Пловец (сборник) - Ираклий Квирикадзе

– Бери, это копии твоего сценария, – смеется Лу. – Почему я должна тащить их через весь Нью-Йорк?

– Лу, пошли в парк.

– Вот так вот, в парк?

– Оставь все это бумажное дерьмо в лифте. К черту всех этих империалистов, графинь, Распутина…

– Мальчик, крысиный яд – наш хлеб…

Зажатый в каменных громадах небольшой нью-йоркский парк. Видна одинокая велосипедистка.

– Вот она.

Лу отвечает разочарованно:

– Это мать нашей менеджерши. Ну и что?

Велосипедистка приближается. Аккуратная пожилая женщина, выставив перед собой бамбуковую палку, тихо повторяет: «Эй, эй, эй». Она проезжает мимо Никиты, Александра, Лу. Делает круг по тропе.

– Иди поговори с ней, скажи, что хотел ей сказать… Мы с Лу посидим здесь.

– Я пьяный… Я не смогу сказать…

– Смелый… Скажешь…

Александр сел с Лу на скамейку. Смотрит.

Никита поравнялся с велосипедисткой. Окликнул ее. Они пошли рядом. Велосипедистка положила руку на плечо Никиты, и так они двинулись по тропе. О чем-то говорят.

– Почему ты так нервничаешь?

– Я?.. Не знаю. Сейчас что-то происходит. Мне трудно объяснить тебе. Важное… для этих людей… – Александр показывает на Никиту и Дэзи, – для этого парка, для этого города, черт побери, для мира, для меня, для тебя… Нет ничего особенного – мужчина говорит женщине: «Люблю, будь моей» – все…

– Они же старые?

– Ну и что? Когда-то же надо это сказать… – пьяно улыбается Александр.

Каменные лабиринты домов Нью-Йорка. Парк. Тропинка. Велосипедистка и ее пеший спутник в майке, на которой бородатый Карл Маркс играет в пинг-понг в огромном мегаполисе…

Шлюха американского капитана

Вбольшой студии звукозаписи в Лос-Анджелесе стоит множество пюпитров, на них раскрыты ноты, но, кроме виолончелиста Френсиса Кристофера, никого нет. Он играет, заглядывая в нотные листы.

В глубине студии сидит дочь Френсиса, Пегги Кристофер. Ей тринадцать лет. Она смотрит на виолончелиста и беззвучно смеется. Шуметь нельзя – идет запись, горят таблички «Внимание, микрофоны включены». Неожиданно Пегги вскакивает и бежит к стулу, стоящему ближе к отцу.

На лице Френсиса тревога, он водит смычком по струнам виолончели, но в глазах: «Ты что, девочка, с ума сошла?!»

За стеклянным окном видна комната, где у пульта сидят люди. Они записывают игру Френсиса Кристофера. Кто-то из мужчин стучит кулаком по голове: «Девочка сдурела, скрип слышен!» Включил микрофон, раздался его голос:

– Пегги, ты можешь приколотить к полу свои сандалии?

Пегги кричит:

– Дай гвозди, Тед…

По пустынному калифорнийскому шоссе едет легковая машина. Она обгоняет одинокие грузовые рефрижераторы. За рулем Френсис. Из радиоприемника громко звучит виолончельная музыка. Френсис нажимает на клаксон, оставляя за собой очередной рефрижератор. Рядом на сиденье Пегги.

– Пап, ну куда ты так несешься, ничего с дедом не случилось, я-то знаю…

– Звонили же Эмерсоны… Сказали, исчез…

– Он уже исчезал, когда мы с мамой жили у него летом. Уходил в лес и не возвращался день-два. Потом рассказывал: напился и заснул. И сейчас где-то спит… скорее всего в лодке…

Маленькая комната старого Эрвина Кристофера забита коробками из-под обуви, виски и вина. В коробках старые газеты, журналы. В аквариуме плавает большой сазан. Рыба смотрит на старика, который спит перед тарелкой остывшего супа. Это Эрвин Кристофер, отец Френсиса, дед Пегги.

Раннее утро. Тихо. Слышен только глухой звук тыкающего нос в стекло сазана. Раздается резкий звонок в дверь. Старый Эрвин открывает глаза. Встает, распахивает дверь. Перед ним Френсис и Пегги.

– Папа! Ты дома!!! Эмерсоны меня напугали…

– Дураки…

Пегги победоносно смотрит на отца, вбегает в комнату.

– Ты не хочешь поцеловать меня?

– От тебя пахнет вином… Кислым и дешевым…

– Почему дешевым?

– Мама говорит, дешевым…

– Скажи своей маме, пусть пришлет ящик дорогого, я и его выпью…

Старик Эрвин, крупнотелый, в мятой рубашке, прикуривает огрызок сигары. Руки его при этом чуть дрожат.

– Папа, мы с Пегги едем в Россию…

Услышав это сообщение, старик поднял глаза к потолку:

– Россия, Россия… Где это?

– Папа, не дури…

Эрвин достает изо рта сигарный огрызок, обтирает его об рукав и дает почему-то девочке:

– Приедешь в Россию, затянись несколько раз и выпусти дым.

– Хорошо. Пусть Россия завоняет тобой…

Френсис возмущенно:

– Девочка!

– Она точно сказала, – смеется Эрвин. – Пусть Россия вспомнит обо мне…

Эрвин приподнялся на цыпочках и стал шарить на полках шкафа:

– Вчера кинул сюда газету со статьей о Поле Робсоне…

– Кто это?

– Робсон – великий американский бас! Он вывез тебя из России, в ящике из-под мыла…

– Как? Папу в ящике из-под мыла?

Старик не отвечает – ищет. Не найдя, недовольно машет рукой:

– Нету… Все исчезает… Я пел с Робсоном в опере Чайковского «Евгений Онегин».

– Папа, ты трезв?

– Трезв, а почему ты удивляешься, я же говорил тебе, что пел в России в любительской опере…

– Я знаю, ты служил там в Красном Кресте…

– Боролся с малярией, холерой, тифом… Но и пел в опере, иногда даже исполнял сольные арии… Где эта сраная статья?

Старик неосторожным движением скинул на пол ящик. Из него посыпались сотни старых газетных вырезок. Эрвин, растерянный, смотрит на море бумаг…

– Ладно, бог с ней, поехали куда-нибудь, дернем по стаканчику. – Поворачивается к внучке: – Угостишь виски старого пердуна?!

С балкона вокзального буфета видны холмы, рельсы, товарные вагоны с щебнем. За одним из столов буфета сидят восьмидесятилетний Эрвин и его сын Френсис. Пегги стоит на пустыре, смотрит на большую серую лягушку. Эрвин пьет виски. На старике – несвежая рубашка, сандалии на босу ногу.

– Зачем едете в Россию?

– Наш оркестр пригласили. Пегги уже со мной играет… Она молодчина…

Эрвин вливает в себя остаток виски:

– Закажи еще…

– Слушай, папа, ты никогда не говорил мне… и я не спрашивал… Что случилось в России? Почему я оказался в мыльном ящике и почему этот Робсон перевозил меня?

Эрвин хлопает по стакану, желая обратить внимание проходящего официанта.

– Не хочешь – не говори… Может, это тебе неприятно… Сколько лет я не знал ни о чем, могу и дальше ничего не знать…

Расторопный официант принес виски.

– Много пить плохо. Совсем не пить тоже плохо…

– Однажды, давным-давно, ты показал фотографию, сказал: «Это твоя мама» – и назвал имя, Анна, и какую-то русскую фамилию…

– Еврейскую… Шагал…

– Шагал? Это художник, у которого влюбленные летают в воздухе…

Эрвин ухмыльнулся, влил в себя виски:

– Это фамилия твоей матери…

Эрвин огляделся по сторонам – официанта не видно.

– Принеси…

– Папа, уже четвертый…

– Принеси, я расскажу всю русскую историю между пятым и седьмым стаканом… Будешь знать об Анне Шагал и Робсоне и том, как мы мерзли в русских снегах…

Френсис встает, идет вглубь буфета. Эрвин закрывает глаза.

Сороковые годы. Широкое поле, заросшее густой травой. Вдали виднеется город Зубы. Сверкают купола церквей. Тишина.

В поле стоит поезд у семафора, паровоз дымит. С поезда сходит проводник. За ним спрыгивает в траву молодой американский капитан медицинской службы Эрвин Кристофер. Разминается. Вдыхает свежий воздух.

– Это что, Зубы?

– Да.

– Долго будем стоять?

– Ждем встречного…

Проводник пошел к будке стрелочника. Эрвин сел на траву. Оглянулся. У окна соседнего вагона стоит военный. Эрвин видит руку, метнувшую что-то за окно. Посыпались кусочки бумаги. Один из кусочков опустился в траву у ног Эрвина. Эрвин поднял обрывок фотографии. Женский глаз и часть носа. Эрвин посмотрел на окно вагона. Человек в военной форме исчез. Чуть поодаль в траве лежит другой обрывок. Эрвин потянулся к нему, поднял, приставил к первому обрывку.

Глаз, нос и улыбающиеся губы – часть красивого женского лица. Эрвин встал, сделал шаг и поднял еще несколько обрывков. Это прядь волос, лоб, ухо, второй глаз. Эрвин отбросил кусочки фотографии и пошел в сторону будки стрелочника. Заглянул в открытую дверь.

В будке на стене висит портрет Ленина. Под портретом проводник со спущенными штанами прижал к стене будки молодую женщину-стрелочницу.

Оба тихо стонут…

Эрвин осторожно отошел от дверей, вернулся к поезду.

Вновь нагнулся к траве и поднял обрывок фотографии, на котором тонкая женская шея. Эрвин поднял им же брошенные обрывки, нашел под колесами поезда еще два и вспрыгнул на ступеньку вагона. Поезд медленно начинает движение.

В купе Эрвина сидит голый по пояс мужчина, спит и храпит. На груди мужчины татуировка: тигр в прыжке, скорпион и пистолет.

Эрвин садится у столика и раскладывает обрывки. Сложив мозаику, он видит лицо молодой девушки.