Соль неба - Андрей Маркович Максимов

Сами собой у отца Тимофея сомкнулись три пальца, и он начал истово креститься.

– Помоги мне, Господи, растолкуй, как привести к Тебе людей? Как сделать так, чтобы они поняли Тебя? – Из глаз отца Тимофея текли слезы, но он не обращал на них внимания. – Чтобы полюбили Тебя… Страх наказания Господнего мы худо-бедно научились в них вкладывать… Тоже не всегда, но научились… А вот как научить любить Тебя? А любить Тебя – это ведь значит любить себя и друг друга? Бог есть любовь. Правильно ли мыслю? Какие Твои слова говорить им, чтобы научились любви? Как говорить, чтобы протрезвились? Пугать – дело нехитрое. А вот любовь… Бог есть Любовь. Как помочь им научиться чувствовать эту Любовь? Как помочь? Научи, Господи, научи…

И замолчал отец Тимофей – только крестился.

Любопытная луна заглянула в комнату и тут же спряталась за облака – неловко ей стало, будто застала земного человека за каким-то глубоко интимным занятием.

А отец Тимофей крестился и смотрел в глаза Спаса, силясь найти в них ответ. Иногда казалось, что он слышит Его, иногда – нет.

Заныли колени, и рука устала, а он все крестился. И слез не вытирал.

Уже погас и затих город Забавино. И только храп раздавался из некоторых открытых окон. Да собаки лениво потявкивали, как бы напоминая, что это они в этом городе хозяева.

Тимофей пошел на кухню – выпить чаю.

Ариадна уже спала. Константин пил свой чай и лениво листал местную газету.

Словно продолжая свой разговор, отец Тимофей спросил прямо с порога, не присаживаясь:

– Как до людей достучаться? Как их к Богу привести? Как объяснить им Любовь Господа?

Константин спокойно отложил газету, налил чаю себе и Тимофею, подождал, пока настоятель прочтет молитву, прежде чем приступить к ночной трапезе, сядет за стол, возьмет бутерброд с сыром, и только после этого сказал:

– Странен мне ваш вопрос… Надо молиться усердней, проповедовать тщательнее. Вот я попросил Ариадну вести статистику людей, приходящих в Храм. Растет их количество, растет! Отрадно это замечать.

Тимофей с шумом втянул в себя чай:

– Статистика, – произнес со злой усмешкой. – А статистики людей, которые стали жить по-божески, нет ли у тебя?

– Тут в газетах пишут, что преступности в городе меньше стало, – важно ответил Константин.

– А что любви больше стало, не пишут?

Посидели молча.

Отец Тимофей доел свой бутерброд, допил чай.

Пошел к раковине, вымыл чашку.

Потом посмотрел на Константина своим хитрым взглядом и спросил спокойно:

– Вот скажи ты мне: у тебя к Богу есть ли вопросы или все понятно тебе?

Константин ответил быстро, не задумываясь:

– Тот, кто верит в Господа, – тот ясно живет.

– Хорошо, коли так. И не мучает тебя ничто? И…

Константин перебил:

– Не пойму я, к чему вы клоните. Как можно видеть человека и не мучиться его несовершенством? О чем вы спрашиваете? Ежеминутно думаю об этом, молю Бога о спасении душ человеческих. А как же иначе? Как еще? Только вот Вера в Бога дает мне ясную дорогу. Она освящает все, делает видимым и понятным. Не так у вас разве?

Тимофей собрался уже уходить, но тут вернулся, снизу вверх посмотрел на Константина, произнес шепотом:

– Говорят, ты по молодости на митингах любил выступать? Проповедь и митинг – разные вещи. Разные совсем…

Константин приготовился возражать, рот уже открыл.

Но Тимофей потрепал его по плечу, улыбнулся, спросил с едва уловимой усмешкой:

– Вот ты скажи мне, ясный мой человек, от чужого несовершенства ты мучился, понимаю. А от собственного? – И, не давая возможности ответить, продолжил: – Тому, кто к свету хочет идти, тому руку протянуть не трудно – он ведь сам руку твою ищет. А вот ежели запутался человек в кознях дьявольских и выхода не ищет не потому, что плох, а потому, что привык так жить. Как быть тогда?

– Известно как: к причастию его привести, к исповеди, молиться о нем…

– Все-то тебе известно. – Тимофей, вздохнув, направился к двери. Вдруг спросил – неожиданно, серьезно, без усмешки: – Ты сам-то себе волшебника не напоминаешь? В детстве я фильм видел: такой там красивый был волшебник, как ты, взмахнет своей палочкой волшебной – и лягушка – раз! – и превращается в царевну… Тоже так хочешь? Чтобы пришел человек в Храм, послушал твои умные слова и преобразился?

– Так слово не мое – Божие оно… – начал было Константин.

И снова Тимофей не позволил ему договорить:

– Преступность, говоришь, в Забавино упала? Хорошая новость, чудесная. Если не врут, конечно, газеты. А все ж тревожно мне. – Он вдруг отошел от двери и быстро засеменил к Константину. – Разве не бывает у тебя так, что говоришь ты им хорошие слова, правильные, слово Божие несешь, а ощущение такое, будто между ними и тобой – стена. И слова правильные, вечные, великие бьются об эту стену и рассыпаются горошинами, не добравшись до людских душ. Как ритуалы выполнять, они поняли, а как прожить их – не умеют. Как научить?

– Слово Божие камень разбивает…

– Да, – вздохнул отец Тимофей, и, как он это всегда делал, ушел не попрощавшись.

Константин убрал со стола, пошел в свою комнату, включил телевизор.

Шел футбол. Маленькие люди бегали по зеленому полю, пиная мячик. Толпа на трибунах неистовствовала.

Константин выключил звук.

Он вдруг подумал: «За чем я шел в церковь? За ясностью и светом? Получил ли я это? Без сомнения! Жизнь моя наполнилась светлым единственным смыслом».

Маленькие человечки забили гол, и смешно, в полной тишине, вскидывали руки и орали что-то беззвучно.

«Но ведь чем ярче свет, тем яснее видны все колдобины, препятствия, ямы опасные… А я вижу ли? – продолжал размышлять Константин, наблюдая, как безмолвно радуются футболисты. – Вот им все понятно: забили гол и счастливы. А мой гол – это что? Моя победа – в чем?»

Странно, но он никогда не думал об этом. Жизнь проходила настолько понятно и светло, смысл находился столь очевидный и безыскусный, что лишние размышления только отвлекали от естественной и глубокой радости бытия.

Вспомнил школу в вагончике. Ему кажется, что он научился отвечать на вопросы людей. Люди уходили с его ответами. Он был убежден: ответы помогут им жить. А откуда, собственно, бралось это знание? Не от духовной ли гордыни?..

Господи…

Константин выключил телевизор, вышел на крыльцо.

Всегда, когда он видел над собой глубокое звездное небо, хотелось молиться.

Помолился. На