Месть невидимки - Лев Аскеров

— Кто? — робко поинтересовалась она.

— Кто-кто! — вспыхнул Худиев. — Твой сын!

— Он и твой, — с дрожью в голосе осмелилась возразить женщина.

Полковник махнул рукой.

— Налей чаю, — потребовал он и прошел в туалет.

Когда до Ферти донеслась характерная мелодия смывочного бачка, сейф уже был упакован.

— Занеси чай сюда, — сказал Худиев, отпирая дверь в кабинет.

— Здесь душно. Не находишь? — поставив на стол поднос, заметила жена и закрыла за собой дверь.

— Да, душно, — согласился он и открыл окно.

Пахнуло легким ветерком. Вдохнув его полной грудью и прикрыв от удовольствия глаза, он проговорил:

— И правда, было душно.

Ферти хотел уйти. Ничего здесь его больше не задерживало. Но разрази его дьявол, он не помнит, что тогда его заставило замешкаться. Ведь ему, чтобы сойти вниз, на улицу, никаких проблем не было. Всего-навсего одним легким прыжком соскочить с балкона, как с подножки трамвая.

Ну да, его остановил резкий и продолжительный звонок в дверь. И он, любопытства ради, последовал за сразу приосанившимся и одновременно помрачневшим полковником.

— Сынок! — сорвавшимся голосом выкрикнула мать.

В квартиру вошли трое. Ферти знал всех. Ильгара, сына полковника, с той самой сумкой, с которой он уходил из дома, и тех двух прапорщиков, находящихся на службе у Худиева. Они были в штатском, но то, что они прапорщики и самые доверенные полковнику люди, Том знал от своего осведомителя. Он, осведомитель, показал их ему и еще вручил фотографию, где они были изображены в военной форме. Как и в тот день, когда Ферти всего в нескольких метрах стоял от этих самодовольных ублюдков.

На фото их было трое. Это они, по приказу своего шефа, надругались над женой Майкла. Третий, что был с ними тогда, вероятно, остался в машине. Глядя, как они с обеих сторон крутыми плечами подпирают паренька, Том вдруг подумал, что видит их живыми в последний раз. Их часы сочтены. Майкл вынес им приговор. Скоро они будут выглядеть иначе…

— Господин полковник, ваше приказание выполнено! — лихо козырнул один из прапорщиков.

— В родной дом — под конвоем, — освобождаясь от материнских объятий, понурился Илька.

— Молчать! — рявкнул полковник и, посмотрев на верных ему прислужников, тем же тоном рубанул:

— Проваливайте!

Добросовестные служаки приученно ринулись к выходу. А полковник, молча повернувшись, прошел к себе в кабинет, оставив дверь нараспашку.

— Ко мне, блудная овца! — позвал он сына.

Парень решительно направился на зов.

— Ради Бога, молчи!.. Не перечь ему, — прошептала мать.

— Закрой за собой дверь! — приказал полковник. — Культуру надо иметь. В босяка превращаешься.

— Я ее не открывал. Как знать, может, тебе хочется, чтобы и мать слышала наш разговор, — плотно закрывая за собой дверь, парировал сын.

Невозмутимость, с какой он выговорил все это и скрытая в его словах подначка — ошеломили полковника. Какое-то мгновение Худиев не мог вымолвить ни одного словечка. Он прямо-таки задохнулся от накатившейся на него ярости. На допросах, которые он проводил, такое, когда стоявший перед ним слюнтявый интеллигент начинал иронизировать и язвить — приводило его в бешенство…

— Ах-х-х… ты, — наконец выдохнул он, — умник… Ты умник?!..

Сын все так же невозмутимо пожал плечами.

— Ты — говно! — подскочил он к парню, начисто забыв, что он не на допросе и что перед ним его сын. — Ты — мразь!..

— Я — человек, — с достоинством проговорил сын.

— Что?! — взревел полковник. — Я тебе покажу…

И Худиев двумя хорошо отработанными им на других людях ударами — в скулу и корпус — свалил парня на пол и стал топтать его…

… «Зачем? Зачем я не остановил его? Ведь можно было», — чуть не плача ругал себя Ферти…

Но было уже поздно. Безнадежно поздно. Все произошло как выблеск молнии. Менее чем в один миг…

Илька отбил ногу отца. Вскочил на ноги. Из разбитого рта хлестала кровь. Глаза были полны слез и чудовищной ненависти…

— Будь ты проклят! — по-мальчишески всхлипнул он и, подбежав к открытому окну, бросился вниз…

Полковник стоял у окна с разинутым ртом и сипел. Он уже не был полковником. Он был отцом…

— Поверьте мне, психиатру, — успокаивал Ферти и Джилл Караев, — он быстро все забудет.

— Если уже не забыл, — поддержал друга Маккормак.

— Такое не забывается! — с негодованием выпалила Джилл.

«Я, пожалуй, была первой из подбежавших к упавшему на асфальт парню… Брызги крови… Вытекший глаз… Окровавленная кость голени, торчавшая из проткнутой ею штанины брюк… Расколовшаяся надвое голова…

Не помня себя, я кричала. И на мой истошный вопль сбегались люди… Меня увел оттуда Том. Увел не то слово. Он вынес меня из толпы собравшихся зевак. Он шептал мне в ухо, что нам здесь быть нельзя. Начнут допрашивать как свидетелей. И, естественно, возникнет вопрос: как и почему я, гражданка США, оказалась во дворе дома, в котором (о чем знают все бакинцы) живут семьи работников КГБ?

Я его не слышала. Меня охватило безумие. Видеть погибшего на твоих глазах человека — не приведи, Господи!..

Успокаивающих меня Майкла и Маккормака я ненавидела. Это они задумали дурацкую операцию возмездия. И вот на тебе! Смерть невинного юноши. Я не могла смотреть в сторону Майкла. И еще чертов цэрэушник Том! Ведь он мог предотвратить…

Мне стыдно. Я прячу глаза. И то и дело прошу у каждого из них извинения за вчерашний срыв. Я была вне себя. Не помню, что конкретно, но каждому из них я наговорила кучу гадостей. Особенно досталось Майклу. Он, как мне казалось, со сладострастным плотоядием упивался бумагами, которые мы для него добыли… Мои более чем резкие наскоки и оскорбления в свой адрес они сносили удивительно стойко. Отнеслись ко мне, как к ребенку, закатившему истерику. Я это понимала и это меня злило еще больше… Потом позволила Тому увести себя в комнату. Потом пришел Маккормак со шприцем, наполненным каким-то раствором… И вскоре я уснула…

Открытое по факту гибели уголовное дело закрыли на следующий же день. Ферти принес добытые нашим путем показания тех прапорщиков и самого Худиева… Первые утверждали, что Фархада Худиева они обнаружили в притоне наркоманов и он, дескать, просил их достать для него дозу, чтобы уколоться. У него, по их единодушному мнению, начиналась „ломка“. Второй, то есть главный свидетель происшедшего, отец покойного, прямо написал: „Я не подозревал, что мой сын наркоман и что он находился в невменяемом состоянии…“ Я презирала, я с гадливым отвращением думала о полковнике Худиеве и его лизоблюдах-прапорщиках, которые силой привели мальчика домой. Мальчика, чью жизнь сделал невыносимой его собственный отец…»

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Букет Иуды

На извинения Джилл он отреагировал подчеркнуто сухо. Вежливым кивком головы. Устроенная ею сцена больно ранила его и продолжала саднить. Караев-врач понимал: все брошенное ему в лицо шло от шока. От элементарного припадка истерии. Но Караева-человека такое объяснение не могло успокоить. Сермяжная правда все-таки была в ее упреках.

Он в тот самый момент, наверное в сотый раз перебирая в руках заполученные им материалы, действительно, откровенно злорадствовал, впиваясь то в одну, то в другую строчку, что бросались ему в глаза. Они стоили этого.

В своих руках Караев держал букет компрометирующих Президента материалов. Не столько его самого, сколько его семью. Но какая разница?.. Семья есть семья. Это — реноме Президента. Его белый фрак. А он — в пятнах. Причем дурно пахнущих.

Каждый, так сказать, «цветочек» в этом «букете Иуды» бил по сыну, брату и другим родственникам, но метил в Президента… Зачем это надо было Худиеву? Почему он их собирал и припрятывал? Конечно же, с одной целью. В худший из моментов для Президента воспользоваться ими… Впрочем, что гадать, по-иезуитски предвкушая страшную месть? — думал он. Пусть на эти вопросы полковник ответит сам и самому Президенту…

Именно в тот момент, когда Караев, обуреваемый жаждой справедливого, а главное честного возмездия, лелеял эту мысль, Джилл и накинулась на него. Потом, когда Эм успокоил ее, вколов убойной силы транквилизатор, и они остались втроем, Караев еще долго не мог собраться с мыслями. Словно Джилл поймала его за чем-то постыдным и выставила всем напоказ.

— Майкл, не бери в голову. Забудь, — добродушно рокотал Эм. — Тебе же понятно — синдром шока…

— Конечно, — подхватил Том. — Она, по сути, — ребенок. А тут на ее глазах вдребезги разбивается человек.

— В чем-то она права, — упавшим голосом произносит он.

— В чем-то?! — вдруг резко вскинулся всегда сдержанный и немногословный Ферти. — Это неопределенное «в чем-то» — аргумент хлюпика-интеллигента с повышенной концентрацией лжесовести… Майкл, ничего меня так не бесит, как это «в чем-то»… В чем-то прав убийца… В чем-то прав насильник… В чем-то прав предатель, — на разные лады дразнился Том.