Среднерусские истории - Алексей Андреев

И губернатор наш пусть спокойно поспит. Но лучше без сновидений. А то ведь вон какая крамола ему привиделась. А вдруг зачастит? Рулить тогда как?..

И Женька пусть поспит. Уставший до полной потери сил, замерзший, испуганный и несчастный, мокрый от выпавшей росы, лежит он сейчас под кустом у дороги, свернувшись калачиком, и даже во сне своем беспокойном все время вздрагивает. Пусть наберется сил. Дорога его ждет долгая и трудная. И так бы она была нелегкой, а тут он еще и ошибся – не в сторону городка пошел, а совсем наоборот – от него. И хотя отошел от дач он пока немного, километра четыре, но, проснувшись, вновь двинется неправильно. И некому будет ему подсказать. Немногие проезжающие мимо машины вряд ли станут останавливаться – уж больно грязен, подозрителен и дик будет его вид. Да и проезжает их здесь немного – безлюдны эти места. К примеру, до следующего обитаемого населенного пункта от места, где его свалила усталость, целых двадцать восемь километров. И обитают там пять немощных старух да один спившийся дед.

В общем, идти Женьке предстоит долго: мимо почерневшего от какой-то напасти ельника, мрачными перстами воткнутого в небо, мимо разлаписто выпрыгнувшей на холм линии электропередач, мимо давно заброшенных, поросших буйными сорняками полей и зарослей борщевика, в которые не приведи Господь сунуться, мимо замысловатой железобетонной стрелы с надписью «К..х.з Св..л.й п.ть», острием указывающей уже много лет в никуда, мимо полуразрушенных ферм и зияющего прорехами элеватора, мимо железных вышек непонятного назначения с погасшими красными фонарями наверху, каких-то антенн и огороженных бункеров, к которым отходят давно неезженые дороги из железобетонных плит, часто-часто простреленных пробившейся травой, мимо мелких речек и поросших камышом болот, мимо насупившегося от серой мороси леса и покинутых, с тоской глядящих на дорогу выбитыми окнами деревень, – идти, с каждым неверным шагом все дальше и дальше удаляясь от родного городка с мечущейся там матерью, мысли о которой да возникающий прямо по ходу стих, только и станут помогать ему двигаться…

Закрой во сне глаза руками,Чтоб не увидеть лишних снов.И занимайся пустяками –Как сотрясанием основ.

Забудь покорную серьезность,Уйди в веселую печальИ обернись,пока не поздно,На все,              что было невзначай.

На легкий трепет паутины,Полет осеннего листа,На быстрый топоток скотиныПод взмах пастушьего хлыста.

На ветки хруст, на вздохи рощи,Восторги птиц после дождя,На то, как радостно полощет,Не ведая, что скоро в ощип,В густой траве                          петух                                     себя…

И Жанна пусть спокойно поспит со своим художником. После того, что она сделала, места им в нашей Отчизне уже нет. Точнее, есть, но либо где-нибудь в земле – под холмиком безымянным, либо в местах не столь отдаленных. С одной стороны, их люди Султана всюду ищут, чтобы примерно наказать, с другой – того и гляди государство в розыск объявит – для того же самого. Ведь как ни крути, а нецелевое использование федеральных средств в особо крупных размерах – это верная статья. И с немалыми сроками. А так как Фуфаев земным законам теперь ну никак не подотчетен, то и отвечать ей одной. Вокзала-то нет – даже имитации! И деньги тю-тю! Ну, а что людям в отдельно взятой местности на какое-то время вдруг стало лучше – так это еще хуже. Вдруг привыкнут? Как их потом от этого баловства отучать? Да и всем остальным, кому лучше не стало, – будет завидно. Опять же и пример дурной.

В общем, как писал другой патриарх нашей литературы: «Угодило зернышко промеж двух жерновов». Или, как с тоской говаривал один наш земляк, ни на какого патриарха не претендующий: «Куда ни плюнь – везде гестапо!» Что по сути одно и то же.

И пока не возбудилось окончательно уголовное дело или не напали на след их люди Султана, лучше бы им куда-нибудь за пределы отечественные поторопиться. Не сидеть в Тульской области на даче одного из приятелей художника, не наслаждаться обществом друг друга и хороших, умных книг, не впадать в запойное рисование портретов Жанны, меняя прежнюю манеру письма все сильней и сильней – да еще как здорово меняя! – не ездить в Ясную Поляну к одинокой могиле Льва Толстого на краю оврага, не бродить, взявшись за руки, по живописным поленовским местам с полноводной Окой и устремленными к высокому небу соснами, а быстро делать, что называется, ноги. Хоть в ту же Индию, коли она им так приглянулась. Будут ли они там нужны кому-нибудь, найдут ли свое место обетованное – большой вопрос, но вот что друг другу они нужны – это несомненно. А большего, может, им и не надо…

Да, пусть все спят – и хорошие люди, и плохие, и те, кто никак не может определиться. Потому что хорошим людям вообще жить трудно, а у нас – так особенно. Не востребовано у нас это качество, ну что тут поделаешь. Другие, противоположные, – еще как востребованы, впору уже в анкетах на недурно оплачиваемую работу писать: «убежденный мерзавец», «гад конченый», «уникальнейшая сволочь», «выжига», «моральный урод и нравственный извращенец», «воцерковленный антихрист», «совести ни на грош», «ой, ну я прям такая гнида» и т.д., и т.п. – и всё, тут же распахнутся охраняемые двери: «Пожалуйста, проходите, начинайте у нас свой карьерный рост». А напишет кто: «хороший человек», «имею совесть» или, не приведи Господь, «честный» – плюнут ему в эту анкету – и пинком под зад. Чтобы не мешал укреплять конкурентоспособный корпоративный дух. Потому и определиться сейчас многим трудно, что боятся они в нынешней действительности ни за понюх пропасть. Так что уж сон спокойный хорошие люди заслужили. Пусть хоть там почувствуют себя нужными и счастливыми. И неопределившиеся пусть поспят, ведь говорят же некоторые, будто во сне душа воспаряет и где-то в горних высях обретается, глядишь, на время от тела грешного освободившись, она и поможет им с выбором. И плохие пусть спят – хотя бы во сне не будут мешать ни тем, ни другим.

А прежде чем покинуть окончательно спящих и засыпающих и дать им наконец спокойно от всего отдохнуть, окинем прощальным взглядом неказистую нашу, но все же приятную глазу местность (особенно приятную почему-то, когда на ней не видно нас), чьи подробности уж совсем растворились в ночи, оставив одни вырезанные из неба ближние силуэты, достанем из памяти увиденное при свете дня, сравним, сморгнем, отвернемся, и хотя подслушивать, кто же спорит, нехорошо, но все же прислушаемся – и, глядишь, долетит до нас напоследок чей-то шепот – откуда? не из того ли окна?.. или из этого?.. или вон из того, подальше?.. или вовсе не из окна, но тогда откуда, не из земли же, в самом деле?.. Хотя какая разница – откуда, просто прислушаемся к одинокому этому голосу – слабому, еле слышному, затихающему, кажется – готовому покинуть нас навсегда, и что тогда с нами произойдет – мор ли, глад ли, геенна ли огненная, сошествие неисчислимых вод, тьмы египетской или туч прожорливой саранчи, падение ли сокрушительных тел небесных или разверстие под ногами почв – никому неведомо, потому что, кто знает, вдруг лишь один этот голос и удерживает нашу насквозь раздрызганную, пропитую да проворованную страну от совсем уж крайнего непотребства и перевешивает пока чашу незримых весов, не давая свершиться тому, чего мы, может статься, уже заслужили…

– Господи всевышний, Отец наш и Заступник, прости и помилуй всех нас, грешных, ибо не ведаем мы, что творим.

Сынка моего, Петьку, прости, Господи, он ведь хороший, только характером слабый, потому и пьет. У него же руки золотые, он ими все сделать может, только воровать вот не умеет, потому, видать, эти руки никому нынче-то и не нужны. Вон он мне какую антресольку ладную в коридоре сотворил, чтоб я могла спать там спокойно и всем не мешать. А когда трезвый и Лизки, супружницы его, рядом нет, он вообще добрый – и слово хорошее может сказать, и даже помочь с антресольки спуститься. А что за пенсию кричал матерно, что я вчера до дому не донесла, и рукам волю дал, – так это, может, ему и не столько денег жалко было, как испугался за меня.

И парней тех двух, которые пенсию у меня на улице отняли, прости, Господи. Мне-то что – хлеб у меня пока есть, вода с крану течет... да и привыкшая я, уж как-нибудь до следующей с Твоей помощью доживу, а у них, может, детишки дома голодные плачут. Ведь не пойдут же здоровые парни просто так старух грабить, ведь правда же, Господи?!

И Лизку, Господи, прости. Она по натуре не злая, больше придуривается. У нее работа такая вредная вытрезвительная, иначе нельзя. Насмотрится у себя в больничке за смену-другую на всяких, домой придет – здесь такой же лежит. И двое детей на руках – это ж не абы что, а ответственность, поди сейчас прокорми-подыми, все же кругом таких денег стоит, а зарплата санитаркина – слезы одни. И за жиличками надо следить, которых она в мою бывшую комнату с рынка пустила.