Мальвы - Роман Иванычук

— Посмотрите, — указал гетман вниз нагайкой. — Еще раз посмотрите и подумайте, братья, чтобы потом не роптали и не возмущались. Там, внизу, видите, лежит змеиное гнездо — Бахчисарай. За каменными стенами, обвитыми хмелем и вьюнками, живут люди, которые не раз топтали нашу многострадальную землю. Слетелись они в этот яр, в одно место, словно жуки на навоз, и все ждут подходящего случая, чтобы расползтись по всему миру, чтобы уничтожать, пожирать, разъедать, тянуть чужое добро и невинных людей сюда, в свое логово. Им все равно, против кого воевать… Посмотрите теперь сюда, ближе. Вот тут, под нами, отгороженный четырехугольной стеной, окруженный зелеными тополями, стонет невольничий рынок. На таком рынке когда-то продавали и меня. Слышите вопли, рыдания?.. Там торгуют нашими братьями и сестрами. А мы идем в это осиное гнездо, чтобы обеспечить себе тыл, чтобы ногайцы не ударили нам в спину, когда мы двинемся на шляхту. Идем просить у них конницы, ибо у нас ее мало, а на волах далеко шляхту не прогонишь. И мы должны зажать в кулак нашу ненависть и боль и идти на поклон к извечным врагам. Поэтому еще раз прошу вас, братья, сказать свое последнее слово. Я уведомил об этом решении и воевод Руси.

— Веди, батько, к хану! — хором ответили казаки.

Армянская улица, залитая знойными лучами, змеей извивалась по склону горы мимо ханского дворца. Удивились, засуетились ее обитатели, увидев необычных гостей: заскрипели петлями ставни магазинных окон — вынесли товар войлочники, оружейники, башмачники, виноделы, зашумели, предлагали свой товар. Сбежались сюда купцы, гостившие у хана: голоколенные венецианцы, суетливые греки, бородатые московиты; выползли в черных сутанах польские иезуиты — члены Крымской иезуитской коллегии, которая недавно разместилась на Армянской улице.

<О боже праведный! — ужаснулся Хмельницкий, вспомнив о своем пребывании во Львовской иезуитской коллегии. — Куда вы только не протянули свои щупальца! И тут, среди вас, мне, возможно, придется оставить своего сына… Что же вы сделаете с ним, когда я начну воевать со шляхтой? Но если надо будет — я и это дитя отдам на заклание, но вам, ханжи в черных сутанах, еще придется от злости пальцы грызть. Не пожелали разрешить королю пойти войной на Крым — я с Крымом пойду на вас. И вы будете еще проклинать шляхетских вельмож за то, что они пренебрегли мной>.

На следующий день в ханский дворец отправился полковник Джеджадий. Его гостеприимно принял Сефер Гази-ага, но аудиенции у хана не назначил. Полковник возвратился в сопровождении слуг, которые принесли продовольствие и фураж. На следующий день повторилось то же, гетман мрачнел, а вокруг него все время увивались придворные хана и требовали подарков.

Шесть раз докладывал Филон Джеджалий о приезде казацкого посольства, шесть раз его сопровождали ханские слуги с мизерными подарками. Только на седьмой день аяк-капу — ханский посол — сам прибыл к Хмельницкому, уведомил: хан ждет Ихмелиски-агу сегодня в посольском зале.

Незадолго до обеда с Армянской улицы выехал гетман Хмельницкий с посольским эскортом. Впереди на белом коне ехал аяк-капу. У ворот дворца он велел казакам спешиться и следовать за ним.

Обеспокоенный долгим ожиданием приема у хана, но с гордо поднятой головой шел Хмельницкий в ханский дворец. Иногда бросал взгляд на рябого юношу в белой свитке, который шагал рядом с ним, и его мужественное сердце сжималось, а в висках беспрерывно стучало: <На заклание, на заклание ведешь>.

Аяк-капу поскакал на коне в глубь двора, велев послам ждать его в посольском саду. Их проводил в сад высокий плечистый сеймен. Джеджалий, взглянув на его белое лицо, пробормотал: <Проклятый янычар…> — и смутился от его ясного взгляда. Сеймен не понял слов казака, но почувствовал в них оскорбление. Его синие глаза смотрели на полковника с каким-то упреком и жалостью.

Джеджалию стало не по себе, он подошел к сеймену и спросил по-татарски:

— Ты давно с Украины?

— С какой Украины? — пожал плечами Селим. — Я из Салачика. — Какое-то мгновение он помолчал, потом поднял на Джеджалия глаза и тихо спросил, словно хотел узнать тайну: — Скажи мне, почему меня всегда спрашивают, откуда я и кто моя мать? Я не знаю этого, а потому не понимаю, почему это интересует людей…

— Потому что ты, хлопче, совсем другой. Ты не татарин и родом не из Салачика. Ты — с Украины.

— Какие же они, эти люди с Украины? Я никогда не видел их.

— А вот посмотри, — Джеджалий показал рукой на свиту послов. — Вон сам казацкий гетман.

Селим снова пожал плечами:

— Сюда много приходит иностранцев. Я же — ханский…

— Нет, хлопче… Ты с Украины. Запомни это. И твоя мать, может, до сих пор убивается по тебе.

Джеджалий вздохнул, отошел в тень кипарисов, выстроившихся в ряд с кустами самшита. Издали наблюдал за сейменом: в его глазах была печаль.

Хмельницкий остановился перед посольской железной дверью, обрамленной ярко-красным мрамором с резьбой. Прочел сделанную золотыми буквами надпись над ней: <Этот роскошный вход и эта величественная дверь построена по повелению хакана двух материков и двух морей>.

Гетман иронически улыбнулся: <Какие материки и какие моря, если у тебя нет ни единого челна, а по Черному и Азовскому морям плавают турецкие галеры, которые охраняют крымское побережье… Ты такой же вассал, как и я>.

Железные ворота открылись, и под звуки барабанов аяк-капу проводил казацких послов вверх по лестнице в кофейную комнату.

Евнух наполнял фарфоровые фильджаны крепким ароматным кофе и, кланяясь, подавал послам, которые, рассевшись на миндерах, с крестьянской непосредственностью рассматривали росписи на стенах и искусные витражи на маленьких окнах, прилепившихся чуть ли не под потолком.

Аяк-капу собственноручно поднес гетману фильджан с кофе: Хмельницкий решил, что много дукатов уплывет из карманов, пока пригласит его к себе капризный хан.

Однако долго ждать не пришлось. Слуга, который все время ходил то в кофейную комнату, то в посольский зал, вышел к послам и, согнувшись в три погибели, молча указал обеими руками на дверь, что значило: хан разрешает пожаловать к нему. Гетман направился в зал один.

— Мне не нужен переводчик, — сказал Хмельницкий и прошел мимо немых рабов, стоявших у двери точно статуи.

В правом углу зала на ворсистом красном ковре под малиновым балдахином сидел суровый, со скуластым лицом мужчина. Когда-то в Турции Хмельницкий видел османских пашей, знал их жестокий нрав и гордое высокомерие — ожидал увидеть таким и хана. Поэтому его приятно поразил хан своим видом сурового воина, которого только сан принудил надеть на себя большую зеленую чалму и сесть под малиновым балдахином. <Очевидно, он намного лучше чувствует себя на коне, чем тут, — подумал Хмельницкий. — Я мог бы с достоинством скрестить с ним саблю в поединке, мог бы идти плечом к плечу в равноправном союзе, но кланяться ему тяжело, ибо рыцарь рыцарю раболепных поклонов не отдает>.

Хмельницкий какое-то мгновение видел перед собой только Ислам-Гирея, затем заметил братьев хана, сидевших рядом с ним, и ханских сановников, стоявших в стороне.

Хан с любопытством присматривался к Хмельницкому. Ему понравилась величественная фигура гетмана, на которой так хорошо сидел жупан из белого сукна, а поверх него темно-зеленый кунтуш с откидными рукавами. Понравились и его кустистые брови, энергично сдвинутые к переносице, и молодецкие усы, но он ожидал от Хмельницкого поклона. Ведь прибыл он о чем-то просить.

Гетман снял шапку и опустил голову на грудь, длинный чуб его упал вниз. При этом он положил у ног дорогую дамасскую саблю и пистоль с инкрустированной костяной рукояткой.

— Милостью аллаха великой орды высокочтимый хан, — начал гетман, — у рыцаря нет богатства, поэтому приношу тебе то, что дает нам жизнь и на что мы питаем надежды, а кроме этого, еще и глубокое уважение к твоей особе полководца и богатыря.

— Хорошо говоришь, — ответил хан. — Знаешь, чем подкупить воина. И переводчики, вижу, не нужны тебе… Что же тебя, Ихмелиски, привело ко мне в эту весеннюю пору? Ведь не так давно, как мне известно, ты готовился вместе с королем идти на меня войной.

— До сих пор мы были врагами, — не опуская глаз, продолжал Хмельницкий, — только потому, что казаки гнули шею в шляхетском ярме — и потому воевали с тобой поневоле. Теперь мы хотим сбросить позорное иго и предлагаем вам дружбу.

— Но ты ведь подданный короля и изменяешь ему. Чем я гарантирован, что ты не изменишь и мне?

— Хан, нельзя назвать изменой справедливую борьбу. Гетман Дорошенко не считал Шагин-Гирея изменником*, когда тот начал справедливую войну против кафского паши и Кантемира-мурзы. Предать можно отца. Изменить можно отцу, но не своему душителю. А на Украине тирания шляхтичей горше всякой другой. Поэтому мы решили пойти войной на шляхту, которая является и твоим врагом. Она пренебрегает твоим славным именем, не платит тебе дани, еще и нас подстрекает нападать на вас. Вот посмотри. — Хмельницкий вытащил из-за обшлага рукава бумаги и подал их хану. — Это привилегии, которые предоставил нам король в уплату за то, чтобы мы двинули свои войска на Крым. Поэтому мы просим тебя выступить вместе с нами против предателей и клятвопреступников.