Танцующие на каблуках - Юлия Фёдоровна Ивлиева

к Егерю с просьбой, чтобы хотя бы частично быть в курсе расследования. Эта мысль возникла у него в кабаке, где они заливали горе утраты вискарем, и теперь грызла, словно червяк. Он чувствовал, что должен непременно знать, участвовать, если понадобится – помогать, чем сможет. Найти маньяка, убившего Дикого. Если он приехал не для того, чтобы встретиться с ним, значит, он должен найти убийцу. Ему позарез нужна уверенность, что он сделал все, что мог. Отомстил, если так можно сказать. А тут такая оказия. Нет, его не надо уговаривать. Дар речи пропал от неожиданности. Лекс прикидывал, какую занять позицию в расследовании.

– Никаких планерок и отчетов, только тебе в устной форме, – еще немножечко набил себе цену Лекс.

– Не вопрос, – улыбнулся Егерь.

– Оружие дашь? – добавил Лекс, лукаво улыбаясь.

– Зачем тебе? – захохотал друг. – Хорошо, будет и оружие! Что-то по делам тебе на электронку пришлют. За основной частью придется прийти к нам. Заодно с моими познакомишься. Они у меня крутые! – Егерь гордился своей командой.

– Так и не привык к электронному документообороту? – не удержался Лекс.

– Мне одно это ваше слово «документооборот» мозг взрывает, – Егерь ничуть не смутился. – Я веду расследование нескольких убийств! Улики, детали, моменты. Все должно быть наглядно, перед глазами. Всегда есть шанс заметить то, что было упущено в самом начале. С ноутбуком подмышкой, что ли ходить и картинки без конца просматривать? Что можно на экране увидеть? Сортировку по папочкам? Счастливую рожу в папочку сложить? Или ощущения брата Юрия Симонова заархивировать?

– Да, согласен я с тобой. Сам всегда наглядные распечатки делаю и схемы от руки рисую, – пошел на попятную Лекс. Вздрагиваю я при одной мысли, что придётся к вам в Управление прийти, все КПП преодолеть, – хохотнул и изобразил страх Лекс. – Потом хоть все выходят?

– Выходят все, – хохотнул Егерь, – Вопрос, куда после нас отправляются и с какой охраной.

Он вновь стал серьёзным.

– Тебя никогда не арестовывали и не допрашивали, легенды о страшных застенках и пыточных подвалах – плод твоей фантазии, – Егерь закатил глаза: это не только буйная фантазия друга, но и восприятие его самого. Он по-прежнему ощущает, что работает в карательных органах. Органах, которые прикрывшись именем государства, используют любые методы.

– У тебя сейчас действительно большие полномочия, – признал Лекс. – Высоко летаешь.

– Больно будет падать, если что, – хмыкнул Егерь. – Впрочем, я уже отбил все, чем можно удариться.

Егерь хотел еще поинтересоваться, как идут дела в работе у Лекса, но он ничего не понимал ни в бриллиантах, ни в покрытии, ни, собственно, в бизнесе. Да и слишком искусственно это будет выглядеть, надуманно, данью вежливости.

– Жаль, что вчера не получилось в баре посидеть, – Егерь вертел в руках опустевший стакан. Официант тут же принял этот жест к исполнению. Егерь отказался. – Мы готовились к твоему приезду. Дикий там завсегдатай. И жаль, что не получится уже втроем.

Чтобы пелена сожалений и скорби снова не повисла над ними, Лекс продолжил тему в другом направлении.

– Я посидел, немного успел, место оценил, – при одном упоминании по коже прокатили мурашки, а за шиворотом вспотело, хотя в ресторане кондиционеры работали на износ. – Впечатления получил необыкновенные… а без приглашения туда можно попасть или как вообще? Потом Лекс понял, что Егерь может понять его слова неоднозначно, и поправил:

– Мне по делу, не развлекаться. Пока Дикого… – понятно, что развлекаться до похорон Дикого не хотелось, и без Дикого тоже.

– Можно. Я тебе визитку одну дам, – Егерь полез в бумажник. – С ней без проблем пропустят. Потом привыкнут к твоей физии. Там очень профессиональная охрана с хорошей памятью и чутьем. Все бывшие оперы.

Картонка перекочевала из портмоне в руку Лекса.

– А что за дела? – Егерь смотрел выжидающе и внимательно. От такого взгляда не отвертишься. Лекс помнил этот цепкий, холодный, пытливый взгляд темно-серых миндалевидных глаз. Взгляд, под тяжестью которого подозреваемых прорывало, и они начинали рассказывать ему о своих преступлениях, как на духу. Взгляд вгрызался в самое нутро, сжимал душу, словно бультерьер челюсти, и выматывал, будя беспокойство и страх, пока его обладатель не получал все, что ему нужно. Взгляд, который не позволил Лексу соврать и сейчас, хотя у него на душе теплело и легчало от того, что Егерь со своим взглядом рядом с ним, на одной с ним стороне жизни.

– Там вчера одна девчонка танцевала, – слегка замявшись произнес Лекс. – У меня аж челюсть на полу была. Мурашки до сих пор.

– Ты запал на танцовщицу? Ты, желающий два месяца разврата, в первый же день запал на девку? – Егерь хохотал в голос. – Что-то ты быстро сошел с дистанции. Хоть имя ее помнишь? В том баре девочек, как бутылок на витрине. И постоянные есть, и случайные, приглашенные.

– Так танцует только она, – буркнул уязвленный Лекс. – Ликой зовут, но это не точно, может быть, псевдоним сценический.

Егерь смотрел выжидающе и задумчиво. Размышлял.

– Что? Реально круто танцует?

Лекс с блаженной улыбкой закатил глаза:

– Божественно.

– Тогда тебе надо не в бар. Тебе надо в студию танцев, – Егерь хитро и снисходительно улыбался.

– С этой гомосячиной я завязал в третьем классе, – напомнил Лекс. – Когда пошел с тобой на бокс.

– Вот там-то тебе и выбили все мозги. Причем, нам всем троим выбили, да так основательно, что потом еще втроем в группу реагирования пошли, – грубо хохотнул Егерь.

Они оба хорошо помнили, как Егор привел Лекса в боксерский зал первый раз. Надоело бить морды местной шпане за друга. Хотел показать, что можно и самому. Лекс вдохнул запах пота, силы, настоящих мужиков и, главное, бесстрашия. Наверное, поэтому у него хватило мужества в этот же вечер попереть против матери. Он собрал все свои сценические костюмы (по велению маман он занимался бальными танцами), отметая в воображении ее зареванное лицо и обидчивый укор, которые его ожидают, как последствия содеянного, и сжег гору шелка и пайеток в мусорном контейнере.

Смело и непреклонно выдержал скандал, порку и слезы. Сначала за то, что воспротивился и наотрез отказался идти танцевать, затем еще один заход из слез, ругани и ремня за то, что уничтожил довольно приличную сумму денег, которую можно было выручить с продажи этих самых сценических костюмов, и третьим этапом мать отлупила его уже по почти не чувствующей ничего заднице за то, что в мусорном баке оказалась кипа полиэтиленовых пакетов с фотоплёнкой, и устроенный им костер, в котором должна была сгореть его старая жизнь и зародиться новая, вонял и дымил на весь двор.

На этом фоне тихий жалобный