Четыре вечера с Владимиром Высоцким - Эльдар Рязанов

Вот это мироощущение, мировоззрение были во всем. Стоял ли он на сцене, пел ли он песни, играл ли он Гамлета. Например, «Гамлета» мы здесь начали играть в 70-м году, премьера была. За 10 лет сыграли 218 раз, и не менялось, естественно, ни слова, а сам Гамлет менялся. Вот я смотрела недавно стенограммы обсуждения этого спектакля: хвалили почти всех, кроме Высоцкого. Его как-то вначале даже не заметили.

А потом перебирала всю печать о «Гамлете», особенно на гастролях: хвалят в основном Высоцкого.

Рязанов. Гамлет, скажем, 71-го года и последний Гамлет — это были очень разные Гамлеты?

Демидова. Два разных человека, с мировоззрением разным. Например, он начал в 70-х годах… Вы знаете, мы начинали все вровень порепетировали так — в брюках, в джинсах, в свитерах… И потом решили так и играть.

И Гамлет был просто Володя, ходил в джинсах и в свитерах, лишь изменился цвет — в черных джинсах и в черном свитере. Но единственная разница: он тогда носил закрытые свитера, а в «Гамлете» была открытая шея. И иногда, особенно в конце жизни, шея у него надувалась, ну как орган. У него жилы были вот именно как орган, музыкальный инструмент…

И, кстати, когда хоронили мы… Здесь гроб стоял, на этой сцене. Мы его провожали в последний путь — я первая, правда, где-то сказала, что в костюме Гамлета, но это не совсем точно. Просто в новых черных джинсах и в новом черном свитере, которые привезла Марина.

Ну как бы в костюме Гамлета.

Начал он в этих вот джинсах, с крепкой такой взрывной пластикой. Для него не существовало вопроса «не быть», а только «быть». Прорыв, оптимизм.

А закончил он с такой усталостью… Причем он никогда не был усталым голосово.

Рязанов. Вы говорите о последних спектаклях?

ДЕМИДОВА. Он сыграл 13 июля и 18 июля. И должен был играть 27 июля, но не успел… И, кстати, коща мы играли 18 июля, он очень плохо себя чувствовал. У него было предынфарктное состояние. Он выбегал (вот сцена «Мышеловка»), у него было какое-то время, хотя он и должен был быть на сцене… Он выбегал за кулисы, и там был врач, делал ему укол…

И вбегал он абсолютно бледный, а потом опять, когда играл, становился очень красный, возбужденный, красные глаза… Опять выбегал, опять укол… И тогда было очень жарко в это лето, в 80-м году. Когда мы выходили на поклон, то почти выползали от усталости: мы же играем в чистой шерсти, ручная работа, очень толстые свитера, Володя раза три менял свой свитер за спектакль. Выползали от усталости, мокрые, и уже никто ничего не говорил, даже Володя…

Я как бы пошутила: «А слабо, ребятки, сыграть сейчас еще раз». И никто даже не откликнулся на эту шутку, так все устали. И только Володя вдруг так резко ко мне повернулся, он первый шел, а я за ним. «Слабо, говоришь, а давай…» Я говорю: «Нет, Володечка, давай двадцать седьмого, еще успеем». Но не успели…

И закончил он эту роль абсолютным философом. Мудрецом, с такой четкой ответственностью перед жизнью, перед людьми, перед неразрешимыми вопросами: «Быть или не быть?», которые ставит перед собой человек.

ГОРИЗОНТ

Чтоб не было следов — повсюду подмели.Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте!Мой финиш — горизонт, а лента — край земли,Я должен первым быть на горизонте!Условия пари одобрили не все —И руки разбивали неохотно.Условье таково — чтоб ехать по шоссе,И только по шоссе, бесповоротно.Наматываю мили на карданИ еду параллельно проводам,Но то и дело тень перед мотором —То черный кот, то кто-то в чем-то черном.Я знаю — мне не раз в колеса палки ткнут,Догадываюсь, в чем и как меня обманут.Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекутИ где через дорогу трос натянут.Но стрелки я топлю — на этих скоростяхПесчинка обретает силу пули, —И я сжимаю руль до судорог в кистях —Успеть, пока болты не затянули!Наматываю мили на карданИ еду вертикально к проводам,Завинчивают гайки. Побыстрее! —Не то поднимут трос, как раз где шея.И плавится асфальт, протекторы кипят.Под ложечкой сосет от близости развязки.Я голой грудью рву натянутый канат.Я жив! Снимите черные повязки.Кто вынудил меня на жесткое пари —Нечистоплотны в споре и расчетах.Азарт меня пьянит, но, как ни говори,Я торможу на скользких поворотах!Наматываю мили на карданНазло канатам, тросам, проводам.Вы только проигравших урезоньте,Когда я появлюсь на горизонте!Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек.Я ленту не порвал, но я покончил с тросом.Канат не пересек мой шейный позвонок,Но из кустов стреляют по колесам.Меня ведь не рубли на гонку завели,Меня просили: «Миг не проворонь ты! —Узнай, а есть предел там, на краю Земли?И можно ли раздвинуть горизонты?»Наматываю мили на карданИ пулю в скат влепить себе недам.Но тормоза отказывают — кода!Я горизонт промахиваю с хода.

ПЕСНЯ О СУДЬБЕ

Куда ни втисну душу я, куда себя ни дену,За мною пес — Судьба моя, беспомощна, больна.Я гнал ее каменьями, но жмется пес к колену,Глядит — глаза навыкате, и с языка слюна.Морока вше с нею:Я оком тускнею,Я ликом грустнею И чревом урчу,Нутром коченею,А горлом немею —И жить не умею,И петь не хочу.Должно быть, старею?Пойти к палачу—Пусть вздернет на рею,А я заплачу.Я зарекался столько раз, что на Судьбу я плюну,Но жаль ее, голодную, — ласкается, дрожит.Я стал тогда из жалости подкармливать Фортуну, —Она, когда насытится, — всегда подолгу спит.Тогда я — гуляю,Петляю, вихляю,Я ваньку валяю,И небо копчу,Но пса охраняю —Сам вою, сам лаю О чем пожелаю,Когда захочу.Нет, не постарею,Пойду к палачу—Пусть вздернет скорее,А я приплачу.Бывают дни — я голову в такое пекло всуну,Что и Судьба попятится, испугана, бледна.Я как-то влил стакан вина для храбрости в Фортуну,С тех пор — ни дня без стакана. Еще ворчит она:«Закуски — ни корки!»Мол, я быв Нью-Йорке Ходила бы в норке,Носила б парчу…Я ноги — в опорки,Судьбу — на закорки:И в гору, и с горки Пьянчугу влачу.Когда постарею,Пойду к палачу—Пусть вздернет на рею,А я заплачу.Однажды пере-перелил Судьбе я ненароком —Пошла, родимая, вразнос и изменила лик:Хамила, безобразила и обернулась Роком,И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык.Мне тяжко под нею, —Гляди, — я синею,Уже сатанею,Кричу набегу:«Не надо за шею!Не надо за шею!!!Не надо за шею!!! —Я петь не смогу!»Судьбу, коль сумею, Снесу к палачу—Пусть вздернет на рею,А я заплачу.

Вечер третий. Высоцкий в кино