Последний из ушедших - Баграт Шинкуба

— А ты, Ноурыз, чего медлишь? Или ты заодно с Рыдбой? — спросил Мзауч.

Ноурыз поднял опущенную голову и, стуча по привычке коротким посохом о землю, сказал:

— Если бы я хоть самую малость был уверен в том, что из этого выйдет толк, поверь, я бы подписался десять раз. От этой затеи ни вреда, ни пользы не будет. Подай перо — подпишу. Хватит строить воздушные замки! Вот завтра Соулах благословит нас перед святой Бытхой, и уж тогда, поверьте, я буду знать, что мне надлежит делать. А сегодня, если вам угодно… — И Ноурыз, сын Баракая, поставил имя свое рядом с отпечатками наших пальцев.

Надо признаться, что сторонников князя Рыдбы Уахсита оказалось немало. Они стояли в стороне, не решаясь открыто покинуть сход, ибо такой поступок был бы равноценен вызову, брошенному большинству собравшихся. Вручить прошение русскому послу Игнатьеву люди уполномочили трех человек во главе с Абухбой Мзаучем. Они должны были немедля отправиться в Стамбул. Святилища для нашей святыни Бытхи в Турции не нашлось. Народ сокрушался, что она вынуждена была находиться в убогом жилище жреца, как какой-нибудь заурядный кувшин или прялка. Когда началась холера, иные в страхе предположили, что обиженная Бытха отказала нам за святотатство в своей защите и покровительстве. Чтобы люди не пали духом, жрец Соулах с Быт-хой в руках направлялся к каждому, кого свалила хворь, и молился за исцеление заболевшего. Люди верили в чудотворную силу Бытхи, и немало было случаев, когда заболевшие преодолевали смертельный недуг. Люди должны во что-то верить, Шарах…

Все махаджиры, кроме больных, собрались на берегу у самого моря перед одиноким деревом, где недавно сиживал апхиарцист Сакут. Каждый понимал: сегодняшняя молитва особая. Сама Бытха должна благословить тех, кто, возглавляемые Ноурызом, сыном Баракая, отправляются не куда-нибудь, а в страну убыхов. Соулах в белом одеянии, помолившись, достал из кожаного чехла Бытху и приставил ее к стволу дерева. Мы все опустились на колени.

— О всемогущая и всесильная покровительница наша Бытха! Благослови нас!

Молитвенный напев жреца, излучая тепло, проникал в сердца нам. Казалось, сладостный дым оставленных очагов коснулся наших ноздрей. Милые видения явились очам. Вспоминали родину, вспоминали умерших, и слезы текли даже по щекам мужчин. Воздев руки к небу, Соулах продолжал:

— О всемилостивая Бытха! Нынче многие из нас отправляются на родину. Разрушь преграды на их пути! Воздвигни перед нами мосты над безднами! А когда поплывут морем, одари их попутным ветром! Защити их, опеки, укрепи их дух!

— Аминь! Аминь! — откликнулись стоящие на коленях.

Когда кончилась молитва, воодушевление охватило людей. Мужчины надевали кинжалы, брали свои пистолеты и винтовки, которые они сложили в стороне на время молитвы.

— Получившие благословение, в час добрый! С богом! — воскликнул Ноурыз, сын Баракая.

Подхватив заранее приготовленные узлы, переметные сумы и кувшины, толпа мужчин и женщин устремилась за ним. Старуха Хамида, держа за руку маленького внука Тагира, даже не оглянулась. Они направлялись в сторону Трабзона, надеясь раздобыть корабль, чтобы на нем отплыть по направлению к Сухум-кале. Если не удастся раздобыть корабль, как было решено, они должны были пешком достичь границы. Полагаясь на бога, оружие и благоприятное стечение обстоятельств, люди надеялись так или иначе добраться до страны убыхов. Вся наша семья находилась на берегу. Мы обнялись с Матой. Взяв его поклажу, я шел с ним некоторое время рядом. Потом мы обнялись еще раз. И я долго, стоя на обрыве, смотрел вслед уходящим. Не полагается завидовать родному брату, но я завидовал ему. Какой он счастливый: возвращается домой! А я? Свидетель бог, что я кинулся бы догонять ушедших, если бы не оставались здесь мать, отец и мои сестры. А разве только они? Перед взором моим возник неведомый остров Родос. На этом острове находилась моя любимая, моя Фелдыш. Сердце разрывалось на части. i

Вынужденное безделье для человека, привыкшего трудиться, подобно недугу. Чем могла заняться наша семья? Мы не имели земли, чтобы завести хотя бы маленький огород, мы не имели не только коровы, но даже захудалой козы, чтобы пасти ее. Что нам было делать? Благо еще, что отец захватил из дому сеть. Теперь он целыми днями пропадал на море. Рыба стала единственным пропитанием семьи. Я сам вначале умирал от безделья. А потом приноровился рыскать по деревням и городам. Чтобы принести в дом буханку хлеба, я то становился грузчиком в порту, то колол дрова для очага богатого турка, то нанимался чистить хлев. Ничем не брезговал. Да много ли заработаешь, когда рабочие руки обесценились до предела? Ты, милый Шарах, наверно, и не знаешь, что такое жить впроголодь. Если у самого пусто в животе — это еще полбеды, а когда голодает твоя семья — это уже беда. Тут на все пойдешь. Казни или милуй, но знай, что и я принял на душу грех поневоле. Когда полсотни хорошо вооружившихся парней вышли на «охоту», я был в их числе. Как тебе уже известно, худая молва о нас, махаджирах, ходила по всей Турции. Перед человеком в черкеске наглухо закрывались двери. Между вооруженными горцами и полицией не раз случались перестрелки. Даже войско было наготове на случай, если полиция сама не совладает с делибашами. Мы старались действовать в отдаленных местах, бездорожных, где нашего брата еще не видели. Крестьян мы не трогали. Что возьмешь с таких же голодранцев, какими мы сами были? Но приезжих купцов и лавочников потрошили на славу. И деньги, и мануфактуру, и обувь, и снедь разную забирали у них подчистую. И еще промышляли мы угоном коней. Нам без лошадей, сам понимаешь, обойтись было никак нельзя. В стычках с полицией, чего таить, были жертвы с обеих сторон. А тех из нас, кто живым попадался полиции в руки, ждала кара мученическая.

К лихим парням я примкнул как раз в то время, когда проводил Мату. Не каждый набег бывал удачным. Однажды полицейские решили взять нас в кольцо. Их было много. Мы по двое, по трое выскользнули из их западни и через леса и горы по ночам, как тени, начали спускаться к побережью. За время нашего отсутствия среди махаджиров в окрестности Самсуна произошло немаловажное событие: вернулся Шардын, сын Алоу. Его ждали многие, в том числе и мой отец. Глаза господина нашего смотрели весело, на челе — ни тучки печали. Вместо черкески на нем был турецкий наряд. На голове алела феска с черной кисточкой. Пальцы перебирали янтарные четки. В походке, в голосе Шардына появилось что-то надменное, самодовольное, движения обрели медлительность. Он осведомился о том, как тут люди жили без него, какие события произошли? Ему по старой привычке без обиняков поведали о погибельной судьбе, выпавшей на долю почти каждого.

— Война не унесла столько людей, сколь чужбина за полгода.

Это сообщение не слишком огорчило нашего молочного брата. Его больше расстроило то, что мы написали прошение царю, а также то, что многие ушли с Ноурызом, сыном Баракая.

— Где ваша выдержка? — выговаривал он. — Потоп, что ли, начался, землетрясение? Экие вы несуразные! Вас, словно малых детей, и на день нельзя оставить без присмотра! Какой презренный негодяй надоумил писать прошение царю? Или забыли, как русские дырявили нас пулями? Захотели быть рабами гяуров? Позор, какой позор! Запомните: прежде всего мы — мусульмане и находимся на земле правоверных! Сам наместник аллаха, благороднейший султан, — первый подданный этой страны. Когда думаешь о чести такой, сердце от гордости, подобно боевому соколу, рвется ввысь! Не скрою, я был представлен матери великого султана Абдул-Азиза. Она, как вы знаете, адыгейка. Ее и мои предки находились в родстве. Одна кровь течет в наших жилах! Мать султана вручила мою судьбу, а значит, и вашу судьбу человеку, который является правой рукой правителя страны. Нам предоставлены плодородные земли с лесами, полями и водами. Там вы забудете о всех пережитых страданиях. Готовьтесь к переселению, до наступления холодов мы должны быть уже там.

О возвращении Шардына, сына Алоу, я рассказываю тебе, дад, со слов других. Ведь я в это время, ничего не подозревая, пробирался с конными удальцами к побережью после неудачного набега. Мы уже преодолели большую часть пути, когда вдруг увидели, что с востока, еле перебирая ногами, движется серая толпа полумертвецов, а позади ее с винтовками идут солдаты. Вскоре мы приблизились к ней. Ты можешь себе представить, Шарах, какое чувство охватило нас, воочию убедившихся, что эти истерзанные, обессиленные, босые люди — убыхи, малая часть тех, кто хотел пробиться на родину!

— Мата! — как безумный закричал я и кинулся в толпу.

Он шел согбенный, опираясь на палку, и прижимал к груди мальчика. В мальчике я сразу узнал внука Хамиды — Тагира. Не обращая внимания на окрики солдат, мы вытащили из переметных сум все съедобное и стали делить между изнуренными голодом, павшими духом, подконвойными людьми. После привала, который был разрешен только потому, что солдаты не на шутку перепугались неожиданного появления вооруженных всадников, мы, подняв раненых и вконец изнемогших махаджиров на седла, слились с толпой.