Реабилитированный Есенин - Петр Радечко

Однако можно ли стать приверженцем спиртного, если напиваться, пусть даже и сверх меры, только на деревенских свадьбах? Притом невенчанных. Уж явно не на каждой неделе они случались, да и не каждый месяц. И только зимой.

«В начале весны, – вспоминала сестра поэта Екатерина Есенина, – дедушка уезжал в Питер и плавал на баржах до самой осени».

Выпивал и угощал односельчан Федор Андреевич Титов только глубокой осенью, когда возвращался с доходом домой.

Что касается дедушки по отцовской линии – Никиты Осиповича Есенина, то согласно тем же воспоминаниям сестры поэта, он «много лет был сельским старостой, умел писать всякие прошения, пользовался в селе большим уважением как трезвый и умный человек».

Абсолютным трезвенником был и отец поэта, Александр Никитович, который почти всю жизнь служил в мясной лавке у купца Крылова в Москве.

Никто из петроградских писателей, хорошо знавших Сергея Есенина во время его проживания в Северной столице с 1916-го до весны 1918 года, ни словом не обмолвился о его пристрастии к Бахусу. Один из лучших его друзей того времени – Владимир Чернявский – таким образом высказался на эту тему:

«Помнится, под праздник или после получения гонорара Сергей приносил иногда бутылку-другую вина, которое нетрудно было добыть из-под полы. Но от пьянства он был совершенно далек и выпивал только «ради случая» (С. А. Есенин в воспоминаниях современников. т. 1. С. 219–220).

В истории болезни, заполненной со слов поэта в клинике Первого МГУ 26 ноября 1925 года, в графе об употреблении алкоголя помечено: «с 24 лет» (Музей Есенина в книге. М., 1995. С. 251). Это значит, что сам он относил начало своих выпивок к 1919 году, то есть ко времени, когда оказался в плотном окружении имажинистов. В первую очередь, приставленных к нему Анатолия Мариенгофа и его друга по пензенской гимназии, чекиста Григория Колобова, с которыми поэт жил в одной квартире.

Чуть выше мы уже цитировали из книги Матвея Ройзмана рассказ подруги Григория Колобова Лидии Эрн о том, что «Григорий Романович ужасно пьет» и затащил Сергея Александровича и Анатолия Борисовича в притон, где они «попали в засаду». «Святая троица», как их назвал Матвей Ройзман, шла «взбрызнуть» свою встречу после командировки и окончание первых глав своих драматических произведений.

Если учесть, что в России издавна существовал обычай «соображать на троих», то повод для этого найти можно всегда. Был бы инициатор. А Григорий Романович и являлся им, поскольку это, наравне с доносами, входило в круг его обязанностей.

16 апреля 1921 года Есенин с Колобовым отправились в персональном салон-вагоне последнего в Бухару. Мариенгоф поехать в такую дальнюю дорогу не захотел, и потому Григорий взял с собой под видом инженера некоего неизвестного есениноведам, но, видимо, известного чекистам Леву. В качестве «третьего» в компании. И вот фрагменты письма Есенина своему «лучшему другу» из Самары:

«Гришка пьян и уверяет своего знакомого, что он написал “Юрия Милославского”, что все политические тузы – его приятели, что у него все курьеры, курьеры, курьеры…»

«…Я сейчас собираю себя и гляжу внутрь. Последнее происшествие меня таки сильно ошеломило. Больше, конечно, так пить я уже не буду, а сегодня, например, даже совсем отказался, чтоб посмотреть на пьяного Гришку. Боже мой, какая это гадость, а я, вероятно, еще хуже бывал…»

Не прав будет тот, кто воспримет Григория Романовича за беспробудного пьяницу и отпетого алкоголика. Будь он таковым, вряд ли прожил бы вдвое больше, чем Есенин, и не стал бы Мариенгоф, спрятавшийся потом у него под крылышком в Ленинграде, засекречивать его, единственного, в своем «Романе без вранья», как это сделал потом и Тимофей Самсонов в журнале «Огонек». Мастерски, по-чекистски пускали они пыль в глаза читателям. Также, как обманули и Есенина в случае с фиктивным задержанием «святой троицы» в «Зойкиной квартире», создав тем самым непорочное алиби прежде всего Григорию.

Наводит на глубокие раздумия и факт встречи Есенина с Колобовым в Ленинграде накануне более, чем загадочной смерти поэта. Тогда Гриша служил в 3-м Ленинградском полку войск ГПУ. Возможно, и на этот раз он имитировал свое беспробудное пьянство. Ведь разведчики всего мира пользуются таким банальным приемом – напоить потенциального осведомителя, притворяясь пьяным, а затем путем каверзных, провокационных вопросов принудить его к откровениям. А, может быть, Колобову-Молабуху и его покровителям в конце 1925 года уже все стало ясным в неизменно патриотической позиции Есенина и им нужны были только решительные действия?!. А Колобову, как бывшему «другу» поэт мог открыть дверь гостиничного номера…

Тогда же, в 1921 году, одновременно решалась и другая далеко идущая цель. Поскольку и чекистам, и властям становилось понятно, что Есенин никак не соглашается, подобно Демьяну Бедному, Маяковскому, Безыменскому и прочим сторонникам мировой революции, воспевать ее идеи, против него надо было принимать другие меры. Прежде всего попытаться спаивать. В кафе, дома, и особенно во время таких продолжительных поездок в Гришкином вагоне.

Безусловно, насколько поэт позволял над собою такие эксперименты. В помощь «домашним» организаторам застолий можно было привлекать и других инициаторов. Вскоре этот метод воздействия на «непредсказуемых» окрестят емким и точным словом «растлить».

Коварный Мариенгоф, впрочем, в «Романе без вранья» с иронией и неудачной попыткой списать все на рассеянность Молабуха выдает метод спаивания им Есенина таким образом:

«За обедом (речь идет о Михаиле Молабухе. – П. Р.) вместо водки по ошибке наливал в рюмку из стоящего рядом графина воду. Залихватски опрокинув рюмку, крякал и с причмоком закусывал селедкой.

Скажешь ему:

– Мишук, чего крякаешь?

– Что?

– Чего, спрашиваю, крякаешь?

– Хороша-а!

– То-то хороша-а… отварная, небось… водичка-то.

Тогда он невообразимо серчал; подолгу отплевывался и с горя вконец напивался до белых риз» (Как жил Есенин. С. 63–64).

Во-первых, ни Колобов-Молабух, ни кто иной не может напиться до белых риз, а только до положения риз. Или до белых слонов, до белых коней. «Барон», как всегда, путает.

Во-вторых, рассеянные люди вполне могут налить себе и выпить воду вместо водки, но крякать после этого и хвалить выпитое за крепость не станут. Если не стараются этим кого-то обмануть, как делал соглядатай Есенина Григорий – Михаил Колобов – Молабух – Почем-Соль.

И не это ли откровение Мариенгофа послужило причиной того, что, по его же словам, Молабух прервал с ним дружбу после выхода в свет «Романа без вранья». Возможно, что публикация о Зойкиной квартире в «Огоньке» была подготовлена, чтобы показать Колобова «потерпевшим от ЧК» и еще больше законспирировать его.

Как теперь уже ни для кого не является секретом, против обремененных семьей и славой литераторов, каковыми являлись Блок, Гумилев, Короленко и даже в некоторой степени Буревестник революции Максим Горький с его книгой «Несвоевременные мысли», чекисты применяли другие методы воздействия. Индивидуальные к каждому. Кого уморить голодом, кого успокоить пулей, ядом, к кому применить иные способы.

Смешно и грустно читать, как некоторые литературоведы, авторы предисловий к книгам, противопоставляя Мариенгофа Есенину в употреблении ими спиртных напитков, пытаются представить «романиста» едва ли не святым. Несомненно, тоже притворяясь, но он всегда поддерживал компанию «на троих», да, наверняка, и сам нередко являлся организатором «междусобойчиков» в стремлении выполнить поставленную перед ним с Колобовым секретную задачу. Подробности таких попоек он в своих «романах», конечно же, не разглашал.

Справедливости ради здесь можно провести аналогию с дедом Есенина, которая совсем не в пользу Мариенгофа. По свидетельству «романиста», его «курляндский» предок, якобы барон, лошадник, собачник, картежник, цыганолюб, прокутивший за свою недлинную жизнь все, что прокутить было можно и чего нельзя, умер «после доброй попойки» (курсив мой. – П. Р.). Правда, не так по-крестьянски скромно и неприметно, как Есенинские предки, а как Вильям Шекспир! Ни больше, ни меньше!

Однако откроем так называемую «Бессмертную трилогию» Мариенгофа (М., 2000) на странице 474, где он рассказывает о том, как при каждом посещении скульптора Сергея Коненкова, чтобы позировать ему (!), они выпивали штоф зеленой самогонки, что равно 1,2 литра. Самогонка была «вонючей», да еще только «под луковицу» с хлебом и солью. Притом с утра. Это, безусловно, не соответствовало «баронским» замашкам Мариенгофа, и он выдержал всего лишь четыре сеанса. Но ведь и четыре выпивки по 600 граммов «на брата» говорят о многом. (Хотя ради того, чтобы быть запечатленным знаменитым скульптором, наш «герой», пожалуй, выдержал бы и не такое испытание!)

Но на следующей странице, где речь идет о более позднем посещении Сергея Коненкова, когда тот поставил перед Анатолием «графинчик хорошего коньяка и рюмочку», даже намека на то, чтобы отказаться, не появилось.