Мечта - В. Виджани

— Конечно согласна! — Клетчатый мопс поправил очки. — Куда бы она делась, интересно мне знать?! Маргарита вдруг завертелась, и образовавшаяся от ее кружения воронка втянула нас в свою спираль, превращая в мотыльков.

Через секунду мы летели на юг.

@

Лесная тьма приняла нас, гостеприимно распахивая крюкастые объятия. Где-то высоко ухали совы, осторожные шорохи перекликались с чьим-то плачем. Сквозь деревья виднелся деревянный сруб. В проеме распахнутой двери стоял Андрей, блаженно улыбаясь и насвистывая детскую песенку. Вдруг все вокруг облепило несчетное количество белых мотыльков. Я обрела вес, и кто-то больно ткнул меня в спину. Андрей с удивлением смотрел на белесый ковер. Мне показалось, на секунду он усомнился в реальности происходящего и… подумал обо мне…

Скорее всего, мне показалось.

@

Я подхожу к тебе и касаюсь пальцами твоего виска. Долго всматриваюсь в твое лицо, стараясь запомнить все твои черты до мельчайших деталей, чтобы потом рисовать снова и снова в разных ракурсах и поворотах. Во мне закипает нежность и еще одно чувство. Я знаю, как оно рождается…

Тишину нарушает крик совы. Чертова троица начинает беспокоиться, подавая знаки и сверля нас гневными взглядами. Тогда я прижимаюсь к тебе и шепчу: «Лю…б…лю».

ГЛАВА 25

Эффект бабочки

Через месяц после их знакомства он начал путешествовать с ней по выставкам и мастерским неизвестных ему художников, фотографов, инсталляторов, людей странных профессий и хобби. Она умела возносить любое свершение до небес, радоваться чужим успехам, страдать от чьих-то неудач, придумывать, создавать, с невероятным упорством добиваясь результата. Ее было за что уважать. Но ждала ли она его уважения? И мог ли он дать ей то, в чем она нуждалась и без чего не существует творчества априори? Отвечать самому себе не хотелось, дабы не выглядеть перед самим собой примитивным идиотом.

Ее воображение поднимало их над будничной суетой и банальностью. Каждое утро, открывая почту, он получал порции сентиментального позитива — она могла искупать его в нежности, а потом неожиданно отправить несколько строк возмущения по поводу ничего не значащих комментариев с людьми, которых он едва помнил. Он смеялся над ее излишней мнительностью, а она затихала где-то в области сердца, и он слышал ее дыхание. Если ее не было, он начинал волноваться. Глупость. Дикость. И тем не менее это было так. Она возникала неожиданно, чтобы прошептать нечто понятное только ему и немедленно испариться, чтобы тут же написать эсэмэску: «Андрююююша!.. Я соскууу…»

Он стал нуждаться в ее полуфразах-полусловах. Ее «дааааа…» или «нееееет!..», все эти дурацкие скобочки, смайлики дарили ему улыбку надолго после их виртуальных встреч. Часто она ставила его перед выбором своей непосредственностью — принимать этот подарок судьбы или нет?..

Он подозревал, что за этой легкостью и некоторой беспечностью стоит какая-то ее история и ей хочется раскрыться перед ним или просто быть услышанной. Он чувствовал, что их необходимость друг в друге рано или поздно перерастет в нечто иное и в один прекрасный день эта субстанция заполнит их целиком. Ему не хотелось думать о будущем. Каждое соприкосновение с ней было чувственно и сравнимо разве что с ощущениями первой влюбленности. Это все портило. Пугало. Выбивало из привычной колеи.

Он сопротивлялся, выстроив жесткие рамки, за которые ей было запрещено заходить. Ему казалось, что таким образом он спасет их от неотвратимости расставания. То, что они расстанутся, было понятно с первого дня — она столичная девочка, избалованная богемой, не видевшая настоящей жизни… По-другому не могло быть. Но… он не хотел ее терять и не знал, что с этим делать. Он берег ее, как мог, — научился сдерживать ее горячность, воображение, хотя иногда до чертиков приятно было думать о встрече с ней…

Мысли об их возможной близости рождали приятные вибрации внутри, неосознанные запахи свежего молока, травы и раздавленных ягод. Иногда он явственно ощущал в миллиметре от себя тепло ее кожи, дыхание, изгибы ее тела…

«Никакой любви. Только дружба!» — это была четкая установка, данная самому себе, и он постарался донести каждое слово этого постулата до ее сознания. Она была совершенным ребенком, немедленно вообразив, что приобрела друга, не понимая, что они втягиваются в лабиринт, у которого из ста процентов случаев девяносто восемь не имеют выхода. Существовало, конечно, два процента исключений. У него лично не было наглядных примеров этих исключений, но почему-то эти два процента были ему необходимы. Они всегда присутствовали в контраргументах самому себе.

@

Андрей свернул на загородное шоссе, и тут же замелькали деревенские дома за высокими заборами. Вдоль дороги, на обочине, стояли разномастные ведра, тазики, пакеты, наполненные фруктами… Он остановился и подошел к ведру с крупными красными яблоками… Выбрав самое большое, он закрыл глаза и с удовольствием вдохнул аромат. Из ближайшего двора выбежала худенькая девочка-подросток в длинной растянутой майке и обрезанных резиновых сапогах:

— Покупай, дядь, не пожалеешь! Только что нарвала. Сладкие, как мед! — На конопатом личике появилась хитрая улыбка.

— Ну, и кого ты решила обмануть? Думала, я лох городской? Да я в детстве столько яблок натырил, что тебе за всю жизнь не продать! — Андрей принял суровый вид, но на девчушку это не возымело никакого действия.

— И чё? — Она простодушно захлопала глазами.

— А то! Ты их с земли насобирала, и больше двух дней они не пролежат! — авторитетно заявил Андрей. — Небитые есть?

— Ну, есть! Только они дороже будут!

— Тащи! — Он надкусил яблоко и, сморщившись, сплюнул. — Я ж говорю — обман налицо.

Девчонка шмыгнула во двор и вынесла другое ведро. Андрей рассчитался, пряча улыбку, и, аккуратно высыпав плоды искушения на заднее сиденье, поехал дальше. Не все люди живут в столицах, и пишут маслом тоже не все, и от этого они не хуже столичных, просто другие — от них пахнет парным молоком, свежим хлебом или яблоками… Он улыбнулся. А наивные попытки обмануть скорее умиляют, чем вызывают раздражение.

@

Ее не было на связи два дня. Внутри росло беспокойство. Андрей отмахивался от него, приводя самому себе всевозможные доводы — она могла заболеть, внезапно уехать к матери, получить, например, срочный заказ, да мало ли что.

Проезжая через мост, он увидел мальчишек, сооружающих на песчаном берегу шалаш из подручных материалов. Съехал с дороги и остановился, наслаждаясь спокойствием и тишиной. Затем, подумав немного, достал телефон и набрал ее номер. Пока шло соединение, он разулся и, закатав штанины, вошел в воду.

— Привет, Андрюша, — обрадовалась она, — я жутко соскучилась. Ты даже представить не можешь КАК! Разрешаю поставить тысячу восклицательных знаков.

— Привет, — сухо поздоровался он. На душе отлегло: бодрая — значит, здорова. Это главное.

— А я была в нашем знаменитом подвале, — похвасталась она.

— Не понял, в каком подвале? — переспросил он.

— На прошлой неделе позвонил мой бывший сокурсник. Я тебе о нем рассказывала. Предложил поучаствовать в одном небольшом проектике. Дань юности. Я согласилась не раздумывая.

— И что за проект?

— Каким-то чудом в Москве собралась наша «Могучая кучка», еще со времен альма-матер. Я же тебе говорила! Помнишь?

— Ты что-то путаешь! Не говорила.

— Ну что ты, Андрюша!

— Я пока не жалуюсь на память! — замороженным голосом произнес он и вздохнул.

— Ну что ты вздыхаешь? Хочешь сказать, это у меня не все нормально с памятью? — Она сразу сникла и обиделась.

— Я ничего не хочу сказать. Просто ты мне ничего не говорила ни про ваш «проектик», ни про подвал. Рассказывай дальше. — Внутри что-то царапнуло, рождая подозрение в откровенном вранье. Но она никогда до этого не лгала: или не умела, или была потенциальной правдисткой. Есть такие люди, тут нечему удивляться.

— Ну, слушай. Мы, сообщество диких художников-авангардистов по призванию и определению, решили встретиться в старом логове. И я опять выпала из жизни, только на этот раз в другое измерение и в другое пространство.

Он слушал ее и наблюдал за играми загорелых до черноты мальчишек.

— Я рад, что тебе было весело. — Говорить было не о чем. Главное, ничего из ряда вон не случилось.

— Прости, Андрюша… — она перешла на шепот, — я попала в прошлое и… растерялась. Если честно, совсем не весело. Просто впечатления… институт — запахло весной в конце лета.

Стайка мальков резвилась возле ног, задевая лодыжки скользкими прохладными боками. Андрей замер, боясь их спугнуть.

— Я понял — ты одержимая.

— Наверное… я скучаю… По настоящему искусству! Вот, вернулась домой, пропахшая красками, и руки в гипсе. — Она рассмеялась.