Дьявольский вальс - Джонатан Келлерман

В углу расположился большой черный рояль. По восточной стене – ряд высоких окон, закрытых ставнями, сквозь которые пробивались тонкие лучи света. На светлом паркете лежат персидские ковры в черных и буро-красных тонах. Белый потолок с углублениями-кессонами, стены абрикосового цвета. На стенах вновь произведения искусства – то же смешение полотен, писаных маслом, и африканских тканей. Мне показалось, что над гранитной полкой камина я разглядел работу Хокни.

Комната была холодной, ее наполняла мебель, как будто только что привезенная из студии дизайнера. Белые замшевые итальянские диваны, черное кресло работы Броера, большие, со щербинами, постнеандертальские каменные столы и несколько столиков поменьше с витыми медными прутьями-ножками и столешницами из тонированного голубого стекла. Один из каменных столов располагался перед самым большим диваном. В центре его возвышалась чаша из розового дерева, наполненная яблоками и апельсинами.

Миссис Эшмор вновь пригласила:

– Пожалуйста. – И я сел прямо напротив фруктов.

– Могу вам предложить что-нибудь выпить?

– Нет, благодарю.

Она села против меня, прямая и молчаливая.

За то время, пока мы шли из холла, ее глаза наполнились слезами.

– Сочувствую вам в вашей потере, – произнес я.

Она вытерла пальцами глаза и села еще прямее.

– Спасибо, что пришли.

Молчание заполнило комнату и, казалось, сделало ее еще холоднее. Миссис Эшмор вновь вытерла глаза и сложила руки на коленях, сплетя пальцы.

– У вас красивый дом, – заметил я.

Она подняла руки в беспомощном жесте.

– Не знаю, что теперь с ним делать.

– Вы давно живете здесь?

– Всего год. Он давно принадлежал Лэрри, но до этого мы никогда здесь вместе не жили. Когда мы переехали в Калифорнию, Лэрри сказал, что он должен стать нашим домом. – Она пожала плечами, вновь подняла руки, но уронила их на колени. – Слишком большой, просто до смешного... Мы поговаривали о его продаже... – Она покачала головой. – Пожалуйста, угощайтесь.

Я взял яблоко и надкусил его. Наблюдение за тем, как я ем, казалось, успокаивало ее.

– Откуда вы приехали?

– Из Нью-Йорка.

– Доктор Эшмор жил раньше в Лос-Анджелесе?

– Нет, но он приезжал сюда ради торговых сделок – у него было много домов. По всей стране. Это было... именно его дело.

– Покупка недвижимости?

– Покупка и продажа. Вложение капитала. Он даже недолго владел домом во Франции. Очень старым. Замком. Какой-то герцог купил его и рассказывал всем, что на протяжении сотен лет этот дом принадлежал его семье. Лэрри смеялся – он ненавидел всякую претенциозность. Но ему нравилось продавать и покупать. Ему нравилась свобода, которую приносила сделка.

Мне было понятно подобное чувство, ведь я сам смог достичь некоторой финансовой независимости, воспользовавшись поднятием спроса на землю в середине семидесятых. Но я действовал на значительно более низком уровне.

– Наверху, – продолжала женщина, – все пусто.

– Вы живете здесь одна?

– Да. Детей у нас нет. Пожалуйста, возьмите апельсин. Он с дерева, которое растет на заднем дворе. Очень легко чистится.

Я взял апельсин, снял кожуру и съел дольку. Звук моих работающих челюстей казался просто оглушительным.

– У нас с Лэрри мало знакомых, – употребляя настоящее время, она как бы отказывалась признавать новое для нее состояние вдовства.

Вспомнив ее замечание о том, что она не ожидала такого быстрого визита из больницы, я спросил:

– Вас собираются посетить сослуживцы мужа?

Она кивнула:

– Да. С пожертвованием – то есть с документом, подтверждающим передачу денег ЮНИСЕФ. Они вставили его в рамку. Какой-то мужчина позвонил мне вчера, чтобы проверить, все ли правильно – собираюсь ли я передать деньги в ЮНИСЕФ.

– Человек по имени Пламб?

– Нет... Кажется, нет. Длинная фамилия – что-то вроде Герман.

– Хененгард?

– Да, именно так. Он был очень любезен, хорошо говорил о Лэрри. – Ее взгляд нервно скользнул по потолку. – Вы уверены, что не хотите чего-нибудь выпить? – Стакана воды вполне достаточно.

Она кивнула и встала.

– Если нам повезло, то Спарклетт привез воду. Вода в Беверли-Хиллз очень неприятная. Слишком насыщена минералами. Мы с Лэрри не пьем ее.

Пока она отсутствовала, я поднялся и принялся рассматривать картины. Действительно, работа Хокни. Натюрморт, написанный акварелью в квадратной рамке из плексигласа. Рядом с ним абстрактное полотно, оказавшееся работой де Кунинга. Словесный салат Джаспера Джонса, этюд с купальным халатом Джима Дайна, игры нимфы и сатира Пикассо, написанные китайской тушью. Множество других неизвестных мне картин, перемежавшихся батиком в оттенках цвета земли. Тисненные по воску сцены из жизни туземцев и геометрические рисунки, которые могли бы быть талисманами.

Она возвратилась с пустым стаканом, бутылкой «перье» и сложенной полотняной салфеткой на овальном лакированном подносе.

– К сожалению, родниковой воды нет. Надеюсь, это подойдет.

– Конечно, благодарю.

Она налила воду в стакан и вновь села.

– Прекрасные картины, – заметил я.

– Лэрри купил в Нью-Йорке, когда работал в Слоун-Кеттеринге.

– В институте рака?

– Да. Мы жили там четыре года. Лэрри очень интересовался раком – ростом заболеваемости. Характером развития. Тем, как заражается мир. Он беспокоился обо всем мире.

Женщина вновь прикрыла глаза.

– Там вы с ним и встретились?

– Нет. Мы встретились в моей стране – в Судане. Я родом из деревни на юге. Мой отец был главой общины. Я училась в Кении и Англии, потому что крупные университеты в Хартуме и Омдурмане исламские, а моя семья исповедовала христианство. Юг страны населяют христиане и анимисты – вы знаете, что это такое?

– Древние верования?

– Да. Примитивные, но очень живучие. Северян это и возмущает – живучесть верований. Предполагалось, что все должны принять ислам. Сто лет назад они продавали южан как рабов; теперь же пытаются закабалить нас при помощи религии.

Руки миссис Эшмор напряглись, но больше ничто не выдало ее чувств.

– А доктор Эшмор занимался в Судане научными исследованиями?

Она кивнула:

– От ООН. Изучал характер развития заболеваний – поэтому-то мистер Хененгард счел, что пожертвование ЮНИСЕФ станет достойной данью памяти моего мужа.

– Характер развития, – проговорил я. – Эпидемиология?

Она снова кивнула:

– Его специализацией были токсикология и изучение влияния окружающей среды, но он занимался этим недолго. Его истинной любовью была математика, а в эпидемиологии он имел возможность соединить и математику, и медицину. В Судане он изучал скорость заражения бактериальной инфекцией – как она распространяется от деревни к деревне. Мой отец восхищался его работой и поручил мне помогать ему брать анализы крови у детей – я только что получила в Найроби диплом медсестры и вернулась домой. – Она улыбнулась. – Я стала дамой со шприцем – Лэрри не мог причинять детям боль. Мы подружились. А потом пришли мусульмане. Убили моего отца и всю семью... Лэрри взял меня с собой на самолет ООН, летевший в Нью-Йорк.

Она рассказывала об этой трагедии спокойным голосом, как будто перечисляла непрекращающиеся удары судьбы. Я размышлял о том, поможет ли этот разговор справиться с мыслью об убийстве мужа или лишь усугубит страдания.

– Когда пришли северяне, – продолжала она, – дети нашей деревни... были все перебиты. ООН ничего не сделала, чтобы помочь, и Лэрри разочаровался в этой организации. Когда мы приехали в Нью-Йорк, он писал письма и пытался что-то доказать чиновникам. А когда они перестали принимать Лэрри, его гневу не было предела, он замкнулся в себе. И именно тогда увлекся покупкой недвижимости.

– Чтобы справиться со своим гневом?

Сдержанный кивок.

– Искусство стало для него своего рода убежищем, доктор Делавэр. Он говорил, что это высшее достижение человечества. Обычно он покупал какую-нибудь картину, вешал ее на стену, часами смотрел на нее и говорил о необходимости окружить себя вещами, которые не могут принести страдания.

Миссис Эшмор оглядела комнату и покачала головой.

– А теперь я осталась с этими вещами, и большая их часть для меня ничего не значит. – Она вновь покачала головой. – Картины и воспоминания о его гневе – он был разгневанным человеком, если так можно сказать. Даже зарабатывание денег злило его. – Она заметила мое недоумение. – Извините меня, пожалуйста, я заговорилась. Я имею в виду то, как все для него началось. Игра в блэк-джек, в кости, другие азартные игры. Хотя, я думаю, слово «игра» не подходит. В его занятиях не было ничего от игры. Когда он занимался этим, он был в своей среде, не прерывался даже для еды и сна.

– А где он играл?

– Везде. В Лас-Вегасе, Атлантик-Сити, Рино, Лейк-Тахо. Деньги, которые он выигрывал, вкладывались в другие проекты – в фондовую биржу, в облигации. – Женщина обвела рукой комнату.