Это было в Дахау. - Людо ван Экхаут

Он засмеялся. Мы тоже смеялись в надежде, что это подкупит его.

Но эффект оказался неожиданным.

– Внимание!

Мы встали, недоуменно переглянувшись. Передо мной стоял Йеф и улыбался.

– Разойдись на расстояние вытянутых рук. Достать руками плечи друг друга.

Мы выполнили команду. Кое-кто из персонала начал смеяться. Нас это насторожило. Они, видимо, знали, что произойдет дальше.

– Опустить руки. Правую ногу на десять сантиметров вперед.- Он глубоко вздохнул и засмеялся от удовольствия.

– Хорошо. Начинайте! Бейте изо всех сил в рожу друг другу.

Замешательство и недоумение. Мы искали глаза друг друга. Случалось, мы ссорились из-за куска хлеба, более полной миски супа, из-за лучшего места на нарах, из-за того, что у товарища деревянные башмаки оказались лучше, из-за места в уборной. Но несмотря на все, мы оставались товарищами. Мы стиснули зубы и стояли не шевелясь.

Староста блока растерялся не меньше нас. Он крикнул резким голосом:

– Вы что, оглохли, идиоты проклятые?

Мы дышали глубоко, с хрипом, неровно. Пальцы вытянутых по швам рук окоченели. Каждый из нас сжался от сдерживаемой ярости. Мы старались как можно больше выпрямиться, развернуть плечи и повыше вздернуть подбородок.

– Что же дальше?

Мы почувствовали гордость за нашу солидарность. Никто не струсил. Стоило сдаться одному, сдались бы, наверное, и остальные. Можно было бы ударить слабо, не причиняя боли друг другу, но тогда мы все равно совершили бы поступок, оскорбительный для нас самих. Мы молча смотрели в глаза друг другу.

– Отказываетесь выполнять приказ?! Ну погодите! Мы научим вас выполнять приказы!

К нам подскочили капо. Обычно это были профессиональные убийцы и садисты-заключенные, ставшие палачами за добавочный кусок хлеба. Они сталкивали нас головами, били с неистовым бешенством. Кровь текла по лицам. Мерзавцы бегали вдоль шеренги, били, пинали, ругались, сыпали проклятиями.

– Почему вы не лупите друг друга? Ведь у вас, проклятых крематорских собак, уже и сил нет, чтобы бить больно. Поколотили бы друг друга, да и отделались бы. А теперь придется испытать силу наших кулаков.

Мы молча смотрели друг на друга, мы словно хотели удесятерить наши силы. Это был запоминающийся момент. Один из тех, о которых мы потом охотнее всего вспоминали. В такие минуты мы почти гордились тем, что были узниками Дахау. В такие минуты исчезали различия в вере, расе, социальном положении, в политических убеждениях, языке, мировоззрении и на первый план выступало чувство солидарности, которое и по сей день существует между политическими заключенными всех стран. Мы не пошевелились даже, чтобы вытереть кровь. У нас пропал страх. В такие минуты человек чувствует себя сильным, несмотря на побои и унижения. Мы еще не совсем превратились в животных. Мы освобождались от животных инстинктов и становились подлинными людьми. Ненавистные палачи могли делать с нами все, что хотели, но они не могли сломить нашу волю. Если Мы продолжали верить в наши идеалы, если мы оставались товарищами, то сила и победа в конечном итоге были за нами. Можно остаться сильным и победить, даже если и погибнешь от руки убийц.

– Внимание! – прокричал староста блока.

Мы снова замерли, ожидая очередного унижения, новых побоев. Я смотрю на Йефа. Простой парень, которого никогда не волновала политика и идеалы которого составляли «хорошая баба да сытый желудок». Но в тот день Йеф показал себя настоящим человеком, так же как и очкарик из Лира – тощий как былинка, казалось, его вот-вот сдует ветром. Наша дружба и ненависть к врагам сделали нас сильными.

– Плюйте друг другу в лицо!

Никто из нас даже не шелохнулся, внутри все клокотало. Мы были сильнее их! В их власти была и жизнь наша и смерть, но они не могли заставить нас повиноваться.

Эсэсовцы часто вот так глумились над заключенными, но самым мерзостным был приказ мазать друг друга нечистотами, а затем счищать их.

Староста блока, встретив наше молчаливое сопротивление, пришел в бешенство. Он орал, брызгая слюной, как сумасшедший. Его помощники помчались в боксы и вернулись, вооруженные ножками от столов и табуретов, плетьми, которыми снабдили их эсэсовцы. Они с криком подлетели к нам. Ярость старосты подстегивала их.

– Последний раз повторяю,- орал он срывающимся голосом. – Плюйте друг другу в поганые рожи!

Мы продолжали стоять неподвижно. И тогда появились эсэсовцы. С проклятиями они начали плевать нам в лицо.

Мы стояли как изваяния. Изваяния, которые можно осквернить, но которые и после этого не утратят своей чистоты. Мы чувствовали их плевки на своих лицах, и каждый, внутренне сжимаясь, внешне старался держаться твердо.

– Это не плевки, слышите вы! Это благородная арийская слюна. Облизывайте морды друг другу!

Но мы по-прежнему не двигались. И тогда нас снова начали избивать. Но уже без прежней ярости. Немцы поняли, что проиграли.

– Три дня без пищи!

Но в тот момент нас это не испугало, главное – мы одержали победу!

Иной раз поступки старосты блока встречали одобрение заключенных. Например, он обычно беспощадно пресекал воровство, если крали у товарищей. Существовало коренное отличие в том, как относились в лагере к обычной краже и к воровству у товарищей. Если кому-нибудь из нас удавалось «организовать» что-либо у эсэсовцев, это поощрялось. Но за кражу друг у друга строго наказывали. Мера наказания зависела от характера кражи. Предположим, у кого-то пропадали деревянные башмаки и ему не оставалось ничего другого, как тоже украсть. Если он попадался на месте преступления, то получал свои двадцать пять палочных ударов, и дело с концом. Но если кто-нибудь попадался на краже хлеба, то, помимо двадцати пяти ударов, он получал еще взбучку от своих товарищей. Иногда истощенные, слабые заключенные забивали вора до смерти.

Староста блока № 19 однажды особо отличился, наказав группу заключенных-итальянцев. Нам, узникам, пережившим ад, этот случай запомнился навсегда.

Говорили, что итальянцы были партизанами и немцы схватили их где-то в горах. Они показались нам крепкими парнями. Даже староста блока выглядел заморышем рядом с ними. Все мы с удивлением уставились на них, когда их привели в блок. Не известно, по какой причине, но итальянцы остались в своей одежде, в добротных сапогах. Они брезгливо смотрели на нас, одетых в грязные лохмотья.

Правда, скоро от их гордости не осталось и следа. Не прошло и недели, как голод и вши сделали свое дело. Итальянцы стали менять свою одежду и сапоги на хлеб.

Однажды они направили к старосте блока делегата, знавшего немецкий язык. Делегат вытянулся перед старостой по-военному.