Красная камелия в снегу - Владимир Матлин

Так было и в тот памятный вечер в большом концертном зале. В поддержку советских евреев должны были выступить несколько известных артистов, и в том числе наша кинозвезда, которая в связи с исполнением главной роли в фильме «Побег в небо» стала чуть ли не символом борьбы за советских евреев. Мы тоже были приглашены на это действо и со всей нарядной толпой зрителей толкались в огромном фойе, ожидая, когда прибудут знаменитые артисты. И они, действительно, появлялись друг за другом, через равные промежутки времени, улыбаясь и кланяясь, пересекали фойе и исчезали в служебном входе на сцену.

Время начала концерта давно прошло, но публика все толпилась в фойе, ожидая прибытия знаменитой кинозвезды, которая, как всегда, опаздывала. И вот, наконец, она появилась. Она была так потрясающе хороша, что у публики в первый миг перехватило дыхание, и только потом раздались возгласы восторга и аплодисменты. Она шла, величественная и прекрасная, никого и ничего не замечая и только слегка улыбаясь своему собственному великолепию.

И вдруг что-то произошло: раздался вопль, в проходе возле кинозвезды возникла суматоха, и в следующий момент я увидел, что мою Людмилу тащат за руки и за ноги охранники в униформе, а она что-то выкрикивает и рвется к кинозвезде. В глазах у меня потемнело, и, забыв все на свете, я кинулся на помощь жене. Я почти прорвался к униформистам, крутившим руки Людке, но в последний момент передо мной, как стена, вырос акулоподобный Дик. Одним коротким незаметным движением он ткнул меня под дых, я потерял дыхание, скрючился и стал опускаться на четвереньки. Он не дал мне упасть, подхватил, и я почувствовал, что меня куда-то тащат.

Пришел в себя я в какой-то комнате, похожей на кабинет. Я полулежал в кресле, а надо мной склонилась Людмила, пытаясь влить мне в рот жидкость из стакана. Я оттолкнул стакан и посмотрел на нее. Она была растрепанная, раскрасневшаяся, но в общем — ничего. Гораздо хуже выглядел Бен, которого я разглядел за ее спиной. На нем был смокинг, галстук-бабочка и белая манишка, но сам он был белее своей манишки. Губы его не то что дрожали, а прямо прыгали. Пот выступил на широком лице. Он приблизился ко мне и тихо спросил по-русски:

— Почему ты мне не сказал? Я бы все устроил.

— А ты здесь ни при чем: это она нам должна, не ты.

— Ни при чем? — с горечью переспросил Бен. — Это ведь я ей представил тебя, моя рекомендация.

— Поймите, что здесь дело не только в деньгах, — вступила Людмила. — Пусть она сверхзвезда, но мы не можем ей позволить…

Бен ее не слышал. Он смотрел на меня своими раскосыми, как у монгола, и печальными, как у семита, глазами и повторял:

— Почему ты мне не сказал? Я бы все устроил.

Я попытался объяснить:

— Извини, Бен, но мы даже в той стране требовали к себе уважения. Я знаю, что я здесь никто, эмигрант нищий. Но это не значит, что со мной и моей женой можно обращаться как угодно!

Бен склонился над креслом и заговорил тише:

— Я понимаю, но можно было как-то договориться… А что со мной будет, если она разозлится и откажется от моего сервиса? И за ней уйдут все ее друзья? Ведь моя клиника существует на их деньги…

— Что значит «договориться»? Нам хамят, а мы терпеть должны?

Бен развел руками — мне показалось, это был жест отчаяния…

На следующее утро парень в форменной фуражке позвонил к нам в квартиру и вручил Людмиле конверт, из которого она извлекла четыре стодолларовые бумажки. Конверт был обыкновенный почтовый, не фирменный, и в нем мы не обнаружили никакого письма или хотя бы бланка расписки. Мне это показалось странным. Я хотел спросить посыльного, от кого конверт, но он уже выскользнул за дверь. Я поспешил за ним вниз по лестнице, и когда выбежал на улицу, он хлопнул дверью автомобиля и круто взял с места. На дверце машины я успел разглядеть надпись: «Клиника Бенджамина Залутски» и номер телефона.

В тот же день я попытался дозвониться до Бена — напрасно, он был занят. Вечером я позвонил ему домой — напрасно, его не оказалось дома. Я продолжал звонить в клинику и домой еще несколько дней — он к телефону не подходил и мне не звонил.

В конце концов, на пятый примерно день моих попыток трубку взяла Гюльсаки Курбанбаевна.

— Бен подойти не может, — сказала она своим ровным низким голосом без интонаций.

— Пожалуйста, скажите ему, что это важно. Мне нужно с ним поговорить.

— О чем? — спросила она, и я почувствовал раздражение.

— О некоторых важных понятиях. О деньгах, например, но также и о приличиях. И о человеческом достоинстве…

Она вздохнула и так же ровно произнесла:

— Он об этом говорить не станет, я знаю. Он скажет, что у вас разные взгляды. Ведь в этой стране люди не спорят, они просто замолкают, если не согласны. А люди из той страны очень спорят, потому что гордые. Только гордые они становятся, когда приезжают из той страны в эту…

Она снова вздохнула и повесила трубку.

Бена я больше никогда не видел. А на фильмы с кинозвездой с тех пор не хожу.

ЗАМУЖ В АМЕРИКУ

Голова у меня в тот день была дурная от бессонницы, и когда сказали, что ко мне пришла какая-то Найна МакМиллан, я не поняла, о ком речь. Только войдя в комнату для свиданий, я сообразила, что это ведь Нина. Вернее, увидела ее.

Я села, как полагается, против нее. Мы давно не виделись. Конечно, я замечала ее в толпе в зале суда, но это другое дело, а вот так, лицом к лицу…

Нина разглядывала меня с выражением горькой жалости, почти ужаса. Она была растеряна и только скороговоркой непрерывно повторяла: «Ну-как-ты? ну-как-ты? ну-как-ты?» Мне даже захотелось ее утешить:

— Да ничего, не очень плохо. Это я так выгляжу, потому что ночью не спала. И потом без косметики…

За все время нашего знакомства она, наверное, впервые видела меня без косметики.

— Ты в суде выглядела хорошо, — всхлипнула Нина. — Я на все заседания ходила.

— Я тебя видела. Спасибо. Ты-то как? Дети в порядке?

— Да, все о’кей. А что у тебя? Обжаловать будете?

— Обязательно. Адвокат говорит, это важно для гражданского процесса.

— Для чего?

— Ну, для условий развода. Скорее всего, Ричард захочет лишить меня родительских прав.

— Отнять Юрку? — Она содрогнулась от ужаса. Потом вздохнула: — Да, в этой стране все возможно, если заплатить хорошему адвокату. Ты помнишь мою соседку, ну, дом напротив — так она рассказывает, что ее сестра…

Мне было не до соседкиной сестры.

— Нина, мне нужно с тобой поговорить. Хорошо, что ты пришла. У меня ведь никого здесь нет, кому я могла бы… Я хочу тебя просить… это очень серьезно.

— Конечно, Кать. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. — У нее даже слезы навернулись.

— Юрка мой… Я знаю, Ричард не разрешит тебе видеться с ним. И не проси, действуй потихоньку. Я все продумала. Приходи к нему в киндергартен. Мисс Линси тебя знает, она не будет возражать. Говори с ним по-русски. Скажи, мама поехала в Россию навестить бабу Аню, скоро вернется. Передает тебе привет. Только ничего ему не дари, а то Ричард догадается.

Нина заверяла меня, что сделает все возможное, что пробьется к Юре, как бы эти сволочи ни препятствовали, что будет стараться изо всех сил. Я и не сомневалась, что так будет, потому что действительно за эти годы мы сблизились и стали как родные. Даже трудно теперь поверить, что там, в России, мы не знали о существовании друг друга. Честно говоря, я совсем не уверена, что в России мы бы стали подругами, если бы встретились. Но это другая тема, а здесь она оказалась самой близкой душой. И дело не в языке — я свободно говорю по-английски…

— Про себя-то расскажи, у тебя что нового?

— Да все то же. Наташу водила к врачу, он ей какие-то таблетки прописал для аппетита. А так все по-старому.

— А как у тебя с этим?..

— С кем? — она спросила с недоумением, явно преувеличенным.

— Ладно тебе. Забыла? Ну, тот, с бородой. Электрик.

— Нет, нет! Ерунда все это, нечего даже говорить!

Она затрясла головой, замахала руками. Еще немного и сказала бы, наверное, что ничего и не было. Но я-то знаю, что было. Этот бородатый электрик прошлой весной менял у них в доме проводку, вентилятор устанавливал, еще что-то. Дня три возился. Закончил, а на другое утро, когда Нинка была одна дома, приперся с цветами и конфетами. Она мне во всех подробностях описывала: что он сказал, да как посмотрел, да куда руку положил. С тех пор и началось…

Впрочем, если она не хочет об этом вспоминать, мне-то зачем? Я, в принципе, такие дела не одобряю. Во всяком случае, сама так не поступаю — чтоб не приходилось врать, по крайней мере. Я и ей говорила, зря, мол, ты…

Но для нее эта связь была важна. «Колоссальный мужик! — Восторг был самый искренний. — Так влюблен, так на меня смотрит… Такого у меня никогда не было. А чего мне бояться? Ну, попадусь — что случится? Бить он меня не посмеет (это уже о муже, Стиве), не то я его по судам затаскаю за абьюз. А разведемся, мне дом достанется, и он еще на детей платить будет!»