Мститель Донбасса - Александр Анатольевич Пересвет
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снова пауза. Алексей разлил пиво по стаканам.
«И было нас трое друзей там. Мальчишки ещё. Срочники, по двадцать лет. И на каждом – по трупу. И на мне – два.
А он ведь тёплый ещё, человек, когда его к себе прижимаешь и горло режешь. А резать-то не умеешь, не попадаешь. Да не финкой, а штык-ножом. И сам ты его боишься, человека того… Он дёргается, умирать не хочет… Не верит ещё, что сейчас умрёт. А ты, ты словно чувствуешь его. В эти секунды. И чувствуешь внутри, в самом себе. Ты будто страх его вбираешь… И так же в ужасе от надвигающейся смерти. Словно не его, а тебя режут!
А потом он обмякает. А ты всё бьёшь, бьёшь, бьёшь его. Боясь отпустить. Боясь расстаться! Словно вот перестанешь его бить – и тогда умрёт он окончательно. И ты вместе с ним. И бьёшь его, словно за соломинку хватаешься, от смерти своей…
А потом он лежит перед тобой и дёргается ещё… Потому как всё равно не добил ты его по неумелости своей. И надеешься, что не помрёт он, что не ляжет труп его на тебя! Но уже чувствуешь ты тяжесть его. И уже знаешь, что до конца жизни на плечах твоих лежать будет труп тот…»
Помолчал снова. Алексей молчал тоже. Вбирая.
«И был другом моим Максимка, – продолжил Ященко. – То есть и остался, конечно. С Урала парень, из Миасса. Тихий, молчаливый, покладистый. Интеллигентный, можно сказать. Хотя из рабочей семьи, без мудрствований.
А второй был Витька. Тоже из рабочего посёлка родом. Этот – решительный, уверенный. Заводила. “Дедам” нашим ротным с самого начала отпор дал. Били его те однажды вшестером. Так он отлежался, а потом в один день всех шестерых отметелил. По одному. Будто по графику. Вот и закаялись “деды” с тех пор к нему придираться.
Ну и я. Молодой тогда тоже, глупый. Всё испытывал себя. Однажды, когда на стрельбище были, ещё в учебке, отправили меня за вал караулить – ну, что по-за мишенями. А то повадились там гражданские грибы собирать. Могло кого рикошетом срезать. Пополз своею волей на вал, и голову под стрельбу высунул, проверял храбрость свою…»
Тихон повёл плечами, будто ещё раз удивляясь юношескому безрассудству.
«Так вот. Лучше всего на посту том Максимка себя повёл. Меня колотило не по-детски – мне ведь пришлось второго ещё срезать, который на шум сунулся. То есть я просто никакой был. Стрельни кто рядом – не то что обделался бы, с ума сошёл. Витька блевал. И колотило его. Крупно так.
А этот всё осмотрел, порезанных обшмонал, карту нашёл у одного. Определил по ней, где мы оказались. Привёл себя в порядок, подчистил за нами, чтобы следа не осталось. Нам пинков наподдавал – и погнал к своим. Во время марш-броска этого я в себя пришёл, начал соображать. Но всё равно. Всё нёс я его на себе, труп первого-то моего…»
На этот раз молчание было долгим. Алексею не хотелось его прерывать. Кавказ он относительно знал. Примеряя эту ситуацию на себя, прошедшего две войны, всё равно впечатлялся тому, что пришлось пережить трём мальчишкам.
«И вот погляди теперь, как после судьбы наши повернулись, после службы, – прервал молчание шеф. – Я – вот он, сам видишь, чем занимаюсь.
Витька, прикинь, миллионером стал! Настоящим, с домом на Рублёвке. Бизнес у него. И он там акула та ещё. Помнишь, был такой банкир Владимирский? Хотя да, зачем тебе… Ты ж тогда лейтенантил, кажись? В пятом году? Ладно, старший, неважно.
В общем, захотел тот банкир Витьку бизнеса лишить. А попал в итоге на цугундер. На самом деле: едва от зоны ушёл. По ходу дела бандиты у Витьки жену похитили. Так он сам их разыскал и на задержание пошел. Одного по ходу дела ногами так пробил, что хребет ему сломал. Вот лично, личными своими ногами. СОБР аж прифигел! А тот бандит потом кони двинул».
Шеф улыбнулся светло, чуть ли не с гордостью.
«А Максимка затихарился совсем. Встречались мы… Знаешь, будто не от мира сего. Вот как священник какой. Только гражданский. В школу устроился, детишек рисовать учит. Смерть федаина того своего всё вспоминает. Избыть, говорит, её хочу…»
Тихон замолчал. Трудно замолчал.
Алексей тоже молчал. Просто не видел, что сказать.
Наконец, Ященко снова заговорил:
«Я к чему тебе всё это рассказал? Не к тому, что у каждого свой труп на закорках лежит. Или лежать будет. А у кого нет его – тот счастливый человек. Я к тому, что страшен тот человек, кто тяжести этого трупа на себе не чувствует. Боюсь таких».
Снова пауза. Наконец Ященко проговорил:
«У нас в “Антее” таких нет. А потому нет у нас и криминала…»
И опять пауза.
«Есть, – прокашлявшись, сказал Алексей. – Я не чувствую…»
«В смысле? – не понял Тихон. – На тебе есть труп?»
«И не один. Тогда, в Шатое, я настрелял не знаю скольких. И в Цхинвале палил от души, а те – падали. Так что…».
Шеф хмыкнул:
«Так это же другое дело!»
Взглянул – как-то испытующе:
«Вот скажи… Они к тебе приходят? Эти твои покойнички? По ночам, скажем, во сне…»
Алексей подумал.
«Нет, не было. Сам удивлялся…»
«Вот именно, – чуть назидательно, будто школьный учитель, протянул Ященко. – И не явятся. Потому как там ты не в людей стрелял!»
«Как это? – изумлённо воззрился на него Алексей. – А в кого же?»
«А стрелял ты, друг дорогой, в оружие! – воскликнул Ященко. – Которое стреляло по тебе! Вы там все не люди были… не человеки. Тебя бы завалили… прости, – и ты бы ни к кому не являлся. Не знаю, как это происходит там, – он ткнул большим пальцем вверх и куда-то за спину, словно указал на большое начальство. – Но когда люди в бою друг друга гасят, то они как бы и не люди уже. Взял оружие в руки, приготовился стрелять – всё, ты уже не личность под Богом. А боевой комплекс. Вроде робота».
Алексей об этом в своё время думал. После Шатоя. Тогда ведь в самом деле он не в людей палил. Или, вернее, тех, в кого палил, не людьми видел. И именно – да-да, чем-то иным. Слова такого нет… Видел, как где-то вычитал, – «иным, несущим смерть».
И в Цхинвале тогда… Когда
