Среднерусские истории - Алексей Андреев

Такое внимание директора к новенькому не могло остаться незамеченным. Особенно на фоне его былого безразличия. Но разговоров среди персонала на эту тему никаких не было. Каждый делал вид, что ничего не замечает. Так, на всякий случай. Только Илья и Валентина демонстрировали свое недовольство поведением Безрукова, но и они молчали, получив, видимо, какие-то инструкции от врачихи. А вот ее это, похоже, забавляло. Она усмешливо наблюдала за директором, словно бы проводила некий эксперимент, в результате которого была изначально уверена. И Безруков, ловя на себе этот ее взгляд, всякий раз непроизвольно съеживался, предчувствуя какую-то пакость. Он мог бы без труда догадаться – какую именно, если бы захотел. Но не хотел – и удивительно легко вообще на эту тему не думал.

А вот о том, что видится Денису и почему – думал постоянно. Ну не похож был мальчик на сумасшедшего, то и дело погружающегося в собственный бред. На аутичного – да, похож, о чем и было записано в его медкарте, на не очень развитого – тоже похож, что для ребенка, с младенчества растущего вне семьи, как раз нормально, удивительно было бы обратное, а вот на навязчиво бредящего он никак не походил. Имея педагогическое образование, в психиатрии Безруков ничего не смыслил и в свое время был неприятно поражен тем, что его сюда направили, но ведь и насмотрелся он за прошедшие годы поневоле на многое. И был уверен, что уж если ребенку бред заменяет реальность, то он с этим бредом, как с реальностью, и взаимодействует – общается, например. Денис же свои странные картины только видел. И как мог, в качестве стороннего наблюдателя, а совсем не участника, описывал.

В юности Безрукова, как и многих, не миновало увлечение научной фантастикой. Чтение о придуманных мирах было хорошим противоядием от скудности и убогости окружавшей жизни. Стоило открыть книгу – и сразу исчезали вечно сырая темная комната на первом этаже дощатого барака, вездесущие крысы и тараканы, пьяный гундёж отца, униженно-покорные ответы матери, скандалы соседей, прогорклая вонь из общей кухни, где все время что-то готовилось, пригорало и кипятилось в баках белье. Да и после того, как книга закрывалась, можно было еще долго фантазировать на тему прочитанного, представляя себя на месте героев. Нельзя сказать, что это увлечение сильно обогатило Безрукова, скорее просто помогло сохранить рассудок. И, едва изменились обстоятельства, тут же ушло. Поступив в областной пединститут и поселившись в общежитии, он на первом курсе еще по привычке что-то выискивал в библиотеке, а потом перестал. Но сейчас, наблюдая за Денисом, все чаще вспоминал какие-то обрывки сюжетов про параллельные миры и про ограниченность человеческого зрения, реагирующего на очень узкий диапазон каких-то там, вроде бы электромагнитных, колебаний, а что происходит вне его – человек попросту не видит. Пусть даже и происходит это прямо перед его носом. Вроде как смотрим мы на мир в крохотную щелочку, куда помещается ничтожно малая часть того, что рядом с нами существует. И на основе увиденного в щелочку судим обо всем, действуем, живем… Чем больше директор об этом думал, тем напряженнее поджидал моменты Денисовых видений и тем старательнее вглядывался туда, куда устремлялся взгляд ребенка. И порой ему мнилось, что он тоже чего-то такое начинает улавливать – не то какое-то колебание воздуха, не то вдруг возникшую и тут же исчезнувшую тень…

За всем этим потеря еще одного воспитанника была директором практически не замечена. Нет, он, конечно, подписал все бумаги, принесенные почему-то Ильей, но даже не посмотрел, кто именно это был и какая причина смерти была на этот раз указана. И, едва дверь за Ильей закрылась, сразу обо всем забыл, выбросил из головы. Ближе к вечеру, правда, вспомнил, случайно наткнувшись на вылезавших из машины с рассерженным видом Валентину и врачиху, и тут же опять забыл. И не видел, как Валентина, глядя ему вслед, что-то сказала врачихе, а та презрительно скривилась, пожала плечами, прицелилась в его спину пальцем и изобразила губами: «Пуф!» Видел это только Семеныч, у которого с некоторых пор появилась привычка, по-зековски заведя руки за спину, подолгу стоять у зарешеченного окна котельной, раскачиваясь и бормоча себе под нос что-то нечленораздельно-угрожающее.

Ближе к концу сентября, как водится, резко похолодало и зарядили дожди – то проливные, с буйными порывами ветра и грозой, то уныло моросящие. Все стало сырым и промозглым, а территория интерната превратилась в одну большую непросыхающую лужу. По асфальтовым дорожкам, пусть и давно растрескавшимся, местами вздыбленным, еще худо-бедно можно было передвигаться, но стоило сделать шаг в сторону, как тут же почва под ногами начинала противно чавкать, словно хотела в себя засосать, а обувь покрывалась огромными наростами грязи. Солнце, если изредка и появлялось, то лишь затем, чтобы взглянуть на тоскливый этот, сочащийся влагой пейзаж и тут же с отвращением спрятаться за тучи обратно. Выпускать в такое болото детей было бессмысленно – дольше одевать будешь и потом не отмоешь, – так что прогулки прекратились. Дети куксились, ныли, много плакали. Безруков теперь реже видел Дениса, а когда видел – тот, как правило, неподвижно сидел, отвернувшись от всех или отгородившись пустым взглядом, и молчал.

Потом вообще случился на три дня перерыв – пришла телефонограмма, и Безрукову пришлось уехать в область на совещание. Совещание было пустое, для галочки, но отсиживать его, выслушивая никому не нужные доклады и сообщения по обмену опытом, все же пришлось. Закончилось оно в пятницу, и в пятницу же при желании можно было бы и уехать, и желание такое у Безрукова имелось, однако вечером был организован непременный банкет, не пойти на который как-то не получилось, не хватило духу, банкет быстро перерос в банальную пьянку с танцами, поцелуями – сначала товарищескими, потом – не очень, гусарскими тостами, караоке и мимолетными интрижками по разным комнатам и углам, поэтому вернулся он лишь днем в субботу – помятый, по дороге промокший, в отвратительном настроении и с раскалывающейся головой. В интернат заходить не стал – направился сразу к себе, немного помаялся перед дурно работающим телевизором, что-то разглядывая на немногих каналах сквозь помехи, и рано улегся спать. Среди ночи проснулся и в полуяви, полудреме проворочался до утра.

Рано утром он был в кабинете. Листал какие-то поднакопившиеся бумаги, перемещая их из одной аккуратной стопки в другую – на выброс. Иногда что-то подписывал и откладывал в сторону. За это время к нему по неотложным нуждам зашли пятеро, включая Илью, – и каждый смотрел с каким-то плохо скрываемым любопытством, словно чего-то ждал. Одни – не без страха, другие – не без злорадства. Лишь в глазах одной нянечки, которая принесла заявление об уходе, можно было различить некоторое сочувствие. Впрочем, брезгливое и тоже с затаенным испугом. Безруков заметил это не сразу, заметив – слегка удивился, но значения никакого не придал. И вновь вспомнил об этих взглядах лишь тогда, когда после «тихого часа» отправился проведать Дениса. И не нашел его. Мальчика увезли…

Единственное, на что хватило Безрукова, – это спросить у встреченной в конце своих поисков Валентины, которая тоже на него уставилась с интересом – но каким-то плотоядным:

– Он же не был в вашей этой… особой группе?

– Кто? – спросила Валентина и, не дожидаясь ответа, отчеканила: – Никаких особых групп у нас здесь нет, к вашему сведению!..

Привезли Дениса в понедельник. Несмотря на моросящий дождь, директор с утра околачивался во дворе и, когда издали увидел микроавтобус, застыл у черного хода. Илья с Валентиной на него покосились, но отгонять не стали. Появившаяся из машины врачиха только злобно зыркнула в его сторону и начала принимать детей, которых кто-то буквально выталкивал из темного нутра. Дети выбирались вялые, заторможенные, словно их чем-то накачали и они никак не могли проснуться. Последним ей передали Дениса. На руки. Мертвенно-бледный, с закрытыми глазами, завернутый в какой-то халат с бурыми пятнами, – Безрукову сначала показалось, что он вообще не дышит, – но нет, мальчик шевельнулся и тихо застонал.

– Что с ним? – хрипло спросил Безруков. Шагнул ближе и наткнулся на преградившего ему путь Илью.

– Ничего! – отрезала врачиха. – Заболел.

Валентина уже заталкивала еле волочащихся детей в здание, вслед за ней зашла врачиха, за которой пятился Илья. Он и захлопнул перед носом директора дверь. Дважды лязгнул, поворачиваясь, ключ, потом звякнул крючок.

Микроавтобус уехал, оставив на земле небольшой сверток, впопыхах забытый врачихой. Безруков долго на него смотрел, потом присел и развернул. Из свертка вывалились скомканная одежда Дениса и два напитавшихся кровью памперса. С трудом распрямив вдруг разом ослабевшие ноги, директор поднялся и обнаружил рядом Семеныча. Подавшись вперед, он тоже смотрел на содержимое свертка. В медкабинете над их головами с треском задернули шторы…