Д. Л. Браденбергер Национал-Большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931-1956) - Давид Бранденбергер

Будучи очевидным результатом довоенного национал-большевизма, игнорирование Бушуевым и Яковлевым классового анализа и этики «дружбы народов» было тем не менее беспрецедентным.

Но и придерживавшиеся не столь ярко выраженных националистических взглядов историки подняли этатизм 1930 годов на новую высоту. Это направление представляли П. П. Смирнов и Е. В. Тарле; оба они были склонны рассматривать территориальную экспансию при старом режиме с большой долей прагматизма. Признавая, что прежняя критика царского колониализма советскими историками отчасти была обусловлена задачей поддержки приоритетов советского государства в 1920-е — 1930-е годы, Смирнов утверждал, что у нынешней войны собственные историографические нужды. Он заявил, что наступило время признать достижения тех, кто сделал Россию сверхдержавой, способной оказать сопротивление Гитлеру [475]. Тарле пошел еще дальше: в серии лекций в Москве, Ленинграде и Саратове он предложил «пересмотреть» смысл написанных в 1934 году Сталиным, Ждановым и Кировым «Замечаний», где они заклеймили царскую Россию как «жандарма Европы» и «тюрьму народов» [476]. Критика царской внешней и колониальной политики долгое время оставалась оплотом советской историографии. Однако теперь Тарле утверждал, что «жандармский тезис» требовал уточнений и цитировал в свою поддержку недавнюю статью Сталина в журнале «Большевик». По формулировке Сталина, поскольку все европейские державы в XIX в. были реакционными, Российскую империю не следует считать как-то по-особому контрреволюционной. Соответственно, если царская внешняя политика больше не считалась чем-то выделяющейся или вопиющей по сравнению с политикой европейских соседей, историки должны были прекратить называть империю Романовых единственным «жандармом Европы» [477]. Тарле, хотя и не отвергал парадигму «тюрьмы народов» так же безапелляционно, как и тезис о «жандарме», соглашался со Смирновым в том, что территориальная экспансия в царское время значительно увеличила способность СССР защитить все свое население от немецкой угрозы. Тезис Тарле о роли территориального расширения России был одобрен, невзирая на то, что он противоречил порицанию колониализма царской эпохи, с давних по проповедуемому властями [478]. Хотя ни Смирнов, ни Тарле не были столь прямолинейны, чтобы заявить, что «цель оправдывает средства», их попытки рассмотреть колониальное прошлое Российской империи в широком контексте заметно отдалились от догматов на которых зиждилась советская историография уже большее двух десятилетий.

В то время как Яковлев, Бушуев и Тарле развивали национал-большевистские тенденции официальной линии, наметившиеся после 1937 года, многие другие, пребывая в нерешительности, по-прежнему оставались на довоенных историографических позициях. Таких ученых несколько затруднительно отнести к настоящим «интернационалистам», поскольку и их работы по большей части отстаивают русские претензии на этническое превосходство [479], однако эти идеологически умеренные выказывали упрямое нежелание полностью распрощаться с классовым анализом [480]. Что важно, многие из них также участвовали в разработке историографии нерусских народов. Первой крупной работой, появившейся в военное время, стала «История Казахской ССР с древних времен — до наших дней» под редакцией А. М. Панкратовой (1943 год) [481]. «По нашему мнению, — писал в своих воспоминаниях коллега Панкратовой Н. М. Дружинин, — нужно было освещать героическое прошлое не только русского, но и казахского народа, среди которого мы жили и с которым мы дружно работали» [482].

Будучи спорным проектом с самого начала, «История Казахской ССР» в конечном итоге определила судьбу целого жанра военной пропаганды, касающейся нерусской истории. В написании книги участвовали тридцать три ученых (работа велась в Алма-Ате): часть из них имела всесоюзную известность, другие были признаны на уровне республики. По мнению редколлегии, их работа была обобщением опыта русско-казахского взаимодействия в борьбе против царизма. Появившись в ответ на призыв журнала «Пропагандист» в 1942 году развивать описание нерусских боевых традиций, этот труд, помимо всего прочего, представлял собой новое толкование истории Центральной Азии. В частности, авторы отрицали применимость тезиса о так называемом «меньшем зле» к колонизации Казахстана в царское время, противопоставляя на сильственный характер военных завоеваний в Азии более «прогрессивной» ассимиляции Украины и Грузии [483]. По словам Панкратовой, столь принципиальная позиция была обусловлена тем что, изображая «царских колонизаторов, как носителей прогресса и свободы», невозможно «объяснить Великую Октябрьскую революцию, как освободительницу народов нашей страны» [484]. Значительная часть негативно характеризующего царскую колониальную политику произведения была отдана под рассмотрение множества восстаний против имперского правления.

«История Казахской ССР», являясь скорее серьезным научным трудом, чем вдохновляющей пропагандой, была после выхода в свет в 1943 году номинирована на Сталинскую премию, по всей вероятности потому, что оказалась первым после 1937 года крупным исследованием, посвященным нерусской республике. А. И. Яковлев, которому поручили написать рецензию на книгу для Комитета по Сталинским премиям, дал в целом благоприятную оценку. Тем не менее, он возражал против анализа, не проводившего четкого различия между царской колониальной политикой и набегами кокандцев и хивинцев. Утверждая, что имперское расширение носило оборонительный, законный и, следовательно, ярко выражено «прогрессивный» характер, он также ставил под сомнение особую роль казахского сопротивления царской власти, которую столь упорно подчеркивали авторы. В целом, писал он в заключении, книге не хватает благожелательности не только по отношению к политике Российского имперского государства, но и по отношению к самому русскому народу [485].

Поскольку из-за рецензии Яковлева книгу «История Казахской ССР» могли снять с конкурса на Сталинскую премию, Панкратова и ее колпеги в конце 1943 года направили протест напрямую В. П. Потемкину, руководившему исторической секцией Комитета по Сталинским премиям. Настаивая на том, что возражения Яковлева необоснованны и что книга является вкладом в мобилизацию всех сил на оборону страны, так как поднимает боевой дух граждан республики, Панкратова цитировала в свою пользу Ленина и Сталина, «Замечания» 1934 года и другие партийные документы, касающиеся историографии [486]. Особенно подробной критике подверглось яковлевское определение имперского расширения как прогрессивного и оборонительного. По мнению Панкратовой, Яковлев был неправ, проводя аналогию между прогрессивным собиранием земель русских при Иване Калите, Иване III и Иване IV и расширением территорий в XVII-XIX ее. В подтверждение она цитировала недавнее высказывание Яковлева на этот счет: «Русские цари по неизбежному ходу истории проводили общерусские тенденции и поддерживали безопасность русских границ и русского населения». Столь апологетическая трактовка царской политики, на взгляд Панкратовой, практически противоречила однозначно отрицательной оценке колониализма как экономической системы, данной Лениным. Особое внимание к восстаниям против царского колониального правления Панкратова объясняла тем, что казахское сопротивление русскому царизму зачастую влекло за собой бунт против местных элит, таким образом подчеркивая неотделимость народного сознания от классового. Относительно стравливания казахов и русских, якобы провозглашаемого в книге, Панкратова предположила, что Яковлев без должного внимания прочитал описание взаимодействия двух народов: помощь казахов русским бунтовщикам, например Пугачеву, и участие русских крестьян в местных казахских мятежах. В заключении Панкратова писала, что рецензия Яковлева противоречит официальной политике, «ибо она наносит удар дружбе народов, лишает… народы СССР их боевых традиций и их героев и даже их права на свою историю» [487].

Возможно, Потемкин и читал письмо Панкратовой и ее коллег, однако он не предпринял никаких шагов, чтобы вернуть книгу в список номинантов на получение Сталинской премии. Огорченная таким решением, Панкратова в начале 1944 года обратилась в Агитпроп к Александрову и П. Н. Федосееву с просьбой о повторном рецензировании книги. Отказ Александрова был поучительным: «10 книга анти-русская, так как симпатии авторов на стороне восставших против царизма; никаких оправданий для России она не показывает; 2) книга написана без учета того, что Казахстан стоял вне истории, и что Россия поставила его в ряд исторических народов» [488].