нешто ж можно, чтоб оберегался? Как, скажет, кулак заявился! А ну, где он! А чего, если так подумать, он мне плохого сделал? И так парень пострадал, да я еще буду в тюрьму загонять».

Наташа закрыла глаза, уткнулась в подушку и, пытаясь отпугнуть беспокойные мысли, стала думать о завтрашнем дне. Завтра — воскресенье, выходной день, и она обязательно займется прополкой своего заросшего огорода. Вспомнила о последней встрече с Сергеем, когда он ушел от нее уже на заре, и ушел прямо в поле, забежав домой лишь переодеться.

Но несмотря на то, что мысли ее были далеки от Тихона, перед глазами все время стояло его злое, нахмуренное лицо. Таким она встретила его впервые, и ей казалось очень странным, что он, франтоватый и веселый парень, который ей когда-то даже немножко нравился, может быть таким сердитым и страшным. Не в состоянии заснуть, Наташа повернулась на спину, подсунула под голову руку и, путаясь в мыслях, уставилась в темноту.

Задремала она или нет, но вдруг померещилось ей, что в окно будто кто-то стукнул. Вздрогнув, она отогнула онемевшими пальцами краешек одеяла и с трудом подняла голову. Заметила, что за окном у рамы стоит что-то большое и черное. Тут же услышала, как стекло заскрежетало, взвизгнуло, и за раму будто крепко дернули — раз… другой.

У Наташи перехватило дыхание и жаркий озноб сковал тело. Не в силах ворохнуться, потная и дрожащая, она широко раскрытыми глазами уставилась в окно, как зачарованная, и ей показалось, что это черное и большое начинает пошевеливаться, всматриваться через стекло. В груди, подкатываясь к горлу, поднялся жесткий клубок и уже готов был вырваться наружу душераздирающим криком. Наташа сдерживала себя до изнеможения.

Но вот за окном замяукала кошка, царапнула по стеклу когтями и спрыгнула с наличника. Ветер, хлопнув ставней, прошуршал за стеной, и разлапистая гнилая груша в палисаднике заскрипела. «О господи! — Наташа со всхлипом вздохнула. — И чего только не втемяшится в голову!»

Утром она поднялась чуть свет. У нее болела голова, ломило в висках, и вся она была разбитая, измятая, как после тяжелой болезни. Ей захотелось тотчас же увидеть Сергея, хотя и сама не знала, для чего ей нужно это и что она ему скажет. Но такого настойчивого желания увидеть его она, кажется, никогда еще не испытывала.

Решилась пойти к нему в поле, впервые решилась пойти к нему открыто. Наскоро управилась с домашними делами, напекла пирожков с картофелем, блинцов, наварила вареников, потом по-праздничному оделась, уложила стряпню в огромную чашку и обвязала чашку платком.

Она замыкала хату, когда наружные ворота открылись, и во двор вошла Марья. «Опять! — сердито подумала Наташа. — Опять с какими-нибудь поручениями, ведьма старая». Но та, униженно и заискивающе кланяясь, со слезами на глазах начала упрашивать Наташу пожалеть ее, бедную вдову, в ее преклонных летах, никому не пересказывать о том, что она, бедная вдова, на какой-нибудь разъединый денек приютила у себя Тихона.

— Избави бог, начнут допытываться, выспрашивать — полжизни лишишься. А куда денешься, на кого ни доведись. Свои же люди, не басурманы какие-нибудь. Переночевал — и скатертью дорожка. Покрылся горами. А куда ушел — Христос его знает.

Наташа, стоя к Марье спиной, невпопад вертела ключом, молчала.

— Уж ты ради Христа, Наташенька, богом молю, — все пуще раскланивалась Марья, — ведь добра хочется людям, а не худа. И тебя я покликала… Не подумала по глупому разуму, не знала, что не по душе тебе это. Уж ты не поверни во гнев, ради бога.