Самый короткий путь (СИ) - "Elle D."

отвечавшего одновременно на тысячу вопросов и отдававшего тысячу распоряжений.

Уилл боялся даже представить себя на его месте. Сам он, без сомнения, растерялся бы в

первую же минуту – а Риверте справлялся со всем отлично и, похоже, совершенно не

уставал, ибо продолжал язвить и сыпать направо и налево своими коронными шуточками.

И, разумеется, он не упускал случая мимоходом ухватить за округлый задок хорошенькую

крестьяночку, от чего та взвизгивала и хваталась за пылающее лицо, хохоча от восторга. И

никому это не претило – даже трое сельских священников, оказавшихся в Даккаре,

смотрели на эти непристойности снисходительно. Да, в Даккаре теперь были священники!

Их потребовали крестьяне, пришедшие в ужас от перспективы оказаться в осаде без

божественного утешения. Уилл прекрасно понимал их чувства, но Риверте сперва и

слышать ничего не хотел. Наконец, под нажимом Гальяны, он дал разрешение – страшно

ругаясь и запретив «этим поганым святошам» совать нос за пределы людской.

Чудовищное святотатство – и всё же для Риверте, на дух не выносившего святость, это

был небывало широкий жест.

Уилл оставался от всего этого в стороне. Через пажа Риверте передал ему приказ

оставаться у себя и сидеть на месте, пока не поступит иное распоряжение. Уилл выполнял

этот приказ весьма охотно. Пажи тоже носились в те дни как неугомонные, с совершенно

осоловелыми взглядами, и попадаться им на пути, когда они мчались через весь замок к

Гальяне с приказом от Риверте или к Риверте с ответом от Гальяны, было чревато

увечьями. Освальдо среди них не было – он покинул замок. Лишь только стало известно о

грядущей осаде, Риверте предложил оставить Даккар всем, кто боится за свою жизнь – и

кое-кто воспользовался этим предложением. К сожалению, на Уилла оно не

распространялось. Однако Освальдо, как было известно, уехал не поэтому – он хотел

остаться, но Риверте фактически выгнал его, сказав, что больше не нуждается в его

услугах. Говорили, что, собирая свои вещи, среди которых не было неизменной гитары,

юный певец был смертельно бледен и похож на лунатика. Бедняга… неужели он вправду

влюблён в Риверте, как тот утверждал? Не может быть – просто господин граф излишне

самоуверен. Ни один человек, если только он не совсем обезумел, не может испытывать к

нему приязни…

Так думал Уилл, глядя на то, как граф Риверте спасает своих людей. Если говорить

начистоту, Уилл не был уверен, что Роберт или даже отец проявили бы в подобной

ситуации столько рвения и самоотверженности. Нет, они бы, конечно, тоже не сбежали,

даже если бы их король, по примеру короля Рикардо, сделал им столь малодушное

предложение… Скорее, они бы призвали в Тэйнхайл ополчение из сильных молодых

мужчин, оставив крестьян защищать свои дома и жизни собственными силами. В конце

концов, ведь это всего лишь крестьяне.

«Почему он всё это делает?» – спрашивал Уилл непонятно кого, глядя на творящееся во

дворе замка светопреставление, слушая, как кричат дозорные на стенах, лают собаки и

где-то вопит ребёнок, которого шлёпает мать. Почему?.. Это был вопрос того же разряда,

что и вопрос «зачем?», заданный Уиллом на поле под Большим дубом. Коварный вопрос,

как сказал тогда Риверте. Вменяемого и хоть отчасти похожего на правду ответа на него

Уилл как тогда, так и теперь не мог получить…

Ибо то, что походило на правду, было слишком непривычно, слишком странно.

Оставался открытым также вопрос, как к происходящему отнесётся король Вальены.

Наградив своего фаворита ссылкой за непокорность приказу, теперь он в ответ на

милостивое прощение получил новое неповиновение. Гонцы между Сианой и Даккаром

носились как угорелые, лошади под ними падали в мыле и тут же дохли, едва влетев в

раскрытые ворота Даккара. Король Вальены рвал и метал. Уилл слышал громогласные

раскаты хохота Риверте, доносившиеся из его кабинета в те минуты, когда он читал эти

письма. Уилл совершенно не понимал, что происходит между двумя этими людьми,

вероятно, наиболее могущественными в этой части мира, одного из которых он ненавидел

и боялся, а другого – никогда в жизни не видел, но это явно было нечто за пределами

человеческого понимания. В конце концов король Рикардо сдался. Риверте добился от

него обещания собрать армию ему в подмогу и выслать её в течение трёх недель.

– Всего-то три недели, – весело говорил Риверте Гальяне, когда они шагали через

запруженный двор, пробираясь к воротам. – Только и надо, что за это время не сдать

стены.

– Всего-то, – мрачно кивал в ответ Гальяна. В последние дни он выглядел куда менее

самоуверенным и, казалось, напрочь избавился от своих слащавых улыбочек. Таким он

Уиллу почти нравился, хотя в этой почти симпатии было, пожалуй, чересчур много

злорадства. Странно, но осознание этого злорадства заставило его ощутить стыд – хотя нет

ничего недостойного в радости, которую доставляет тебе затруднительное положение

врага.

Уилл не раз думал, что мог бы с лёгкостью бежать во время всей этой шумихи – ворота

стояли открытыми целый день, запираясь только на ночь. Однако он не мог бежать. Во-

первых, это было против законов чести; во-вторых, бегство заложника значило бы для

Хиллэса открытую войну с Вальеной, положив конец натянутому перемирию, которое

между ними существовало сейчас. И в-третьих, он всё ещё не выполнил приказа,

полученного от своего брата.

Было очень трудно выполнить этот приказ.

В первые два дня после начала подготовки к осаде Риверте, казалось, совершенно забыл

про Уилла. Тот был несказанно рад этому – после предшествовавшей пресловутому

посланию из Сианы ночи и утру ему было необходимо прийти в себя и разобраться в

своих, более чем противоречивых, ощущениях. Но это оказалось непросто сделать в

царившей вокруг атмосфере всеобщего хаоса и беспорядка. В самом замке царил такой

кавардак, что безопаснее всего было и впрямь оставаться в своей комнате или в

библиотеке; но на одном месте Уилл томился и скучал. Он не мог читать – происходящее

внизу, под стенами, хотя и пугало его своим размахом и предзнаменованием чего-то

ужасного, но и не меньше притягивало. Он никогда не видел одновременно столько

людей, свято и твёрдо верящих в того, кто их собрал. Однажды Уилл увидел мальчишку

из Старого Ручья – того самого, который получил от господина графа честно

заработанный кошелёк. Он вступил в ополчение и тренировался во дворе с копьём, изо

всех сил стараясь научиться как можно большему за тот короткий срок, что у них был. Он,

обесчещенный по минутной прихоти Риверте, похоже, нисколько не держал на него зла.

Никто здесь не держал на него зла.

Больше того – Уилл боялся поверить в это – походило на то, что они его любили.

На четвертый день Даккарского Исхода, как Уилл называл про себя всё это безумие, замок

потряс единый вопль радостного торжества. Кинувшись к окну и высунувшись в него по

пояс, Уилл увидел, что в замок въезжает шеренга телег, гружёных огромными бочками.

Эта была партия эля, заказанная господином графом. Он вполне понимал, насколько

важен боевой дух обитателей крепости. Одну из бочек немедленно откупорили, и весёлый

гул не стихал до самого вечера.

Именно этим вечером Риверте наконец вспомнил о существовании Уилла Норана.

Уилл пытался читать Руады, мысленно молясь о душевном равновесии, которого ему так

не хватало, когда дверь его комнаты распахнулась безо всякого предупреждения, и он

увидел на пороге самого Риверте. Это был первый случай, когда Риверте самолично

врывался в его покои. Уилл испуганно вскочил.

– Не ждали? – спросил Риверте, подходя прямо к нему. Он был в обычном для него в