Ворошиловский стрелок - Виктор Пронин

Старик включил воду в мойке и принялся ополаскивать чашки, блюдца. Он находил дела очевидные, необходимые, а гостей он попросту не видел.

— Мы вынуждены сделать обыск, — произнес наконец полковник.

Закончив возиться с посудой, старик молча протянул руку, не глядя на Пашутина.

— Не понял? — сказал тот.

— Ордер, — это было первое слово, которое произнес старик.

— Потом, — сказал полковник и кивнул застоявшимся ребятам. — Начинайте. Хозяин не возражает.

Старик подошел к телевизору, включил, сам сел напротив, отвернувшись и от гостей, и от их работы. Не желал он видеть, как шарят по его шкафам, сваливают вещи с антресолей, передвигают чашки на кухне, заглядывают под кровать, под подушку. Он сидел на табуретке, уставившись в экран — прямой, неподвижный, презирающий все, что происходило за его спиной.

— Вы бы посмотрели, Иван Федорович, — не выдержал Пашутин. — Чтобы потом не было нареканий, вдруг что-то пропадет…

Ни одна жилка не дрогнула в старике. Телевизор у него был маленький, но хороший, японский, видимо, сын привез из каких-то дальних стран. А на экране в это время происходило нечто такое, что и полковник, не выдержав, подошел посмотреть. Показывали какую-то торжественную международную встречу, роскошные машины, чинных гостей, знамена, оркестры. И вдруг на экране возник президент. С искаженным лицом, пошатываясь и расталкивая недоумевающих гостей, он вломился в оркестр, начал дирижировать, бестолково размахивая руками, потом вырвал у ударника палочки и принялся беспорядочно колотить по барабанам. Камера сделала наезд, и на весь экран показалась красная, торжествующая физиономия президента. В каком-то пьяном азарте он колотил палками по чему попало, не обращая внимания на оцепеневшую от такого зрелища публику. А громадный седой детина с тяжелым лицом и заплывшими глазками продолжал куражиться, тяжело поворачиваясь среди оркестрантов и расталкивая их своим задом…

— Да, — с досадой проговорил Пашутин. — Это называется приехали.

Старик не ответил.

Кадры сменились на другие, и теперь торжественный и неестественно распрямленный президент с польщенной ухмылочкой шел рядом с английской королевой. И та тоже была явно польщена столь высоким приемом, столь значительным сопровождающим.

Пашутин не вмешивался в работу парней, зная, что подсказывать им не нужно, они все знают сами. Помаявшись у телевизора за спиной старика, он прошел на кухню, осмотрелся, заглянул в подвесные шкафчики. Потом внимание его привлек настенный отрывной календарь. Он механически пролистнул несколько страничек, и на одной из них мелькнуло что-то постороннее, нарушившее серое мельтешенье. Полковник просмотрел листочки внимательнее и от неожиданности вздрогнул — будущая среда, та, которая должна была наступить почти через неделю, оказалась помеченной большим черным крестом. Пашутин некоторое время смотрел на крест, потом вырвал его из календаря и подошел к старику.

— Что это? — спросил полковник, показывая старику листок календаря.

Тот даже не повернул головы.

— Я у тебя спрашиваю! Что это?! — заорал Пашутин.

Старик молча поднялся, подошел к телефону, набрал короткий номер.

— Милиция? В доме грабители… Быстро… Садовая, двадцать семь, семнадцать…

Подскочивший полковник вырвал у старика трубку и с силой вдавил ее в рычаги.

— Ты что себе позволяешь? — прорычал он.

— Я? — второй раз нарушил молчание старик.

— Что это? — снова спросил полковник, показывая старику листок из отрывного календаря.

— Крест.

— И что он означает?

— Крест, — старик пожал плечами.

Ребята, слышавшие звонок, который сделал старик, остановились в дверях.

— По ком крест?

— Сам знаешь.

— Смотри, Иван Федорович, не промахнись!

— Не промахнусь.

— Я сказал не в прямом смысле.

— А я — в прямом. — Старик поднялся с табуретки, подошел к входной двери и, распахнув ее на площадку, вдруг неожиданно для самого себя заорал, насколько хватило дыхания: — Вон!

Самолюбие не позволило полковнику быстро и легко выполнить этот стариковский приказ, хотя он понимал — надо уходить, и побыстрее. Если приедет милиция, неизбежны объяснения, хождения по начальству, а этого ему не хотелось, это опять обернулось бы большими затратами. Да, придется опять улаживать, унижаться и в конце концов платить.

— Что у вас? — спросил он ребят.

— Ничего.

— Хорошо смотрели?

— Обижаешь, начальник, — осклабился один из них.

— Тогда уходим. Вы идите вперед, я следом. Меня не ждите. Все. Спасибо.

Когда оперативники вышли, полковник закрыл за ними дверь и повернулся к старику.

— А теперь послушай меня, народный мститель… Если с моим Вадимом что-то случится… Если с ним хоть что-нибудь случится, то знаешь…

— Уже, — обронил старик.

— Что?! Что ты сказал?!

— Уже случилось, — повторил старик тихим спокойным голосом, исподлобья глядя на полковника.

То ли действительно Пашутин за последние две недели издергался, то ли сына любил, несмотря на все его завихрения, но только выдержка в этот момент окончательно изменила ему, и он, не оглядываясь, бросился к выходу, сбежал по лестнице и трусцой побежал к своему дому. У самого подъезда он почувствовал, что задыхается, прислонился спиной к стене, но едва перевел дыхание, едва сердце немного успокоилось, он заспешил по лестнице вверх.

А старик, подойдя к кухонному окну, проследил взглядом за полковником, пожал плечами и повернулся к газовой плите.

— Случилось, — пробормотал он. — Конечно, случилось, уж коли он стал насильником… Уж коли понадобились усилия, чтобы спасать его от скамьи подсудимых… Случилось, — кивнул старик, будто разговаривал с кем-то. — И еще случится…

А полковник Пашутин, добравшись с колотящимся сердцем до своей двери, тут же позвонил. Но ему никто не отвечал. Он снова и снова нажимал кнопку так, что звонок в квартире звенел не переставая, создавая ощущение опасности. Пашутин знал, что сын дома, он последнее время вообще никуда не отлучался, а если и выходил ненадолго, то передвигался, как и предсказывал отец, короткими перебежками. Поэтому он звонил и звонил, не отпуская кнопку звонка, и тишина в доме только убеждала его в том, что несчастье все-таки случилось. И тогда он позвонил в соседнюю дверь. Ему тут же открыли.

— Топор, — задыхаясь, проговорил полковник. — Дайте топор… У вас есть, я знаю…

Ничего не спрашивая, толстомордый сосед в майке и растянутых тренировочных штанах бросился в квартиру и тут же вернулся с большим отточенным топором.

— Что случилось? — спросил он, передавая топор полковнику.

— Сын, — ответил он. — Вадим… Там что-то произошло…

И Пашутин что есть силы ударил обухом топора по замку. Но дверь оказалась на удивление крепкой, несмотря на то, что была склеена из отдельных реек. Он колотил по замку, вокруг замка, но дверь не поддавалась. Это еще больше разъярило полковника, он всегда считал дверь самым слабым местом в квартире и давно собирался заменить ее на бронированную, как это сделали все соседи в подъезде. Убедившись, что замок продолжает держать дверь, Пашутин решил вырубить его и принялся рубить лезвием вокруг замка.

— Давайте я попробую, — предложил сосед, видя, что полковник задыхается и топор попросту валится у него из рук.

— Давай, — Пашутин обессиленно прислонился к стене спиной.

У соседа все получилось и быстрее, и лучше — уже через несколько минут замок вместе с вырубленной частью двери ввалился внутрь квартиры.

— Уходите, а то стрелять буду! — вдруг раздался отчаянный крик Вадима. — Стрелять буду! — продолжал орать он с таким неподдельным ужасом, что Пашутин, забыв об усталости, рванулся вперед.

— Там на него напали, там схватка, — прошептал он и вместе с рухнувшей дверью ввалился в прихожую. И в этот же момент раздался выстрел. Пашутин, схватившись за живот, опустился на пол. Сквозь его пальцы просочилась и закапала на пол кровь.

Сосед оказался не робкого десятка. Увидев рухнувшего полковника, увидев его кровь, мгновенно побелевшее лицо, он с топором наперевес рванулся в квартиру. Он через комнату бросился на кухню, но и там не было ни души. Никого не увидел сосед и в остальных комнатах. Рука его, сжимавшая топор, онемела от напряжения. Медленно, осторожно, стараясь не сделать ни одного лишнего движения, еще раз обошел всю квартиру и вдруг услышал легкий скрип со стороны шкафа.

Он подошел, прислушался, постоял и опять услышал не то дыхание, не то шорох. Решившись, резко распахнул дверцу и поднял над головой топор. Но то, что он увидел в шкафу, потрясло его больше всего. Ни оторванная нога, ни сгоревшая машина не произвели на него такого впечатления. На дне шкафа, подтянув под себя ноги и закрыв лицо руками, лежал сын полковника Пашутина. Он смотрел на соседа широко раскрытыми глазами, и в них было безумие. Вдруг он начал сучить ногами, пытаясь спрятать, затолкать под одежду пистолет.