Бабы строем не воюют - Евгений Красницкий

– Неужто и впрямь из ума выживаю? Крест-то с нее снять позабыла! А ты-то куда смотрел, потворник? Видишь, оплошка у меня…

– Да при чем тут крест? Ее от рождения так воспитывали, что она и без креста…

– Ох, мужи… Глянешь на иного – умны-ый, аж страшно, а приглядишься – дурак дураком!

– Но-но! Ты, баба…

– Именно, что баба! Нас порой пустяк какой-нибудь… ну к примеру, украшение новое так преображает, будто человек совсем другой, а тут крест – символ веры! А, Туробоюшка? Знаешь такое слово – символ?

– Чтоб тебя…

– Ладно, ладно, погоди чуток… Вот, сейчас засыпать начнет. Значит… о чем мы с тобой? Да! Сила холодная, рассудочная и оттого бессердечная и беспощадная. Придется нам с тобой учить его чувствам, страстям… Любви, милосердию, преданности без рассуждений, да даже и ненависти. По первости, пусть даже и с перехлестом – потом обуздывать научится, но только чувства могут противостоять рассудочности.

– Это понятно, а что получиться-то должно?

– Польза великая.

– Кхе… Польза… Для тебя или для нас?

– Для всех, Туробоюшка, для всех…

Продолжения разговора Анна не слышала – уснула, но с тех пор Аристарх стал для Анны то ли ангелом-хранителем, то ли погубителем, она и сама не ведала. И задумываться об этом не хотела. Знала только, что любое приказание старосты выполнит, не колеблясь.

И вот, сегодня Аристарх ни с того ни с сего заявился в крепость.

«И ведь не поймешь ничего по его роже, вроде и не закаменевший лик, как у Андрея, а поди догадайся! Одинаково легко и улыбнуться может, и вызвериться».

Подошла, поклонилась, поприветствовала гостя, выразив подобающую радость от его прибытия. Аристарх только прищурился:

– Здрава будь и ты, Анюта. Вот, проведать вас решил. – Он окинул оценивающим взглядом двор, отроков, замерших от усердия перед дорогим гостем (еще бы не замереть – сама матушка-боярыня ему кланяется, как старшему!), похмыкал опять чему-то и кивнул Анне: – Ну пойдем поговорим…

Да-а, не обмануло Анну предчувствие – столько всего узнала! Но начал Аристарх с того, что спросил, едва отойдя в глубь двора, где их не могли слышать стоящие у ворот отроки:

– Ну как, Анюта, тебе боярское место? Седалище еще не натерло? Ну-ка поворотись, погляжу на тебя! Вижу, опять невесть во что обрядилась.

Спорить с ним себе дороже, так что пришлось Анне рассказать, и откуда у нее новый невиданный наряд появился, и для чего он ей понадобился. Особенно старосту заинтересовала история с помостами для стрелков.

– В подробностях, значит, объясняли? – Аристарх шевельнул губами, словно произнес про себя какое-то бранное слово. – И совета спрашивали?

– Спрашивали… – По тону, которым был задан вопрос, Анна окончательно убедилась, что с этими настилами что-то не так. – Но что ж я им посоветовать-то могла?

– Вот именно, едрен дрищ! – Аристарх, похоже, уже не мог сдерживать свое раздражение. – А байку про то, как сучковы артельщики у отца Михаила спрашивали совета по строительству нужника для девок… туды вас всех растак, неужто не слыхала? Все Ратное потешается, а ты боярыней стала и забыла?

– Что-о? – Анна с трудом удержалась от того, чтобы подобно простой бабе у колодца не упереть руки в бока. – Так они надо мной так же…

– Да, едрен дрищ! Так же! – Аристарх был не просто раздражен, он с трудом сдерживал бешенство. – А ты, дурища, им развлечение продолжаешь! Тряпки, понимаешь, измыслила, чтобы им тебя по стенам способнее таскать! Чего столбом встала?! Веди куда-нибудь с глаз людских, хватит перед всеми курицей безмозглой выставляться!

Распираемая дикой смесью стыда и ярости, Анна развернулась и, сама не понимая почему, повела старосту не в какое-нибудь строение, а на стрельбище. И весь путь в спину неслось Аристархово:

– Ну бабы… драть вас не передрать… и так и сяк, и вдоль и поперек… с присвистом и прибаутками… в крапивной постели да на ежовой подушке… чтоб глаза в темноте светились…

Самым неподражаемым сквернословом в Ратном по праву считался сотник Корней, а Аристарх как раз злоязычным непотребством прославлен не был, но сейчас Анне вдруг стало понятно, что Корнеев друг детства Репейка превосходил Лисовина в сем дивном искусстве, как десятник превосходит новика: он пинал ее словами, словно сапогом под зад. То ли от этого, то ли от разгорающейся – не понять, на себя или на Аристарха – злости, которая постепенно задавливала стыд и привычную робость перед старостой, Анна все ускоряла и ускоряла шаг, а выйдя из недостроенной крепости так, что их уже не могли видеть и слышать, развернулась на каблуках и рявкнула:

– А ну хватит! Дело говори!

И сама чуть не присела от неожиданности: никогда еще таким тоном не обращалась ни к Корнею, ни к Аристарху; даже и вообразить себе такого не могла. Староста же отнесся к ее вспышке на удивление спокойно, опять непонятно усмехнулся и заговорил, вроде бы даже чем-то довольный:

– Вот и ладно. Только остановилась ты рано, нас еще дозорный с вышки видит. Так что веди себя пристойно или давай куда-нибудь за кустики зайдем.

– Вот еще! По кустам с тобой…

Анна осеклась, в очередной раз поразившись сама себе – таким задорно-язвительным голосом она отбивалась в далекой юности от заигрываний туровских шалопаев.

«Господи, да что ж он со мной творит-то! Царица Небесная, защити и надоумь…»

– А вот это не надо! – Аристарх придержал руку Анны, дернувшуюся сотворить крестное знамение. – Себя разумеешь, ясность мыслей вернулась, того и довольно. Дела наши сугубо мирские, земные и обыкновенные, незачем Их, – староста дернул бровями вверх, к небесам, – к нашей суете обращать, сами разберемся.

Анна огляделась и указала на лежащее невдалеке бревно:

– Вон там присядем.

– Не желаешь, значит, в кустики? Ну и ладно… хотя и жаль. – Аристарх так блудливо ухмыльнулся и подкрутил ус, что куда там Глебу!

– Постыдился бы, старый… – Анна опять начала сердиться, но уже не так, как на крепостном дворе. Там были стыд и злость на свою глупость, а здесь…

«Да что ж такое-то? Леша так учил отроков противника из равновесия выводить, только он про равновесие телесное говорил, а этот меня из равновесия духовного… Да как легко-то, прям играючись! То стыд, то ярость, то в девичество вернул… Сколько всего сразу… О, и искусен, старый козел».

– Ну молодость вспомнить не грех, особливо когда страсти такие, – перебил размышления Анны Аристарх. – Ишь, разрумянилась… Ладно, ладно, все уже, а то опять от меня, как от нечистого, крестом отмахиваться станешь. Пошли присядем.

Посидели, помолчали. Мысли Анны от старосты перешли к каре для плотницкой артели…

«Это ж, поди, и Сучок тогда утром с Плавой… С какой радости они ко мне за решением кинулись, коли Мишаня приказание и так отдал? Хотели, чтобы я, по незнанию, остановила Сучка своей волей? Не иначе сговорились! Над боярыней изгаляться осмелились? Ну уж нет, от меня вы кротости монашеской не дождетесь! Я вам всем…»

Додумать опять не дал Аристарх:

– Ну перво-наперво ты, Анюта, умница. Верно суть стези боярской понимаешь.

«Издевается, что ли?»

– Ты глазами-то не сверкай, не сверкай! Я правду говорю! Ты здесь, в крепости, боярыня, значит, тебе есть дело до всего. Ничто и никак мимо твоего внимания проскользнуть не должно. И в этом ты права, хотя… Я так понимаю, в крепостное строение ты не сама полезла, а тебя туда вовлекли. Так?

– Выходит, что так…

– Вот, едрен… гм… А ежели ты не сама решила в это дело вникнуть, а тебя в него втащили, то кто ж кем тут правит? Боярыня артелью или артель боярыней?

– Да я их за это…

– Забудь! – Аристарх звонко шлепнул ладонью по колену. – О том, что над тобой посмеялись, забудь, а помни о том, что покусились на твое право повелевать! На право, которое только тебе единой здесь и принадлежит. Тебе, и больше никому! А что посмеялись… это только способ. Люди придумали много способов заставить других поступать так, а не иначе, если не имеют сил принудить. Ты и сама не хуже меня знаешь, как бабы поворачивают по-своему: слезами и жалобами, криком и руганью или нашептыванием и сплетнями… страшнее же всего – лаской, улыбками и добрыми советами. А суть одна – они за тебя решили, как ты должна поступить, и на это тебя разными способами подвигают! Посему помни, коли тебя, все равно каким способом, подталкивают к решению или поступку, о которых ты ранее не задумывалась, перво-наперво помысли: кому и для чего это надо, и надо ли это тебе?

– Что ж мне, вот так каждый раз и…

– Да, Анюта! Каждый раз. Это только попервоначалу трудно, а потом войдет в привычку, и сама замечать перестанешь.

– Ну хорошо… – Анна в задумчивости потянулась за травинкой, сорвала ее и сунула кончик в рот. – Вот ты говоришь «во все дела вникать», а я же в крепостном…

– Вникать-то по-разному можно. Всего ты узнать не сумеешь – ни у кого не получится… Как твой Михайла говорит: «Нельзя объять необъятного»…