Смерть как непроверенный слух - Эмир Кустурица

- Плохое кровообращение, дорогой Эмир. Когда-то эти ноги внушали страх и трепет вратарям футбольных команд старой и новой Югославии. Сейчас же это не ноги, а страдалицы, которые сразу превращаются в ледышки, стоит только адриатическому солнцу скрыться за облаками.

Обедать мы поехали в Дубровник. Там Мира Ступица сыграла свою лучшую роль. Каждый раз, когда она чувствовала, что меня заносит в очернение титовых партработников в Боснии, она начинала говорить о своей любви к цветиновым дочерям. Особенно подчеркивала она мой авторитет, который может стать решающим для приема Майи Миятович в сараевскую Академию. Я выпил несколько бокалов вина и, несмотря на то, что у нас с Миятовичем не было общего политического видения современности, почувствовал, как постепенно между нами возникает человеческое взаимопонимание, что в дальнейшем могло мне помочь. И продолжал бередить рану:

- Единственный источник драмы на Балканах это политика и несвобода, которую она создает для молодого поколения созидателей наших фильмов, театральных постановок и литературных произведений, это единственный аутентичный источник драмы. Короче, нет у нас драмы вне политики!

- Так, значит, ты считаешь. Неужто в обычной жизни не найдется материала для драмы?

- Найдется, только у французов и бельгийцев!

- А у испанцев? - начал уже веселиться Цветин.

- Вы не поверите, но и они не чужды экзистенциальной драмы. В основном же, лучшие достижения испанского искусства имеют мощный политический подтекст. Например, Гойя! Испанцы слишком долго смотрели на мир сквозь перекрестие прицела, тем же самым же и Андрич объяснял, почему в Сербии не развит литературный жанр драмы.

Пытаясь завоевать цветинову благосклонность, я несколько раз упомянул о своем намерении переехать в Белград. Говорил я ему о свободолюбивых традициях этого города, и о своей уверенности в том, что поставить на карту Белграда значит то же самое, что поставить на карту свободы.

- А знаешь, сколько у нас в Белграде проблем с сербским национализмом. Этот Михиз и ему подобные, они наносят вред существованию нашего югославского государства.

- Не знаю, как насчет вреда, но эти ученые националисты хорошие собеседники, с ними можно разговаривать по-человечески. Осточертели мне уже, Цветин, недоумки, с ними приходится ломать собственный язык, чтобы никто не подумал, что ты используешь иностранные слова для пущей важности. Или когда встретишь кого из образованных, то приходится терпеть их постоянную фрустрацию из-за неуспешности и вечной клаустрофобии, царящей в Сараево. Белград же большой город, скопление людей, движение товаров и идей, в отличие от Сараево, у которого не было ни своего капитана Кочи, первого богача, ни десятков ученых, мыслителей и просветителей.

Думаю, что с этой минуты Миятович и начал продумывать стратегию, как помешать мне пойти путем Меши Селимовича и прочих многочисленных перебежчиков, переселившихся из Сараево в Белград. Кажется, он понял, что нужно сделать все, для того, чтобы “Папа в командировке” был снят в Сараево. Хотя бы чтоб показать тем, кто вроде этого Михиза, что и в Сараево возможно создание фильма на запрещенную тему. Думаю, что мой переезд в Белград без снятого фильма Миятович воспринял бы как свое личное поражение. Похоже было на то. На пути из Дубровника в Трпань, Миятович впервые высказал симпатию тому искреннему взгляду на положение вещей, которым я поделился с тогдашним президентом Югославии:

- Ты, конечно, преувеличиваешь, но это не страшно, ты человек молодой, и думаешь своей головой. А по сути дела, демократия это когда люди думают по-разному, но не тыкают друг друга ножами. Скажи-ка мне, о чем этот твой новый фильм?

- Продолжение “Долли Белл”, только перенесенное по времени в прошлое. Мальчик растет с мамой и братом, после того как отец, из-за любовницы, не будучи ни в чем виноват, был арестован и сослан на Голый Остров. Фильм не о Голом острове, как роман Антония Исаковича “Второе мгновение”. Меня не интересует Голый Остров как фактография, мне важно этим фильмом показать, как эта история отразилась на психике мальчика Малика. Это мелодрама, описывающая жизнь тех, кто остался в прошлом. .. Из этого материала, Цветин, получилось бы совершенно необычное кино.

Через два года после встречи с Цветином Миятовичем фильм “Папа в командировке” был снят и награжден “Золотой пальмой” в Каннах, дочка его Майя уже поступила в нашу Академию, а я обрел еще одного друга. Председателем жюри в Каннах был Милош Форман, один из моих кино-кумиров и тех людей, в чьем присутствии я испытывал волнение. Он сразу же предложил мне место гостевого профессора в Колумбийском университете в Нью-Йорке, на что я, не раздумывая, согласился. “Папа в командировке” обрел мировую популярность. Укладка паркета в квартире Младена, как предлог моего отсутствия на церемонии вручения Золотой Пальмы, была моей попыткой остроумно избежать лишних контактов с боснийскими властями. Когда за три дня до конца фестиваля каждый портье в шикарных каннских отелях знал, что “Папа” победит, я вернулся домой, и никто не пробовал меня остановить.

На торжественной премьере в Сараево произошло событие, не менее для меня важное, чем сама эта победа. Тем вечером, когда фильм “Папа в командировке” в первый раз был публично показан в Сараево, в трех кинотеатрах одновременно, я пережил болезненный катарсис отношений со своим семилетним сыном. После встречи с публикой в кинотеатре “Дубровник”, наступил черед “Романии”. И здесь восхищение и потрясение, произведенные фильмом, не знали границ. Только мой сын Стрибор отступил на шаг назад. Когда я кланялся зрителям, которые стоя ожидали моего появления, Стрибор застонал от чувства болезненной связи со своим отцом, развел руками и принялся плакать. Когда апплодисменты усиливались, усиливался и его плач, и когда его привели на сцену, перед экраном, я взял его на руки, а он обнял меня так, будто желал никогда больше не покидать этих объятий.

Сладкие грезы.

В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году нам дали квартиру на Шеноиной улице, одной из самых коротких сараевских улиц, связывающих Титову с Обалой.

После каннского триумфа фильма «Папа в командировке» декан Академии сценических искусств в Сараево Разия Лагумджия выхлопотала в управе Центрального округа квартиру для моей семьи. Незадолго до того в сараевском «Освобождении» она высказалась так:

- Не годится Пальме жить в тесноте, люди, ну что за ерунда.

Перед нашим заселением из ветхой австро-венгерской квартиры с высокими потолками, но без ванной комнаты, была выселена студентка, про которую соседка Февза с глубокой уверенностью утверждала, что она проститутка.

Окрашены были потолок со стенами, перестелены полы, и тут началась новая борьба: Пальме понадобился телефон. Этот приспособление, широко используемое для коммуникации, не сказать чтобы так уж великодушно раздавалось сараевским жителям. Потребовался целый год окопной войны за телефонный номер. В конце концов, после газетных сообщений о том, что иностранцы не могут связаться со мной, произошел впечатляющий оборот событий. Перед домом на Шеноиной 14 внезапно появились работники ПТТ[29]. Залезли на столб во дворе, и начали растягивать какие-то провода. На вопрос соседки Февзы:

- Что это вы делаете? А разрешение возиться тут у нас во дворе у вас имеется? - они ответили:

- Проводим для Пальмы телефон.

Видимо, тот, кто раньше не хотел проводить мне телефонную линию, в конце концов сообразил, что это удобный повод поставить мне прослушку. Так осуществились мечты того клетчатого в окошечке, который безуспешно, при выдаче перед отъездом в Прагу моего первого паспорта, предлагал мне стать удб-ешным осведомителем. Когда я пришел на почту подписывать договор об установке телефона, один черногорец, которому пришелся по нраву мой острый язык, открыл большую книгу, размером больше школьного дневника, и сказал:

- Круто это у тебя в «Нине»[30] получилось, четко ты там уделал Микулича и его дочку! Моя дочь изучает ориенталистику, так она говорит, этот твой Кустурица, на самом деле, на арабском значит ножичек, острый такой, но маленький, он ставится в стамеску и используется для строгания дерева! А я и говорю, тогда он не Кустурица, а Кустурище! Давай-ка, брат, выбирай номер какой хочешь!

Я, конечно, был удивлен, но эта, довольно необычная, ситуация меня позабавила. Нужно было выбрать для телефонного номера шесть цифр. Искал я среди тысяч комбинаций, и, в конце концов, выбрал наобум:

- 212-262, сказал я поспешно, на чем черногорец и закончил дело:

- Аферим[31], с этого момента это твой телефонный номер, только подпиши вон тут, пожалуйста!