И я там был - Этуш Владимир Абрамович

Эскин считал, что директором Дома актера должен быть кто-нибудь из крупных актеров — так и было, но фактически все дела вел Александр Моисеевич, из скромности называющий себя замом. Дому актера он посвятил себя полностью, это была его жизнь, которая полностью подчинялась интересам актеров. У Александра Моисеевича были хорошие помощники. Когда я впервые попал туда и познакомился с Эскиным, он мне дал поручение: пригласить приехавшего тогда с визитом в Советский Союз Назыма Хикмета. Свое первое общественное поручение я с честью выполнил. Александр Моисеевич обратил на это особое внимание, поощрил меня, вот, мол, появился новый активист, который сделал большое дело. Никакого «большого дела» я не сделал, просто привез в Дом актера Хикмета. Но само внимание Эскина к моей персоне стимулировало меня для активной общественной работы. С тех пор я являюсь членом актива Дома актера и членом Совета.

В Доме актера всегда собирались очень уважаемые люди со всех театров. И от Центрального Дома работников искусств он отличался своей избранностью, интеллигентностью. Как-то, выступая на очередном заседании Совета, мхатовец Борис Петкер говорил, что он потому почитает Дом актера, что в ЦДРИ можно встретить собачку, волка или еще какого-нибудь зверя, а в Доме актера — нет. ЦДРИ объединял все виды искусства — и цирк, и эстраду, и театр — и все это, естественно, отражалось на его имидже, как сейчас принято говорить, на его стилистической особенности — там царила всеядность.

Вечера были всякие: штатные, юбилейные и политические, обязательные для «советского клуба», посвященные строительству БАМа, например. Дом актера непременно отмечал все события, происходящие в стране. Эскину даже удалось собрать как-то американских космонавтов, или астронавтов, как они себя называют, и тех, которые участвовали в совместной космической акции «Союз — Аполлон», и тех, которые во главе с Армстронгом впервые ступили на поверхность Луны — у меня сохранился автограф «прилунившегося» астронавта. Я уж не говорю о наших космонавтах.

Жизнь, кипевшая в стенах Дома актера, была настолько интересна и популярна, что одно время телевидение организовало серию передач из Дома актера, где выступали известные актеры — читали, пели, беседовали.

Александр Моисеевич очень увлекался капустниками, обожал их. Он часто приглашал группу актеров из Ленинграда во главе с режиссером Александром Белинским. Они сами сочиняли капустники и замечательно представляли. Это были зрелища очень острые по содержанию и сделанные с большим театральным вкусом. Александр Моисеевич очень любил подобные мероприятия, за что имел нарекания от московского партийного руководства: «Очень остро!»

Сам Эскин был милейшим, интеллигентным человеком. В ранней молодости он закончил два курса медицинского факультета, затем бросил медицину и по склонности душевной занялся театром, вернее, людьми театра.

У него был свой круг близких друзей. Я часто заходил к нему после репетиций и всегда заставал его в ожидании одного из своих друзей — так они поддерживали отношения.

Именно в Доме актера я познакомился со многими артистами, личностями, общение с которыми очень обогатило мой внутренний мир. И прежде всего, с непременными друзьями Эскина — Иосифом Михайловичем Тумановым, Леонидом Осиповичем Утесовым, Ростиславом Яновичем Пляттом.

Я участвовал во многих вечерах, которые устраивал Александр Моисеевич. И вот помню юбилейный вечер Эскина, посвященный его семидесятипятилетию. Юбилей был задуман как «суд» над Эскиным, где Ростислав Плятт выступал в роли адвоката, я — в роли прокурора, а Леонид Утесов в роли свидетеля — Арона Родионовича (по аналогии с Ариной Родионовной, няней Пушкина). Леониду Осиповичу тогда было восемьдесят лет. И он мне говорит перед выступлением: «Володя, пожалуйста, принесите мне бородку из театра». Тут надо обмолвиться, что когда Утесов играл в гриме, он непременно плюсовал, жутко наигрывал. И я, желая избавить его от этого, говорю: «Леонид Осипович, ну зачем вам связываться с гримом? Вы и так замечательно выступите». На что он мне возражает: «Нет, вы не понимаете, я же старика хочу сыграть!» Вот такое очаровательное жизнелюбие, такая через край бьющая творческая энергия, такая погруженность в стихию искусства, когда человек не понимает своего реального возраста. И это прекрасно! Утесов любил участвовать во всяких торжественных поздравлениях и делал это всегда очень хорошо.

И конечно же, все передовое, все интересное, что происходило в искусстве, находило отражение в программе Дома. Особое место занимали, как я уже говорил, капустники и так называемые «посиделки».

Невозможно забыть те «посиделки», которые Александр Моисеевич Эскин устраивал по каким-то табельным дням и по праздникам, и на которые он собирал театральную интеллигенцию. Они проходили весело, непринужденно, и всегда в их основе были какие-то простые игры, в которые вовлекались все, начиная от Галины Улановой и кончая безвестными молодыми актерами. Это были, конечно, люди избранные, но заданная форма общения, исключавшая присутствие всякого чванства, объединяла всех и вся.

А замечательные новогодние праздники! Встречали обязательно и Новый и Старый Новый год с играми детскими, простыми, но чрезвычайно увлекательными. Например — кто быстрее съест пирожок, перепрыгнет через веревочку и первым сядет на стул, на который обычно претендовали два участника, и прочие незамысловатые, но удивительно подвижные и заразительные игры. И главное, кто прыгал-то: Софья Гиацинтова! Вера Марецкая! Ростислав Плятт! Серафима Бирман! Краса и гордость русского театра! Важно и то, что мы, играя в эти же игры, сами превращались в детей и получали от выигранного воздушного шарика или какого-нибудь картонного приза огромное удовольствие. Через эти праздники мы очищались и заряжались положительной человеческой энергией.

Можно сказать, Дом актера — это «мои университеты». Здесь я приобщался к миру искусства, образовывался, расширял круг театральных знакомств. И все это продолжалось на отдыхе в Рузе, бывшем Доме отдыха НКВД, а потом и в Щелыково, где, собственно, собиралась та же публика, которая «гужевалась» в Доме актера.

Бывали сезоны отдыха, когда в Рузе, в двухэтажных домиках барачного типа на берегу Москвы-реки, жили в одно время Симоновы, Леонид Осипович Утесов, Павел Александрович Марков, Петкер, Эрдман. Такое сочетание корифеев нашей художественной культуры само по себе было уникальным.

Это место было настолько притягательным для общения, что Утесов без сожаления продал свою дачу во Внуково, где подчас скучал в одиночестве, и стал приезжать на отдых в Рузу. Отдыхал он своеобразно — ходил по центральной аллее и рассказывал любопытствующим всякие байки, анекдоты. А знал он их неисчислимое множество. К нему присоединялся Борис Петкер, знаток театральных историй и удивительно заразительный рассказчик. Постепенно они обрастали толпой, и вся эта то шумящая, то затихающая, то хохочущая орава пчелиным роем перемещалась по территории рузского дома отдыха. Иногда среди слушателей можно было увидеть Рубена Николаевича Симонова, развлекающегося, пока маленький Рубенчик с переменным успехом ловил рыбу на Москве-реке.

Посещал эти места и Павел Александрович Марков — театровед, профессор ГИТИСа. Замечательный оратор и остроумный рассказчик. Этот человек много знал, много сделал для театра. Общеизвестна его выдающаяся роль в строительстве такого серьезного театрального организма, как МХАТ. И меня всегда поражала удивительная округлость его речи, речи образованного интеллигентного человека, само построение фразы поражало. Павел Александрович любил всякого рода розыгрыши и сам непременно участвовал во многих из них. Он часто подряжался поднести мой чемодан за бутылку. Конечно, и ему, и мне не столько была нужна бутылка, сколько развлекал сам процесс игры.

Однажды получилось, что мой отпуск сместился на более позднее время, и моя жена Нина должна была вернуться в Москву на работу, а я между тем оставался еще на отдыхе в Рузе. И назрел насущный вопрос — кто займет освободившееся место. А я, надо сказать, терпеть не могу чьего-либо храпа. Поэтому следовало найти соседа, который не мешал бы мне спать.