Воля павших - Олег Верещагин

– Мой дед, – отрывисто сказал он. – Он был местьником?

– Да, – откликнулся Гостимир. – Не надо, Вольг, тебе будет жаль потом.

Падающий Ленко. Разорванный плащ на спине Йерикки. Крик: «Горцы, суки! Сдохнете!»

Сладкий ужас, от которого на глаза навернулись слезы, заполнил все существо Олега. Он еще раз посмотрел в спокойное лицо Ленко. И, наклонившись, отстегнул пояс с мечом и ножом – широкий, из толстой кожи, с серебряной пряжкой в виде восьмиконечной звезды-перуники. Выпрямился. Поглядел вокруг с легким вызовом:

– До зимы далеко. Я что-то сделал не так? Скажите.

Йерикка смотрел явно одобрительно. Гостимир покачал головой. Гоймир вздохнул:

– Ты не ведаешь, что сделал, Волы. Но теперь уж прошло время поправлять что…

– Я и не собираюсь ничего поправлять, – упрямо сказал Олег, застегивая на себе пояс. Ленко в самом деле был плотнее – пришлось перетянуть пряжку, чтобы пояс не болтался на бедрах. Меч и нож оттянули его непривычной сумрачной тяжестью – словно присматривались к новому хозяину и еще не решили, принять ли его, признать ли…

Дома – Олегу пришло в голову определение «пятистенки», хотя он и не знал, что оно означает и пятистенки ли эти дома – стояли без заборов, открыто, среди яблонь, шиповника и еще каких-то кустов, мальчику неизвестных. Все они образовывали одну длинную улицу, тянувшуюся прямиком через укрытую в скалах долину. За домами покровительственно раскидывали свои кроны могучие дубы. Очевидно, когда-то всю эту укромную, закрытую от ветров скалами землю занимала небольшая дубрава. Потом пришли люди. Построили у входа в долину крепость. Стали ставить дома, сажать яблони, ухаживать за ними в морозы… Но и дубов не свели больше, чем нужно – Рысье Логово лежало в их окружении, как под надежной стражей. Красивое, тихое место… Дома – от конька до завалинки – покрывала искусно сделанная резьба, в которой узнавал Олег все те же мотивы, что и на головных повязках, на одежде людей племени… И в каждом дворе – даже символически не обозначенном – стоял резной столб. Женщина в рогатом головном уборе обеими руками прижимала к животу разделенный на четыре части ромб.

Лада. Богиня порядка, чистоты, гармонии. Так объяснил Олегу шепотом Йерикка. Он же сказал, что эта часть Рысьего Логова называется Город – как огороженная скалами и крепостью у прорубленной в тех скалах дороги.

Олег плохо слушал эти объяснения. Чувство, владевшее им, нельзя было назвать страхом. Он словно бы все глубже погружался в странный тревожный сон – с каждым часом все больше и больше увязал в делах этого мира, подчиняясь его холодному очарованию и совершая поступки, на которые раньше просто не был способен. Как знать, не испытал ли что-то подобное его дед, оказавшись здесь впервые? Может быть. Его сейчас этот вопрос не очень волновал.

Город был тих, но не пустынен. Люди стояли возле каждой низкой двери – молча, глядя на приближающихся по пыльной дороге мальчиков. Олег шел первым, неся на руках перед грудью пояс Ленко. За его плечами мерно, в ногу, шагали Гоймир и Гостимир; Йерикка пойти не мог, остался с краю Города.

И едва они проходили мимо какого-то дома, как люди, стоявшие там, начинали петь за их спинами. Родившись около крайнего, песня усиливалась и росла с каждым десятком шагов. Она была без слов – люди пели, не разжимая губ, печально и сурово повторяя один и тот же пронзительный мотив, при котором можно было думать о единственной вещи.

О Смерти.

Громче. Громче. Громче. Лица обоих горских мальчишек – Олег видел их боковым зрением – были отрешенны и суровы, глаза устремлены вдаль, где они видели… что? Как их друзья вот так же идут к их домам и несут на вытянутых руках черное горе, а безликая женская фигура шагает в ногу с ними – видимая для тех, кто МОЖЕТ видеть?

Олег не знал, сколько они прошли. Он не считал ни шагов, ни домов. И почти не способен был думать. Пояс оттягивал ему руки, словно он нес человеческое тело. По дороге домой кривящийся от боли Йерикка объяснил землянину весь смысл совершенного им, Олегом – и теперь этот разговор занимал все воображение мальчишки.

Меч и камас – так правильно назывался нож, похожий на кукри, – это часть воина. Когда Карна обрезает нить, питающую человека идущей из Божьего мира, из вир-рая, Огниной, жизненной силой, в страхе и тоске кричит Желя, водительница человеческой души. Некоторые слышат этот крик и могут сказать – я скоро умру. Другие не слышат… но это и не важно. А важно то, что принимающий оружие убитого – принимает его часть. Сливает ее с собой – и САМ становится ЧАСТЬЮ ТОГО, КОГО БОЛЬШЕ НЕТ НА ЗЕМЛЕ, В МИРЕ. Морана-Смерть чует эту оставшуюся в мире живых частичку. Морана-Смерть посылает Map, своих прислужниц – забрать то, что должно быть воссоединено с умершим. Тот, кто взял оружие товарища, облегчает ему возвращение из виррая в Мир – в облике внука, правнука, племянника; любого из родичей. Но на себя навлекает великую опасность. Мары слепы в мире живых. Они не могут отличить слившуюся с живым часть погибшего – и самого живого, нового носителя оружия. И, если находят то, что ищут, – стараются забрать все сразу. И не всякий может им противостоять, потому что сила Map велика…

Сам того не зная, в глазах горцев Олег уже совершил ПОСТУПОК – он СТАЛ ЧАСТЬЮ МЕРТВОГО, облегчив и приблизив для Ленко ВОЗВРАЩЕНИЕ, сохранив на земле, в Мире, живую его частичку. Когда Йерикка объяснил все это, Олег, внутренне поежившись от неприятного ощущеньица, спросил, верит ли в это сам Йерикка?

И тот сказал только: «ДА».

А песня без слов, казалось, пульсирует, заняв собой все пространство долины.

– Здесь, – еле слышно сказал за плечом Олега Гоймир.

Как автомат, Олег повернул.

Дорожка к ЭТОМУ дому была обложена по краям гранитными плитками и усыпана песком. На этой дорожке, рядом с фигурой Лады, стояли красивая статная женщина, седая пара – старый воин и сухонькая старушка, его спутница жизни, и дети: мальчик лет десяти, поразительно похожий на Ленко, а с ним – две девушки на три-четыре года старше, похожие на мать.

– Мы принесли горе в твой дом, Миловида Справна. – Гоймир поклонился женщине в пояс.

Женщина, очевидно, поняла это давно – еще когда они вошли в Город. Но надеялась на чудо – надеялась с неистовой верой матери, которая, бывает, отталкивает смерть… А вот не оттолкнула. Олег заметил, как подались друг к другу и без того тесно стоящие люди – будто сплотились перед бедой.

Женщина вскинула голову решительно и гордо:

– Где сын мой Ленко? – послышался ее голос.

– Он ушел, чтобы погостить у отца и родни и вернуться, когда отпустят, – тихо ответил Гоймир. – Перун Сварожич нальет ему полную чашу меда и подаст руками своей дочери…

Женщина покачнулась. Мальчик, брат Ленко, подался к ней с решительным бледным лицом, но мать отстранила его:

– Скажи по правде, Гоймир Лискович, ответь по чести – не опозорил ли мой сын имени Рыси и достойного рода своего?

– Ленко погиб в бою, – откликнулся Гоймир. – Радуга не обломится под ним. Лед Кащеев его не дождется, Миловида Справна, мать воина…

– Кто принес нам его пояс? – подал голос старик, и глаза его блеснули под седыми бровями. Он смотрел мимо Олега. – Ты, Гоймир Лискович?

– Я, – со звенящей в голове пустотой Олег шагнул вперед. – Я принес тебе пояс твоего внука. И я оставлю его себе.

И Олег нарочито медленно застегнул пояс у себя на бедрах.

Глаза старика пронзили мальчика насквозь почти злобным взглядом.

– Тебя я не знаю, не ведаю, кто ты, не видел до сей поры. Назовись.

– Олег Марычев, – ответил Олег. – Я издалека, но я буду сражаться за ваш род, ваше племя, как за свои.

«Кто это сказал?! Я это сказал?! I'm crazy[17] совсем, кажется. Тут, наверное, воздух такой».

Старик еще несколько мгновений изучал Олега – словно вещь ощупывал глазами. Потом седая голова наклонилась:

– Добро. Так будет.

– Мать, – неожиданно сурово произнес младший, беря женщину за руку, и это не прозвучало смешно. – Я тоже буду мстить за брата. Подрасту лишь немного – и будет им горе, как оружие возьму. Я столько их убью, сколь смогу, сколь поможет убить Дажьбог Сварожич…

– Ты, рысенок? – спросил старик. И, неожиданно легко шагнув вперед, повернул к себе младшего внука, взяв его жестким хватом за волосы. Заглянул ему в глаза: – Ты будешь местьник тоже?

Мальчишка не вздрогнул:

– Я, дед, – решительно сказал он.

И старик разжал пальцы.

– Добро. И так пускай тож будет.

Тем временем Миловида, повернувшись к Олегу, неспешно и глубоко ему поклонилась, а затем заговорила:

– Войди и ты в наш дом, Вольг Марыч.

Она сказала так, а Олег, услышав свою фамилию в здешнем произношении, сообразил только теперь, что она созвучна с «марами» и вновь ощутил неприятный холодок по коже.

– Будь в наш род, сядь к нашему Огню, местьник за моего сына. И не услышишь ни от кого слова «чужой». Так я говорю про то, в чем слово женщины – закон богов. Будь добр и благо тебе…