И я там был - Этуш Владимир Абрамович

К слову, популярность «Кавказской пленницы» была настолько велика, что возникла идея снять вторую серию. Уже готов был план сценария, по которому авторы Слободской и Костюковский собирались поместить Бывалого, Балбеса и Труса вместе с товарищем Сааховым и его личным шофером в образцово-показательный лагерь. Но в те времена юмор и места заключения не очень хорошо стыковались друг с другом, и руководство приняло эту идею с прохладцей, а потом и вовсе похоронило. Так и не удалось моему герою поруководить художественной самодеятельностью, сыграть парочку женских ролей на тюремной сцене, а вернувшись в родной город, обнаружить, что его пост заняла… Нина — комсомолка, спортсменка и просто красавица.

Возвращаясь к актерской судьбе Никулина, замечу, что лишь много позднее, сыграв в нескольких серьезных фильмах, одним из которых был фильм Алексея Германа «Двадцать дней без войны», Юра доказал, что его актерский диапазон намного богаче и шире. Он вообще был актером, что называется, от Бога, невероятно органичным, никакого наигрыша, никакой подачи, ну, а дальше… ведь, как говорят, первую половину жизни ты работаешь на свой авторитет, а вторую — твой авторитет работает на тебя.

Так что дальше, что бы он ни сказал, что бы ни сделал — все было хорошо.

И еще Никулин обладал одним драгоценным свойством — умением помогать. Понятно, что ему, по сравнению с другими, было легче делать добрые дела, понятно, что он был вхож в самые высокие кабинеты, — срабатывал имидж. Но ведь важно, что ему хотелось сделать кому-то добро. Кто-то может сказать, что в этом был и какой-то элемент самоутверждения: вот другие не могут, а я могу. Дай Бог нам всем так самоутверждаться! Он и мне помог, когда у меня возникли проблемы со здоровьем, он сам предложил позвонить академику Чазову. И позвонил, и организовал консультацию. Жила в нем эта готовность помогать другим.

Думаю, на наши отношения во многом повлияло и то, что оба мы были фронтовиками. Людей, прошедших войну, объединяет некая только им понятная тайна. А позднее нас еще больше сблизило, наравне с творческими поисками, и некоторое сходство судеб и связанные с этим проблемы. Юра, закончив карьеру клоуна, возглавил Старый цирк на Цветном бульваре, который носит теперь его имя, а я, продолжая играть на сцене театра имени Евг. Вахтангова, стал ректором Щукинского училища.

Ну и, конечно, благодаря Юре, я очень хорошо отношусь к цирку. Он вызывает у меня самые разные, в основном, положительные, эмоции. Я люблю клоунов, хороших клоунов — это очень сложное искусство сделать точную смешную сценку без пошлости, без чудовищного наигрыша — мало кому дано. Юра был очень хорошим клоуном. Говорят, что сейчас место клоуна номер один в России вакантно. Хотя, думаю, что Никулин никогда и не претендовал на это место. И здесь уместно вспомнить слова, приписываемые великому скрипачу Иегуди Менухину, который на вопрос, какое место он занимает в иерархии мировых знаменитостей, ответил:

— Пожалуй, второе, — ответил он.

— А кто же первый?

— Ну, первых много…

Мне кажется, что Юрий Владимирович Никулин профессионально стоит в одном ряду со своим учителем Карандашом и другими мировыми знаменитостями.

Мои роли в кино возникали периодически и были неким дополнительным компонентом моей творческой биографии.

В 1968 году я сыграл сказочного короля в фильме ленинградского режиссера Надежды Николаевны Кошеверовой «Старая, старая сказка», где познакомился с прекрасной актрисой Мариной Нееловой, дебютанткой в кино, и, к сожалению, рано ушедшим из жизни актером Олегом Далем. Мой персонаж был королем, но ничего королевского в своих приспособлениях я не использовал. Я играл обнищавшего папашу, который хочет во что бы то ни стало выдать свою дочь замуж и вся воля которого устремляется на отцовское чувство. Иногда, правда, мой персонаж вспоминал, что он король, но тут же сникал, понимая, что он король без королевства. Поэтому пластически роль строилась на чередовании вспыхивающих вдруг королевских замашек с отнюдь не монаршим занятием — выковыриванием последних бриллиантов из короны. А чувства его метались между нежностью к дочери и истерикой по поводу утраты королевского состояния. И все это должно было существовать в жанре сказки, где-то смешно, где-то трогательно. Мой король оставался человеком. И дети, для которых снимался фильм, по замыслу режиссера должны были непременно сочувствовать ему.

Из двадцати шести кинофильмов, в которых я снялся за свою жизнь, не все можно считать равноценными. Но я бы еще упомянул о «Старом знакомом» и «Приключениях Буратино».

Фильм «Старый знакомый» снимал Игорь Владимирович Ильинский. А я играл в нем режиссера массовых зрелищ Самецкого, афериста и пройдоху, возомнившего себя гением. Несмотря на то, что Ильинский пригласил сниматься Марию Миронову, Сергея Филиппова и других популярных у народа актеров, фильм не получился. Видимо, потому, что Игорь Владимирович, которого я очень любил и уважал, пожелал дважды войти в одну и ту же воду и повторить в какой-то степени своего знаменитого директора Дома культуры Огурцова из «Карнавальной ночи» Э. Рязанова.

Но я был рад общению с этим блестящим актером и занимательной личностью. В минуты отдыха Ильинский много рассказывал мне об известных людях, с которыми жизнь его сводила, и о забавных случаях из своей актерской практики. Один из них я хотел бы пересказать.

Шел 1938 год. Приближалась очередная годовщина Октября. Кремль готовился ее отмечать, и подготовка шла полным ходом. За две недели до праздника Игорю Владимировичу позвонил человек из соответствующей службы и сказал: «Товарищ Ильинский, седьмого ноября вас приглашают в Кремль на торжественный обед в честь праздника Революции. Готовьтесь. Будете выступать». Ильинский поблагодарил, повесил трубку и стал думать, с чем ему выйти к высокопоставленной публике. Выбрал, как ему казалось, что повеселее из своего репертуара — рассказ А. Чехова «Пересолил!» — и стал готовиться к ответственному выступлению.

Через неделю — опять звонок: «Товарищ Ильинский, вы помните, что вы приглашены в Кремль на празднование годовщины Октября?» Ильинский поблагодарил, сказал: «Да, да, обязательно. Я помню».

За день до празднования — третий звонок: «Товарищ Ильинский, вы не забыли? Завтра за вами пришлем машину». Ильинский поблагодарил, повесил трубку.

Назавтра приезжает машина. Ильинского везут через Спасские ворота в Кремль. Привозят к Кремлевскому дворцу. А сам обед, на который его привезли выступать, должен был состояться в Георгиевском зале. Ильинского проводят через какую-то боковую дверь, оставляют в небольшой комнате и говорят: «Подождите здесь». Ильинский ждет. Кругом тишина, полумрак. Затем появляется другой сопровождающий, ведет Ильинского в следующую комнату и говорит: «Ждите здесь». Тишина, полумрак. Через какое-то время появляется новый сопровождающий, снова проводит Ильинского теперь уже в третью комнату и скрывается. Ильинский ждет. В комнате полумрак, но уже слышен отдаленный гул людских голосов.

И вдруг дверь распахивается, и Ильинского вводят в огромный Георгиевский зал. Горят люстры, сверкает паркет. В центре зала стоит длинный, уставленный выпивкой и закусками стол, за которым сидят члены политбюро и правительства, а по обе стороны большого стола, словно рыбки-лоцманы возле акулы, притулились небольшие столики для приглашенных. Все, конечно, пируют. Шум, гвалт, дым коромыслом! Ильинского проводят в угол зала, где устроена небольшая артистическая эстрадка, и говорят: «Выступайте!» Ильинский поднимается на эстрадку, тоскливо оглядывает колобродящий зал и начинает читать рассказ Чехова «Пересолил!». Никто, конечно, его не слушает, все увлечены полупьяным разговором. А что делать? Выступать надо, собрание высокое — выше некуда, не откажешься. И Ильинский продолжает читать. А в рассказе Чехова, если помните, в лесу седок зовет насмерть перепуганного им сбежавшего возницу: «Клим! Климушка!» Ну, Игорь Ильинский мастер разговаривать на различные голоса, к тому же чуть прибавил звука, чтоб докричаться до публики, не себя же он пришел развлекать, в конце концов! И вот дойдя до означенного места в рассказе, он как завопит: «Клим! Кли-и-имушка!» И тут совершенно неожиданно зал среагировал. После слова «Клим» шум заметно поубавился, а после слова «Климушка!» наступила мертвая тишина. Все головы, как по команде, повернулись сначала в сторону Клима Ворошилова, тоже озадаченного этим обстоятельством, а потом с такой же фантастической синхронностью обратили свои взоры на бедного Ильинского, который, забившись в угол, читал Чехова. Взбодренный завоеванным в неравной борьбе вниманием, Ильинский продолжал чтение. Глаза его вдохновенно блестели. Однако зал, быстро разобравшись в чем дело, снова загудел и отвернулся от выступающего.