Мечта - В. Виджани

— Не скажу, а то не исполнится. — Он начал насаживать на крючок нового червяка.

— Андрюш, а ты где червяков взял?

— У соседа накопал. У него во дворе здоровенная навозная куча.

— Что? В навозной куче? — На ее лице появилась брезгливая гримаса.

— Ну а что? Я ж потом руки помыл. Могу еще раз помыть. — Андрей поболтал в воде руками и вытер их о шорты. — Слушай, ты в Италии была? — вдруг спросил он.

— Конечно! — Она произнесла это таким тоном, словно Италия находилась на соседней улице.

— А Давида видела?

— Какого именно?

— Дядю моего! — Он заглянул в камеру. — Давид этот стоит во Флоренции, в Академии изящных искусств. Такой белый и голый.

— Голый? — На ее лице опять мелькнуло брезгливое выражение. — Ты… о работе Микеланджело?

— Ага. Так вот. Отец запрещал Микеланджело мыться. Причину не помню. Короче, тот соскребал с себя грязь скребком или руками. Вот так. — Андрей энергично почесал рукой коленку. — А потом этими же руками он ваял свои шедевры.

— Ты шутишь?! — Ева страшно удивилась. — Я не в курсе таких подробностей. Удивительно!

— Не шучу.

— Я думала… что знаю тебя, а оказывается, не знаю совсем.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну… понимаешь, я вижу и чувствую тебя, как композицию, целиком. А как только пытаюсь рассмотреть более мелкие детали, сразу появляется знак вопроса… поэтому я начинаю фантазировать, представлять. Это легко…

Пора было менять тему. Только что они болтали по-свойски, ни о чем, и вдруг на тебе — появились вопросы, на которые нет ответа.

— Хочешь, головастика покажу? — сказал он.

— Нет уж, уволь, — запротестовала Ева, — название слишком подозрительное.

— Ну и зря. Это же тварь божья. Ты таких, наверное, не видела.

— Андрюш, а ты в Москве был? — еле слышно спросила она.

Он почувствовал, как голос ее предательски дрогнул.

— В Москве? — дурашливо переспросил он. — А где это?

— Прекрати!

— Ну, правда. Это за Уралом? Ты, случайно, не Хозяйка Медной горы? — Он снова попытался шутить, но девчонка была настроена серьезно.

— Я отключусь…

— Был пару раз.

— А по каким улицам ходил?

— Аэропорт — Центр — Аэропорт. Встречался со своим армейским другом.

— Так ты вообще ничего не видел?! — Казалось, изумлению ее не было предела. — Музеи, выставки? А театры?

— Да, я тундра! Кстати, возможно, я скоро появлюсь в ваших краях. — Он тут же пожалел о сказанном и быстро добавил: — Но это еще не точно.

— А ты мне сообщишь о своем приезде? Я хочу… я покажу тебе мою Москву.

Поплавок неподвижно висел между небом и землей. В прозрачной воде колыхались темные водоросли, играя пузырьками воздуха. Большая стрекоза спланировала на поплавок, и от него разбежались круги. Ева блаженно улыбнулась. Какое-то время она смотрела на стрекозу, потом глаза ее непроизвольно закрылись.

— Мою Москву… — печально повторил он.

ГЛАВА 22

«Я начинала писать тебе сотни раз…»

«Я начинала писать тебе сотни раз и сотни раз сжигала это письмо в своей памяти… Я писала его на салфетках в маленькой кофейне на Таганке. Промокшая до нитки, я сидела за узким столиком у окна и пережидала дождь. Кофе несли долго, слишком долго. И тогда рука сама потянулась к салфетке. Я расправила четыре ее сгиба, достала карандаш и начала писать… О чем?.. О том, что скучаю и не хватает твоей уверенности и оптимизма, что вокруг слишком много примитивной жестокости и пафоса, чужих людей, тишины и осени… А потом я забыла там зонт… И опять промокла…

Я чертила это письмо соломинкой на песке дивного пляжа в Монте. Не помню, как я попала туда, — кажется, в Париже стояла жуткая жара, и я решила махнуть в Монте-Карло. Бывать во Франции по двадцать раз в году, практически жить там и не увидеть Лазурный Берег — странно, не правда ли? Я бесцельно бродила по мощеным карамельным улочкам. А потом лежала на теплых камнях и слушала море. В конце концов я опоздала на поезд. А ночью опять пошел дождь…

Я писала это письмо на древних стенах замка Луары. Гид рассказывала о королевской охоте и странных забавах маленьких инфант, а кто-то возражал ей на плохом французском. Они спорили, доводя друг друга до исступления, слушая каждый себя… Это было невыносимо, и я убежала… Мне не было никакого дела до чужой истории. Нужно было всего лишь убить время… нет, сократить — между мной и тобой. Я даже сделала татушку на бедре. Она начинается первыми словами этого неотправленного письма: „Му dear Andrew“, — ты ведь помнишь, мне всегда нравился кельтский орнамент, хотя говорят, что готика теперь устарела. Художник-китаец конечно же сделал ошибку в твоем имени… Пришлось колоть заново. Я сердилась, страдая от запахов и брезгливости…

Я писала тебе из неуютной студии знаменитого на всю Москву Саши К. Меня постоянно отвлекали капризные модели, и я жутко раздражалась. Мы закончили съемку для большого глянца, и какой-то человек, прилизанный и гладкий, долго расшаркивался, восхищаясь результатом. Он пригласил нас на вечеринку… и весь вечер крутился возле. Смешные грустные люди. Я еще долго видела на городских баннерах свою работу. Она напоминали мне о тебе…

Я царапала это письмо на мерзлом оконном стекле, провожая абсолютно чужого человека, с которым провела уйму времени… Зачем он был в моей жизни?..

Я писала это письмо в зале ожидания, улетая за несколько тысяч километров от себя и своих болезненных метаний. Наш рейс задержали, и я зашла в крошечный ирландский бар. В качестве комплимента принесли латте — твой любимый, со взбитой молочной пенкой, — и я попросила еще один. Это был полуденный ланч на двоих. Казалось, ты сидишь напротив, усталый и счастливый. Представляю, как нелепо мы выглядели со стороны… За соседним столиком курил мужчина, строгий и подтянутый. Он тихо говорил по телефону, недовольно морщась, словно слышал в ответ совсем не то, чего ждал. На секунду мы пересеклись взглядами… Это мог быть ты…

А вчера я испугалась, что растеряю слова, которые должна сказать тебе при встрече. Мне нужно было их где-то записать… Я ехала в метро и вдруг… вспомнила, что у меня в сумке, на самом дне, лежат несколько тетрадных листов. Мне срочно понадобилось заполнить их словами, которые мы не сказали друг другу. Вернее, не сказала я… Мне нечем было записать, поэтому пришлось выйти на остановку раньше и купить шариковую ручку. Поблизости не было ни одного местечка, где можно было бы присесть. Я нашла крошечное обшарпанное кафе и, пристроившись за свободным столиком, начала писать. Я очень торопилась, поэтому писала быстро, сбиваясь на рифму и забывая про нее. Мне, конечно, не хватило бумаги… Самые главные слова пришлось дописывать на коленках. Да-да, я писала от колен к бедрам, бессовестно задирая юбку. Я писала, что у нас похолодало теперь и постоянно льют дожди, но не те, что ты любишь, а колючие и долгие, проникающие сквозь самую непромокаемую одежду. И еще у меня появилось свободное время, которое я ненавижу, потому что его нужно чем-то заполнять. Раньше оно было наполнено тобой, а сейчас, когда тебя нет, оно живет своей жизнью, и я наблюдаю за ним со стороны. Мне не нравится подглядывать… Я придумала себе оправдание: людям нужно иногда разлучаться, чтобы иметь возможность тосковать, ждать и радоваться возвращению. Последнее письмо я рисовала сиреневым мелком на весеннем асфальте, но так и не успела отправить, потому что снова пошел дождь…»

@

— Ева, ну как, ты согласна? — Авдей помолчал и, видимо обидевшись, решил еще раз атаковать меня. — Я понял, что зря сотрясаю воздух! Ты, как всегда, не в себе! Обратись к врачу! — Он набирал обороты, нисколько не ограничивая себя в обвинениях. — Я работаю на тебя как вол! Приношу заказы. Я устал! И никакой благодарности, Дарецкая! Тридцать процентов с продаж — это же курам на смех! Ты слышишь меня? Ева-а-а-а-а! — взвыла трубка.

Он настаивал немедленно пересмотреть условия нашего соглашения, приводя скучные и весьма неубедительные доводы в пользу изменения причитающейся ему комиссии за последние проданные работы.

— Да, — ответила я невпопад.

— Что — да?

— Делай как знаешь, мне все равно.

Вечно стонущий Авдей выглядел жалко, и я, наверное, тоже — делала вид, что внимательно слушаю, поддакивая и кивая. Лицемерка, готовая на любые условия, лишь бы он не мешал думать о тебе…

@

Услышав сигнал эсэмэски, я поставила алмазовский монолог на громкую связь и открыла сообщение. Ты?! «Прилетаю в среду в 17:20, транзитом». Далее следовал номер рейса… До твоего появления оставалось три дня. За это время нужно успеть распланировать время между аэропортами — много это или мало? Мгновение или целая жизнь?