Карантин - Сергей Малицкий

– Но человек – не машина. Он должен быть сильнее боли.

– Но не чувствовать боль опасно! – Пашка поклонился наставнику и продолжил: – Вот машина не чувствует боли. И ей все равно, что у нее повышенная температура. Подумаешь, лампочка загорелась на панели! Но вот движок закипел, может быть, и застучал. И все! А вот если бы машина чувствовала боль – она бы остановилась, да еще бы и закричала.

– Разве я сказал, что человек не должен чувствовать боли? – удивился Алексей. – Побеждать боль – не значит не чувствовать ее. Хотя и этому можно выучиться. Да, человек может испортиться, как машина. Но он не машина. Он в состоянии лечить себя сам. Он может заставить затягиваться собственные раны. Кстати, может и не дать им затягиваться, если будет ныть и скулить. Хотя нытье и скуление – тоже способ уменьшить боль.

Когда Павел добрался до машины, он уже хотел не только выть, но и упасть без чувств, распластаться на брусчатке трамвайных путей, прижаться щекой к холодным рельсам. Но боль уменьшилась, словно тело наконец поняло, что поблажки ему не будет, и начало понемногу работать само, а не только по приказу из затуманенной головы. Павел упал на сиденье, откинулся назад, стянул с головы бейсболку и плеснул в лицо воды. Стало легче. Он напился и сел, положил сумку на колени, открыл крохотный замок. В сумке оказалась мужская одежда. Рубашки в пакетах, брюки, куртка. Носки, платки, трусы и майки. Тут же лежали туалетные принадлежности, коробка с кроссовками. Павел вытаскивал вещи одну за другой, укладывал их на пассажирское сиденье и чувствовал, что ясности в его голове не прибавляется. Последними он достал кроссовки. Вдохнул запах новой дорогой кожи, вытащил губчатые вставки. В правом были деньги. В перетянутом резинкой катышке оказалось десять тысяч зеленых. В левом… Павел вытащил пакет и не смог сдержать усмешки. У него в руках были документы. Новенькие паспорта – общегражданский и заграничный. Военный билет. Диплом об окончании института. Права. Все на имя Иванова Павла Матвеевича. Только в адресе стоял номер квартиры, которой в его доме не было. И фотографии такой Павел не делал. На фото Павел был с короткими, седыми волосами и с аккуратной черной бородкой. На пластике прав Томка оставила спиртовым маркером четыре слова: «Паша, прости. Будь счастлив».

– Значит, так? – пробормотал Павел. – Теперь меня зовут Иванов? Павел Иванов? Почти агент неизвестно какой разведки. Без жилья, но с десятью тысячами баксов. На первое время хватит. С украденным пистолетом и дробовиком, который стреляет пластиковыми шариками. С газоанализатором, который анализирует с неприятными последствиями. С кучей врагов и кучей вопросов. С беременной женой-шпионкой, которая все ж таки в беде!

Он швырнул документы в сторону и несколько раз ударил по панели машины кулаками. Затем остановился, но только для того, чтобы унять поднимающийся звон в ушах. Через полчаса Павел завел машину и поехал в сторону кольцевой.

Телефоны проверил, остановившись перекусить у поворота на Сиреневый бульвар. От Томки сообщений не было, ее телефон не прозванивался. Сообщение от Жоры оказалось длинным.

«Все еще надеюсь на твой разум. Не подвергай опасности близких. Твоя «импреза» взорвана, ее новый хозяин погиб. Вокруг тебя гибнут люди. Бойня в доме твоего тестя на тебе, там твоя кровь. Бабич у тебя дома нашел Томкину винтовку, и ты никогда не докажешь, что это оружие – обычная игрушка. К сожалению, твоя квартира взорвалась (как и мастерская), когда Бабич уже уехал. Милиционеры, которые оставались внутри, погибли. О Томке ничего пока не известно. На руке Губарева шрам. Возрастом около года. Предположительно от глубокого обморожения. Звони, если что».

– Если что? – пробормотал Павел, отъезжая от кафе. – Что у нас, Павел Матвеевич Иванов, по плану? Во вторник Алексей, а в среду майор? Или найдутся и другие соображения? Значит, «Паша, прости. Будь счастлив»? Или все-таки – «Паша! Я в беде!»?

28

Он словно поделился на части. Сердце стучало как мотор на горном серпантине. Тело отзывалось слабостью и болью. В голове крутился калейдоскоп событий и предположений. В глотке копились отчаяние и страх. Ему нужно было успокоиться, а значит, следовало отдохнуть. Павел проехал по Зеленому проспекту, взглянул на серую девятиэтажку, в которой назавтра его должен был ждать Алексей, ушел на Свободный проспект и через десять минут был у Дюкова в Вешняках. Дом только что отстроили, вместо клумб все еще высились кучи перемешанной с мусором земли, у подъезда суетились два гастарбайтера в новых спецовках, вынимая из кузова «газели» коробки с плиткой. В отдалении за приспущенными стеклами «трешки» «БМВ» томились два молодца. «По мою душу», – понял Павел. На автостоянке пока что в основном стояли грузовички и пикапчики. Дюков едва ли не каждый день жаловался, что живет как в зубном кабинете, только сверлят его не в зубы, а в мозг: что они, стены у себя чешуей покрывают, что ли?

Павел приткнул «девятку» у соседнего дома – почти у трассы, и хотя пройти предстояло метров двести, придуманную роль надо начать играть немедленно. Не торопясь, вылез из машины, закурил, распечатав специально купленную для такого случая пачку дешевых сигарет, открыл багажник и вытащил оттуда коробку, позаимствованную в подсобке магазина обоев. С учетом заляпанной побелкой бейсболки и дорожного оранжевого жилета, который был у него в багажнике по умолчанию, впечатление он должен был произвести соответствующее.

– Лифт работает? – спросил Павел у смуглых работяг, когда наконец доковылял до подъезда, и, услышав «работает, работает», приложил к замку ключ. Дверь щелкнула, Павел вошел внутрь, кивнул консьержу: «Привет, Михалыч! Все, все, не курю» – и пока пенсионер-отставник пытался припомнить, где и когда он был запанибрата с наглым строителем, вызвал лифт. Лифт шел долго, консьерж устал торчать над стойкой, сел, а когда вновь поднялся, кабинка уже закрылась и ушла на двенадцатый этаж. Павел остался. Дюков боялся высоты и квартиру купил на первом этаже.

Тяжелая стальная дверь тамбура открылась легко, словно ее петли были залиты маслом. Из трех дверей в коридоре бронированной была только дверь Дюкова: квартиры на первом этаже расходились не слишком хорошо, или их хозяева откладывали ремонт на будущее. Длинный и причудливый ключ повернулся беззвучно, но из-за двери раздалось недовольное мяуканье кота. Павел мгновенно оказался в квартире, опустил на пол коробку, поймал на руки изголодавшегося зверя и скривился от боли, которую он все это время терпел.

– Тихо, тихо, киса! Сейчас накормлю, только не ори. Хотя двери тут толстые, остекление тройное, никто тебя не услышит. Думаешь, я не знаю, что Дюков дал тебе кличку Шермер? Знаю, знаю, сам же Димыч и сболтнул однажды. Что же он тебя не накормил? Сам, значит, слинял, а кот хоть подыхай? Вот же Дюков гад! Даже холодильник разморозил! И электричество отключил? Продуманный парень. Экономный! Сколько уже без еды, Шермер?

Двойная фирменная миска кота и в самом деле была пуста. Павел налил ему воды и, пока абиссинский тезка жадно брылял языком, насыпал в соседнее отделение корма.

– Ешь, дорогой, ешь, – погладил он зверя. – Я, конечно, не такой красивый и обаятельный, как твой хозяин, но своих не бросаю.

Потерев ногу и отдышавшись, Павел сбросил оранжевую куртку, швырнул в мусорное ведро сигареты, которые взял в рот впервые в жизни, открыл дверь в кладовку и натянул на себя строительный халат Дюкова. Димка гордился малярным прошлым и даже поговаривал, что когда купит виллу где-нибудь в Испании, то устроит небольшую экспозицию из униформы и кистей бывалого маляра. Впрочем, в связи с ремонтом в его кладовой лежали не только малярные атрибуты. Павел подхватил ящик с инструментами и снял с крючка маленький ключ. Еще минута ушла на то, чтобы выбраться в коридор, открыть щиток и перебросить провода дюковской квартиры в обход счетчика. Судя по двум другим счетчикам, квартиры по соседству и в самом деле были пусты. Вернувшись, Павел кивнул облизывающемуся коту и с удовлетворением постучал по коробу охранной сигнализации.

– Теперь мы с электричеством, но все еще без сигналки. Так она нам и не нужна. Понимаешь, брат Шермер, с одной стороны, хорошо, что Димка не закончил обустройство гнездышка, с другой – плохо. Домашний кинотеатр так и не установил. Скучать придется. Зато шторки светонепроницаемые навесить успел. Все-таки первый этаж, да. В прошлые времена сказал бы, что фотографии собирается печатать, а теперь – если только фотографии чужих жен. Ты меня слушаешь? Уже все сожрал?

Кот ходил по пятам за Павлом, как собачонка. Павел опустил шторы в спальне, в гостиной, на кухне, пока из источников света не остались только кошачьи глаза.

– Значит, темнота не полная, – понял Павел, но свет включил.

Судя по всему, прекращать холостяцкое существование Дюков явно не собирался. Спальня была оформлена в темно-красных тонах, потолок украшало огромное зеркало в лепной раме, кровать если и уступала подобному сооружению в квартирке Павла, то только размерами. По количеству резьбы по дереву и бронзового литья она скорее напоминала трон для управления какой-нибудь африканской державой в положении лежа. Со вкусом у Дюкова чувствовались проблемы. Чеканные светильники сочетались с прикроватным столиком в стиле хай-тек. Домотканые половички делили пол с персидским ковром. Нечто подобное Димка собирался устроить и в гостиной. На кожаном диване, разбежавшемся на две стены в комнате площадью в полсотни метров, лежали вязаные салфетки и плюшевые подушки. На стене сверкала пластмассовыми глазами голова лося, на рогах которого болтались позвякивающие «ветерки». Под лосем искрилось позолотой полуметровое распятие. На антикварном буфете среди множества разномастных подсвечников возвышались парой кованый семисвечник и латунный кальян.