Идеальная мишень - Чингиз Абдуллаев

— Я слушаю тебя, — сказала трубка голосом Джил.

— Я прилетел, — немного растерянно пробормотал он, — где ты находишься, дорогая?

— За твоей спиной, — она не успела договорить, как он обернулся.

Господи! У него за спиной действительно стояла Джил: в платке и в темном пальто до пят. Эта проказница обманула одного из лучших аналитиков в мире.

— Здравствуй! — Она со смехом бросилась к нему.

— Кто бы подумал, что тебе удастся меня провести, — смущенно пробормотал он.

— Как видишь, смогла, — засмеялась Джил, — я была уверена, что ты не станешь и смотреть в мою сторону, увидев темный платок и такое же пальто. Здесь недалеко есть магазин для мусульманских женщин, там и продают подобные вещи. А ничего пальтишко, правда?

— Я послал цветы к тебе в номер, — чуть растерянно сказал он.

— Сегодня твой день рождения. Сегодня моя очередь делать тебе подарки.

— Об этом мы еще поговорим. Спасибо, что ты прилетела, — пробормотал он. — Мне было бы, сложно лететь в Рим. Оттуда я бы не успел вернуться завтра вечером в Москву. Из Баку нет прямых рейсов в Рим.

— Ты сомневаешься, что я прилечу к тебе в любой город мира? — задорно спросила она. — Да хоть в Антарктиду!

— Не сомневаюсь. — Ах, какая она молодец! — Мы можем пойти поужинать, — напомнил он Джил, — только выберем хороший ресторан.

— Нет, — возразила она, — у нас с тобой только одна ночь, утром ты улетишь. Я не хочу в ресторан.

— Ты была раньше в Стамбуле?

— Нет. Но какое это имеет значение? Они разговаривали, стоя лицом друг к другу, словно были здесь совсем одни.

— Я мог бы показать тебе город… Он очень красивый.

— Не хочу. У меня только одна просьба.

— Какая?

— Мы можем подняться наверх? — спросила она, блеснув глазами. — Ты разговариваешь уже две минуты. Мне может это надоесть.

Они вошли в лифт, и только там он позволил себе поцеловать ее. Вернее, не он — она поцеловала его и не отпускала до тех пор, пока кабина лифта не остановилась на пятом этаже. Створки лифта закрылись, и лишь тогда он, опомнившись, снова нажал на пятерку, и они вышли, проходя к ее номеру.

Ему было немного неловко наблюдать ее пылкую влюбленность. Как будто в нем сидел некий посторонний наблюдатель, отмечавший и ее непосредственность, и его некую отстраненность. Она начала раздеваться, все еще пытаясь поцеловать его.

— Я должен принять душ, — извинившись, сказал Дронго.

— Конечно, — засмеялась она, — я пока закажу ужин. Мне кажется, что я умру с голода. Я весь день ничего не ела, ждала тебя.

— Извини, — он улыбнулся, — я выйду на минуту к себе.

— Нет, — возразила она, тряхнув головой, — нет. Прими душ у меня в номере. Там висит халат. Хотя я думаю, что после душа он тебе не понадобится.

Улыбнувшись, он прошел в ванную комнату. Чувство неловкости не покидало его. Он начал замечать, что чувствует себя рядом с ней неловко, словно старый, очень старый мужчина пытается соблазнить молодую девушку. Может быть, поэтому говорят, что настоящий опыт приходит в сорок лет, подумал Дронго. Сорокалетний мужчина — тип опытного совратителя. Такова жизнь, к этому возрасту мужчина научился держать свои эмоции под контролем и может демонстрировать все навыки своего общения с женщинами, не утруждая душу.

Он любил принимать горячий душ, обжигавший кожу. Горячие струи смывали усталость и подавленное настроение. Из комнаты донесся голосок Джил. Очевидно, она заказывала ужин. Он повернулся к стене, закрыв глаза и успокаиваясь. И вдруг почувствовал некое движение за спиной. Обернувшись, он с изумлением увидел Джил. Она стояла перед ним уже нагая и готовая присоединиться к нему.

— Осторожнее, — крикнул он, видя, как она подняла ногу, и невольно залюбовался ее лодыжкой. Даже у Алевтины ноги были не так хороши.

— Что? — Она не поняла, почему он задержал ее. Они обычно общались на английском либо итальянском, сейчас крикнул по-итальянски, чтобы она сразу же все поняла.

— Ты что, — спросила она, чуть краснея, — тебе неприятно, что я рядом?

— Да нет же, — он повернулся к ней, — нет…

— Тебе неприятно, что я навязываюсь? — сникла она.

— Ты не поняла, глупышка, — он протянул ей руку, — дотронься до воды.

Только осторожнее. И все сразу поймешь.

Она протянула руку. И, взвизгнув, убрала ее.

На девичьем лице появилась улыбка. Ее улыбка, которая так ему нравилась. В ней было нечто загадочное и немного вызывающее. Обжигающая смесь женского изящества, дразнящей откровенности, мистической тайны, присущей каждой женщине, и почти материнского понимания. Он убавил напор горячей воды и протянул ей руку…

Потом ужин долго остывал на столике, который так и остался у двери. Он даже не заплатил официанту чаевые, расписавшись на бланке ресторана и добавив чаевые в сумму счета. На часах было уже восьмое апреля, шел первый час ночи, а они все еще, забыв про ужин, любили друг друга. И говорили. И снова были вместе. Еще через час она поднялась и посмотрела на изумительную панораму, открывавшуюся из окна номера.

— Как же здесь красиво, — протянула она задумчиво, глядя на другой берег.

— Ты так и не была в городе, — напомнил он ей.

— Мы встретимся здесь еще раз, и тогда ты мне покажешь город, — сказала она, не оборачиваясь. Лунный свет высвечивал изящную фигурку на фоне звездного неба и разноцветных огней берега, сливавшихся в феерически прекрасную картину.

— Хорошо, — прошептал он.

— Я все время хочу у тебя спросить, — произнесла она, не отрывая глаз от мягких волн Босфора, — кого из композиторов ты любишь? У тебя есть любимые композиторы?

— Штраус, например, — сказал наобум. — А почему ты спрашиваешь?

— И все?

— Нет, конечно, нет. Моцарт, безусловно. Брамс… Это самые любимые.

— А из итальянцев тебе никто не нравится? — ревниво спросила она, оборачиваясь.

— «Риголетто»… «Аве Мария» Верди, «Севильский цирюльник» Россини.

— У Россини нет такого произведения, — лукаво улыбнулась она.

— Как это нет? Я слушал эту оперу в «Ла Скала».

— Нет, — продолжала настаивать Джил, — хочешь поспорим?

— Ага, — вспомнил он, — у итальянцев она называется «Альмавива, или Тщетная предосторожность».

— Тебе никто не говорил, что ты поразительно образован? — фыркнула она.

— У меня появляется комплекс неполноценности.

— Еще Рахманинов…

— Это русский композитор, — вспомнила Джил, — говорят, что он гений.

— На Востоке тоже был свой музыкальный гений, — пробормотал он, — и он, пожалуй, мой самый любимый композитор. Эту музыку я слушал с детства.

— На Востоке? — удивилась Джил. — Как его звали?

— Узеир Гаджибеков.

— У тебя есть его записи?

— Конечно. В следующий раз я привезу тебе их.

— А из современных? — продолжала допытывать она. — Или ты любишь только классиков?

— Ллойд Уэббер, Франсис Лей, Нино Рота. Достаточно, ты проверила мою эрудицию или собираешься задавать еще вопросы?

Она замолчала, снова поворачиваясь к нему спиной.

— Ты знаешь, — вдруг сказала Джил, глядя на Другой берег, — я была у гадалки.

Он всегда относился с большой иронией к подобным вещам. С его-то рациональным умом!

— И что она тебе сказала? — В его голосе, очевидно, проскользнула насмешка. Она чуть наклонила голову.

— Не смейся. Я была у гадалки впервые в жизни.

На этот раз он промолчал. Она наклонила голову еще ниже, словно положив ее себе на плечо.

— Гадалка сказала мне, что я люблю необыкновенного человека. И она сказала, что я могу родить ему сына. Нет, она сказала не так. Она сказала, что я хочу родить ему сына.

Он приподнялся на локте. И долго молчал. Это был тот редкий случай в жизни, когда он не знал, что ответить.

— Ты простудишься, — сказал он, и слова ушли куда-то в сторону.

Она вскинула голову, по-прежнему стоя к нему спиной.

— Иди сюда, — позвал он, — расскажи мне подробнее, что тебе сказала гадалка.

Джил повернулась к нему. Он не мог разглядеть выражение лица женщины.

Луна освещало ее теперь со спины. Она сделала несколько шагов к нему, села рядом.

— Это серьезнее, чем ты думаешь, — печально произнесла Джил.

— Что случилось?

— Отец спрашивает меня, почему у меня нет постоянного друга. А я не знаю, что ему ответить. Мы всегда были с ним так дружны.

— Ты не хочешь говорить ему про меня?

— Не знаю. Я не знаю, что именно говорить и как об этом говорить. Когда мы с тобой познакомились в Лондоне, все было так естественно, так просто. А сейчас я не знаю.

— Тогда не говори, — рассудительно произнес он, — может, это и к лучшему. Рано или поздно мы все равно…