Воля павших - Олег Верещагин

– Вы собираетесь сражаться?! – Олег ощутил, как против воли вытаращились глаза.

– Разве можно по-иному? – с таким же удивлением спросил Гоймир. – Со своей земли умри – не сходи! Так сказано.

Олег подумал, что очень даже можно – по-иному. Он был развитым парнем, имел свои суждения по множеству вопросов, о которых большинство его сверстников даже не задумываются. И, глядя телевизор – репортажи о притеснениях русских в разных местах бывшего СССР – всегда очень переживал, не понимая, почему те не сопротивляются. Да хотя бы и с оружием в руках – что терять, когда тебя выгоняют из дома, издеваются над твоими близкими?! Отец с горькой иронией говорил: «Зато живем по божьим заповедям – ударили по щеке, другую подставляем». Но вот рядом с Олегом ехали совсем другие славяне. Такие же, как он. Говорившие на неотличимом почти языке. И все-таки – другие. Считавшие, что боги за тех, кто противится врагу. Готовившиеся вступить в войну, в которой им заведомо не было победы.

Это не около телевизора возмущаться – почему, мол, не сопротивляются, почему такая покорность. А если автомат в беспощадных руках уже нацелен в лоб и тебе говорят: «Беги!»? Или: «Бросай оружие!»? Кто не побежит? Кто не бросит?

Да вот они не побегут и не бросят. Но ему-то что делать?! Зимы ждать, до которой, может быть, никто тут и не доживет?! Противное чувство страха поднялось откуда-то из района желудка. Снова вспомнились виселицы и тупой, исполненный высокомерной силы, полет данванских машин… Против них – с мечами?! Да пусть даже с этой рухлядью – «Дегтяревым»?! И что?! Вон, даже когда дед со своими друзьями – или кем там! – помогал, и то ничего не вышло, а теперь?! Ведь объективно – им кранты, это же видно. И им, и сопротивлению в городах, и неведомым ан-ласам-кочевникам, землю которых травят данваны… Мир этот – в их власти. Они тут самые сильные…

Было что-то… неправильное в этих мыслях. Неправильное и скользкое, как лягушка под босой ногой. Противное. Только Олег не мог понять – что.

Его спутники тоже ехали молча. То ли переживали совсем недавнюю безвестную кончину близких, то ли думали о своем вполне ясном будущем… А потом вдруг Гостимир вскинул голову, тряхнул волосами, улыбнулся и… запел. Здорово запел, словно солист хора мальчиков имени кого-нибудь там знаменитого. Чисто, звонко и сурово:

Жаль, мало на сеете свободных зверей.Становятся волки покорней людей.Ошейник на шею, убогую костьВ те зубы, где воет природная злость…

И почти тут же подхватили Гоймир, Ленко и Йерикка:

А ловчие сети калечат волчат,Их суки ручные вскормят средь щенят.И будет хозяин под стук тумаковСмеяться, что нету Перуна Волков!Пусть лают собаки, таков их удел.Восстаньте волками, кто весел и смел!Кто верит в удачу и лютую смерть.Кому бы хотелось в бою умереть!Учите щенят, есть немало волковСредь них, не запятнанных скверной оков.Вдохнут они волю и примут наш вой,Как клич, как девиз на охоту и в бой!..

Это была первая песня с рифмой, которую Олег тут слышал. И звучала она, как дерзкий вызов тому, что происходит в Мире. Не было в ней безнадежной, суровой готовности ТОЛЬКО умереть, чего можно было ожидать. Олег почувствовал, как напрягаются мускулы, а руки сжимаются в кулаки…

Покорная вера – в собачьих богах!Ошейник Исуса – их слабость и страх!Но вольные звери не знают преград,Поймут волкодавов тупой маскарад!Поймут и оскалят кинжалы-клыки!Пощады не будет всем вам, выжлоки!И вольные ветры завоют в лесах,И знамя для волка – свобода, не страх![14]

– Почему песня о волках? – спросил Олег. – Ведь вы – племя Рыси?

– Волк – зверь Перуна, – сурово ответил Гоймир. – Зверь войны. И не надо больше спрашивать…

Бесшумно ступая по моховой подушке, коньки выбрались на поляну, посреди которой высился тот самый камень – словно памятник Ломку. Тут ничего не изменилось. Все так же лежали трупы хангаров, да задувал холодный ветер между сосен.

– Вяжите носилки к лошадям, – приказал Гоймир, спешиваясь первым.

– Помоги, – обратился Гостимир к Йерикке, и они вдвоем начали особым образом пристегивать носилки к конской сбруе. Гоймир, чуть пригнувшись, водил стволом ППШ, шаря взглядом между деревьев, по камням и зарослям папоротника ниже на склоне.

– Нету там никого, – слегка насмешливо бросил Ленко, перекидывая ногу через седло и съезжая наземь, – довольно в бабки играться.

– Для многих последними стали такие слова, – через плечо заметил Йерикка. – И многие из тех многих были воинами не чета нам.

Олег тоже спешился, машинально закинул повод за сучок, потрепал коня по жесткой долгой гриве. Расстегнул кобуру. С одним револьвером в окружении славян, особенно Йерикки с пулеметом и Гоймира с ППШ, он чувствовал себя каким-то голым. Тем более что…

– Уж больно тихо тут, – сказал вдруг Гоймир раньше, чем Олег додумал свою мысль. – Вольг, Ленко, пошли тело подберем, да и поедем отсюда.

Они втроем двинулись к камню. Ленко шел чуть впереди. Гоймир – сбоку Олега.

С камня взлетела сорока. Уже видно стало, что убитый лежит на животе и что его обыскали. Иного трудно было ожидать… Мох, покрывавший камни почти повсеместно, ощутимо пружинил под ногой. Олег всматривался вниз – туда, откуда доносился еле слышный шум речки. Взгляд мальчишки скользил по камням, тут и там поднимавшимся надо мхом и папоротником. Их бурые и серые бока пятнали лишайники…

И на одном из камней лишайник был содран.

Содран так, словно на него в спешке наступили… и обнажившийся камень был все еще влажным, непросохшим. В сухом, холодном воздухе, в солнечный день, в сосновом лесу камень высох бы минут за пять.

Кто-то пробежал тут не больше пяти минут назад.

Олегу стало жарко. Но он ничего не успел сказать – Йерикка сверху вдруг закричал:

– За-са-да-а-а!!! – и ударил вниз очередью из «Дегтярева» прямо через голову Олега. Услышав свист пуль, тот бухнулся на живот раньше, чем до него дошел смысл крика. Прямо перед Олегом подпрыгивал на месте и крутился, словно танцевал рэп, Ленко, а потом – упал и скатился чуть вниз, уперся в камни спиной, застыл. Гоймир прыгнул вперед и в сторону, за похожий на мяч для регби валун. Йерикка продолжал стрелять, и Олег увидел, как бежит, прыгая с камня на камень, Гостимир – а потом ныряет в папоротник, словно в воду…

Потом взгляд Олега упал вниз.

Там, среди сосен и камней, передвигались от укрытия к укрытию люди в мешковатой серо-зеленой форме. Не хангары. Они перебегали и стреляли из длинных винтовок короткими очередями.

Сюда стреляли. Вот один из них как-то странно завалился в папоротник и уже не встал… другого, спрятавшегося было за дерево, словно удар передком автомобиля швырнул вниз по склону…

Что-то с коротким хлопком разорвалось среди камней позади. Рядом на живот рухнул Йерикка, с хрипом завозился, подтягивая за ремень пулемет; спина у пего заплывала кровью сквозь плащ. Только теперь до Олега дошло, что он находится в центре самого настоящего боя.

Почти инстинктивно, движимый страхом за свою незащищенность, Олег оттолкнулся и перекатился по склону вниз, к Ленко. Тот был прострелен пулями в десятке мест, не меньше, но Олег не заметил этого, как не заметил и того, что перепачкал кровью ладони, схватившись за самострел, – к счастью, свободный, ни за что не зацепившийся…

– Горцы, суки! – закричали снизу, и Олег вздрогнул – столько было в этих словах злобы и до такой степени неожиданно оказалось услышать их на русском… на славянском языке. – Сдохнете сейчас, выродки вонючие! Сдохнете!

– Сам ты выродок, подстилка хангарская, выползок данванский! – зло крикнул Гоймир. Он стрелял, лежа за камнем, выставив ствол ППШ, наугад, и ветер сносил облачка быстро рассеивающегося призрачного дыма. Пули щелкали по его укрытию, высунуться Гоймир не мог.

Забинтованными руками действовать было нелегко, но все-таки вполне возможно. Олег сдернул крышку с тула на поясе Ленко, выгреб наружу короткие, без оперений стрелы. Он не хотел пускать в ход наган, боясь совсем растратить патроны.

Ленко смотрел на него – совершенно спокойными, живыми глазами. Но изо рта и ноздрей мальчика вытекали струйки темной, уже начавшей сворачиваться крови…

Олег положил самострел на поясницу убитого – для упора. Абсолютное хладнокровие, подобное тому, посетившему его утром в поле, поселилось и сейчас в каждой клеточке тела…

…Человек, учивший его фехтованию, этим не ограничивался. Он много раз водил мальчишек в походы и устраивал с ними военные игры. Во время таких игр своих подчиненных тренер терроризировал беспощадно – физически и морально. Ему ничего не стоило проехаться специально срезанной палкой по спине, если она в строю казалась недостаточно прямой, пнуть ботинком на сантиметр выше, чем надо, в поднятый при переползании зад, довести четырнадцатилетнего парня до слез едкими и громогласными публичными насмешками… Жалобы на «тяжело» или «не могу» он игнорировал. «Не хочу» же не признавал вообще – на «не хочу» ответом было «у нас все добровольно – вон из клуба и из секции!»