Айза - Альберто Васкес-Фигероа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я же не знакома с его отцом, — запротестовала она. — Не знакома и не желаю знакомиться… Уходи! Я же сказала, чтобы ты никогда не возвращался. Уходи!
— Куда? Я так устал скакать галопом без цели в надежде найти свой дом… Так устал!
Как описать все это в дешевой тетрадке в синей выцветшей обложке так, чтобы, когда она будет перечитывать запись при свете дня, у нее не возникало ощущения, словно временами она теряет рассудок?
Как тут не чувствовать, будто она сходит с ума, если на следующую ночь к ней явился грустный старик с искаженным болью лицом?
— Что еще мне оставалось делать, если он выбрал эту дорогу? — сокрушенно говорил он прерывающимся голосом. — Я ему тысячу раз говорил: «Нет такого человека, который бы бросил вызов Хуану Висенте Гомесу и остался в живых. Перестань подвергать всех опасности». — Он громко шмыгнул носом, и Айзу отвлекло открытие, что у мертвеца могут течь сопли. — Однако он меня не послушал, — продолжал всхлипывать старик. — Тысячу и один раз бросал вызов этому грязному тирану, и все это время ни разу не подумал ни обо мне, ни о своих братьях. Он так и не захотел меня понять, а теперь я хочу, чтобы ты заставила его это сделать.
— Я? Почему я?
Это был извечный вопрос без ответа, и надежда Айзы заключалась в том, что однажды, когда она созреет и почувствует себя способной сесть и без страха перечитать все, что записала на этой толстой желтоватой бумаге, ей удастся выяснить, по какой такой причине ее выбрали на роль советчицы мертвых и подруги зверей.
Когда-нибудь!
Однако до этого дня было еще очень далеко, а пока все, что она могла, это с бесконечной тщательностью записать каждую фразу Абигайля Баэса, Рыжего Ромуло, его не знающего покоя отца или несчастной Наймы Анайи.
«Что же они делали, когда я еще не приехала? К кому они обращались со своими жалобами и плачем? Кому они раньше надоедали своими секретами, которые унесли с собой в могилу?»
Разочарование Наймы, злость Рыжего или грязная правда, скрывающаяся за убийством дона Абигайля, которую он сам ей рассказал одним холодным утром, когда даже солнце отказалось появиться от стыда, — все это было слишком тяжким грузом для ее хрупких плеч, и без того уставших от ее собственных бед, которые ей никогда не хотелось поверить тетрадке в синей обложке, но которые удерживались в памяти, осаждая ее в те ночи, когда ей не являлись мертвые, или преследуя во время долгих прогулок по равнине и рассветов под парагуатаном.
Она наблюдала за матерью, старавшейся навести порядок в доме, который ей не принадлежал и никогда не будет принадлежать; смотрела, как возвращаются братья, измученные после длинного дня тяжелейшей работы; была с ними рядом, когда они подолгу молчали, погрузившись в воспоминания об острове, который они покинули; улавливала ноты горечи в их голосах, когда они говорили о прошлом, чувствовала себя виноватой, и ей неудержимо хотелось плакать.
Почему мертвые жаловались ей на свои горести, если она тащила на себе трагедию всей своей семьи?
— Кандидо Амадо попросил меня выйти за него замуж.
Асдрубаль, который в этот момент пил, не удержал воду во рту, нечаянно обрызгав мать, сидевшую за столом напротив него; ей пришлось вытереть лицо краем передника.
— Что ты сказала? — переспросил Себастьян после короткой заминки, вызванной этим комическим происшествием.
— Что Кандидо Амадо попросил меня выйти за него замуж.
— Когда ты его видела?
— Он приходил позавчера, когда я была на реке.
— Я его подстрелю, — изрек Акилес Анайя.
— Он не сделал ничего плохого.
— Еще сделает.
Было очевидно, что старик льянеро убежден в том, что говорит, и, когда все повернулись к нему, он произнес:
— Я знаю Кандидо Амадо. Он ненасытный, как пиранья, скользкий, как мапанаре, и терпеливый, как кайман. — Судя по всему, старику потребовалась сигарета, и он начал ее сворачивать, продолжая говорить: — Вдобавок он глуп, и это делает его даже еще опаснее, потому что ты всегда можешь предвидеть, как будет реагировать подлец, но не дурак. — Он сморщил нос: эта странная гримаса выдавала его озабоченность. — Если он влюбился, то может заварить кашу.
— Что значит «заварить кашу»?
— Строить козни, подложить свинью, учинить скандал! Назовите как хотите! Что бы это ни было, он отравит нам жизнь. Единственный выход — отправиться к нему и растолковать, что в следующий раз, когда он нарушит границы «Кунагуаро», я всажу ему пулю между рогов. Он знает, что я могу это сделать, потому что Закон Льяно на моей стороне. Одно дело — угонять у меня скот, совсем другое — шарить в доме и посягать на женщин. На этот счет льянеро непреклонен, потому что саванна огромна и он не может одновременно заботиться о своей чести и о своих коровах. И если у тебя крадут корову, ты крадешь соседскую, но если у тебя уводят женщину, соседская может оказаться толстухой и грязнулей.
— Не думаю, что таковы были его намерения, — сказала Айза, стараясь разрядить атмосферу. — В конце концов, можно ведь и не ходить к парагуатану, и все решится само собой. Он устанет ждать.
— Придумает что-нибудь еще. Ты не знаешь, до какой степени этот коротышка кастрат изворотливый и бессовестный.
— Бедный Кандидо Амадо! Вон как вы его!
Акилес Анайя ехидно улыбнулся:
— Это еще цветочки!
И действительно, когда на следующее утро надушенный Кандидо Амадо появился рядом с парагуатаном с очередным букетом роз, он натолкнулся на дуло винтовки управляющего «Кунагуаро». Тот ждал его, сидя на том самом месте, где он думал найти Айзу Пердомо.
— Если бы я сейчас нажал на курок, все мои проблемы закончились бы, — заметил льянеро, когда пришедший еще не успел опомниться. — Судья закрыл бы дело, даже не вынеся мне порицания, а большинство здешних землевладельцев меня бы поздравили. — Он опустил оружие и положил его себе на колени. — Но ваша бедная мать ни в чем не виновата, и я бы не хотел причинить ей лишнюю боль. Однако предупреждаю вас! — твердо добавил он. — Если вы опять проникнете в имение, я разнесу вам голову.
— Где она?
— Айза? Дома.
— Я хочу ее видеть.
— Она сюда не вернется.
— Мне нужно ее увидеть, — настаивал Кандидо Амадо, не слушая, что говорит ему старик. — Я собираюсь на ней жениться.
Управляющий посмотрел на него с удивлением:
— Вы что, действительно это надумали? Неужто вам и правда втемяшилась такая мысль, что она за вас пойдет? Да бог с вами, Кандидо! Вы еще безумнее, чем я себе представлял.
— Она согласится.
— Что вы сказали?
— Она согласится. Я уверен.
Акилес Анайя еле сдерживался, чтобы не расхохотаться, однако в какой-то мере бедняга его умилил, поскольку было ясно, что Кандидито, «любимец самуро и грифов», сын причетника и «плод исповедальни», влюбился от корней жидких волос до кончиков измученных ног; обалделое выражение его физиономии и бессвязный лепет обезоружили старика.
— Мы поженимся, — повторил Кандидо, будто в полусне. — Никто не может встать между нами.
— Не будьте ребенком, Кандидо! Она не хочет выходить замуж. Это нелепо!
— Почему нелепо? Я же мужчина, и знаю, как обращаться с женщинами. Я доказал это с Имельдой Каморрой. — Он поднял вверх палец. — Вот она у меня где! Я мужчина, — заладил он свое. — Богатый льянеро. Я могу дать Айзе все, что она ни попросит, включая лучший дом в Арауке, который скоро станет моим… — В его голосе слышался вызов. — Почему вам кажется нелепым, что она согласится за меня выйти? Неужели вы считаете, что у вас больше прав?
— У меня? — воскликнул Акилес Анайя — вопрос одновременно его удивил и позабавил. — У меня! Боже упаси! — Он покачал головой. — Не сомневаюсь, что тридцать лет назад я бы насмерть сцепился за нее с кем угодно. Но в мои-то годы!
— Все старики одним миром мазаны! — со злостью выпалил Кандидо. — Сами уже не могут и другим не дают. — Видя, что Акилес Анайя инстинктивно схватил винтовку и вновь на него наставил, он отрицательно покачал головой: — Вы меня не запугаете! Я знаю, что вы меня не убьете. Сейчас я уеду, но предупреждаю: я женюсь на Айзе. — Он сделал два шага в сторону, но напоследок обернулся и наставил на старика палец. — Запомните! — не унимался он. — Я женюсь на ней по-хорошему или по-плохому.
— Дурень!
Уничижительное восклицание вырвалось у старика в сердцах, однако, сидя под парагуатаном и провожая взглядом Кандидо Амадо, который, не замочив ног, перебрался через реку (теперь это была всего лишь пересохшая ложбина), Акилес Анайя испытал забытое ощущение пустоты в желудке, поскольку ему представился случай убедиться, каково непрошибаемое упрямство этого дурака.
— Вот поди узнай, что сейчас творится в голове этого кретина! — пробормотал он. — Хотя никто не знает, что творится в голове всякого, кто влюбится в эту девушку. Ее братья правы: она действительно опаснее, чем пиранья в отхожем месте.