Разлучница - Эллина Наумова

– Но как же праведники? Они ведь тоже должны себя подавить и забыть в молитве. Потом возвращаются в реальность – любящие такие.

– И с каждым возвращением в них все крепче ненависть. К дьяволу, грязному миру, собственной телесности. Да бог с ними, маргиналами всех пород. Смысл я донесла?

– Пожалуй. Виолетта была недостаточной дрянью, чтобы прославиться и разбогатеть.

– Не дрянью, а эгоисткой. Можно подумать, что все общественники – ангелы. Но времена изменились. Варюше можно снова предложить картины матери галеристам. Кричал же Чуковский: «В России надо жить долго!» Полотна Виолетты для меня читаются так: я из сил выбилась, из ума выжила, из себя вышла, а вы продолжаете рвать мне душу. По-моему, сейчас это готовы воспринять не только нищие. Заболтались мы?

– Да, да. Но интересно же.

– Пока. Держи меня в курсе Варюшиных успехов.

Над плечом Аси возникло обиженное личико Софи.

– Нечестно так надо мной пренебречь, – упрекнула она.

– Мной пренебрегать! – хором воскликнули Ася и Даша и одновременно нажали на кнопки выхода из скайпа.

Ася устало закрыла глаза. Вопрос своей девочки о талантах и бездарях она поняла правильно: «Могла ли ты преуспеть рядом со мной? Обязательно ли было расставаться?» Уже и время, и жизнь ответили. И, вняв им, Даша перестала верить в свою детскую сказку: ее гениальная мама не уехала во Францию, а вышла замуж за российского олигарха, он открыл в Москве ее Дом моды… Дальше, вероятно, предстояло завоевывать мир. Столько олигархов, сколько пришлось бы разорить на этом, Ася физически не потянула бы. Даша, Даша, взрослая давно, а болит. И боль тем острее, чем ей хуже. А когда хорошо, гордится себе мамой, которая все сделала правильно. Будто Асе не было невыносимо страшно оставлять ребенка. И страну она покидала с горечью, и по языку плакала ночами, читая вслух русские стихи, и о друзьях жалела. Не зная, уживется ли с Жаком, клялась себе вернуться, научившись чему успеет. Потом предлагала Даше ехать к ней. Та отказалась. И правильно. В век скоростных авиаперелетов, Интернета и сотовой связи души любящих терзались вечными терзаниями…

Ее окликнула Софи, плюхнулась к миниатюрной изящной женщине на колени и по-детски обняла за шею.

– О, ты здесь! Привет, – сказала Ася по-французски и подняла веки.

– Тоскуешь по Даше? – спросила младшая дочь на, странно подумать, родном ей французском же.

– Когда ты вырастешь и сбежишь из дома с каким-нибудь глупым мальчишкой, я буду тосковать и по тебе.

– Смотри, не забудь, я проверю!

И этой девочке пальцы в рот лучше было не класть.

– Я рассказывала тебе, как Даша в твоем примерно возрасте ушла в школу в шляпке, которую я за ночь сделала? – улыбнулась Ася.

– Да. А она была лучше моих? – заинтересовалась Софи.

– Конечно нет. Твои из прекрасных натуральных материалов, об украшениях я даже не говорю. А та была из всякой старой всячины. И опыта у меня недоставало. Но моя карьера доказала, что шляпка получилась отличная. Хоть не все это тогда признали.

– А в чем еще Даша уходила?

– Слушай, это тоже целая история. Я жила в России последний год. А твоя сестра, протестуя против развода, не ушла ни со мной, ни со своим папой. Осталась у старой тетушки.

Софи в полном одобрении затрясла головой. Ася только вздохнула и осторожно изложила кое-что из мысленно увиденных сцен. Даша пришла к ней в крохотную однокомнатную с ночевкой, и они перебирали старые фотографии. Одна девочку взволновала: «Раньше тоже принято было обжиматься на людях? Каков смысл? Завидуйте, твари? Или делай как мы?» Мать взглянула и пояснила: «Действительно, забавный снимок. Это в Подмосковье. Еще выбирались с палатками. Не думай о родителях как об извращенцах. Мы не сливаемся в объятиях на виду у всех этих людей, безмятежно жрущих из банок тушенку. Просто танцуем. Магнитофоны на батарейках уже были». – «Объясни, – сердито потребовала дочь. – Кочки, ямки, сучья под ногами. Ты в резиновых сапогах, штормовке, какой-то дурацкой косынке. Нормально вальсировалось?» – «Какой вальс? Так, ритмично топтались, – призналась Ася. – Но нам было хорошо. Кстати, до сих пор рука не поднялась выбросить все эти вещи из разряда х/б и б/у. Лежат вместе с сапогами в рюкзаке на антресолях». – «То есть в таком виде ты была счастлива?» – зачем-то уточнила Даша. Мать подтвердила. А утром дочь явилась к завтраку перед школой в ее тряпках из рюкзака. Даже линялый платок повязала. И на немой вопрос ответила: «Я глубоко несчастна. Вот и подумала, вдруг это от прикида зависит…»

– Как сильно она тебе верила! – заценила бестолковую выходку Софи.

– Да уж, – согласилась Ася. – Мне помогали те, кто не умел не помогать. И мешали те, кто не мог не мешать. Они поступили бы так же с любым человеком, веди он себя как я. А верила именно в меня только Даша.

– Я тоже верю в тебя! – горячо решила младшая.

– Спасибо. Но ты живешь в стране, где правила игры определены с незапамятных времен. Да и мать твоя состоялась. А в России тогда рухнули все ориентиры. И у Даши был единственный – отказавшаяся от профессии архитектора я. Мне выпал не самый удобный и легкий шанс в моем новом деле. Я ничего не знала наверняка. Не имела права ошибиться, но запросто могла…

– А когда Даша к нам прилетит? – закрыла непонятную тему Софи.

– Когда у нее наконец выпадут два полноценных выходных дня. Она очень много работает. Кстати, что приготовила Люси? Жак в Милане, мы с тобой будем ужинать вдвоем. Лично я проголодалась.

Это была обычная болтовня с младшей дочерью о самостоятельной старшей. И уже давно в душе Аси не отзывалось пронзительное изумление: французская девочка впитывает историю девочки русской с любопытством, которое есть не только любовь к знаниям, но и попытка любить то, что узнаешь.

Даша тоже хотела есть: исчезнувший в кафе аппетит нагулялся и вернулся. Но до привычного еженощного звонка Эдварда оставалось всего ничего. И она предпочла душ. Стакан кефира можно выпить и под излияния любимого.

Поначалу его телефонный треп выглядел попыткой обалделого гостя Москвы разузнать как можно больше о городе в целом и агентстве в частности. Он притворялся, что звонит по делу. Но все его проблемы решались утром в считаные минуты в офисе, а не ночью часами в квартире переводчицы. Тогда он стал льстить ее профессионализму. Жаждал узнать, почему слабоватый в английском Витя получает столько же, сколько великолепная Даша. Она терпеливо объясняла: у парня не с иностранным, а с родным беда. Эдвард хохотал. «Я серьезно, – говорила девушка. – У него лексический запас маленький. А если он не знает слова по-русски, то по-английски оно для него не существует. Фразы не умеет строить. Книжек, что ли, не читал в детстве? Смысл понимает, но выразить не может. Нам вдалбливали в университете: не понял иностранца – извинись, задавай наводящие вопросы, пока не уловишь суть. А он загоняется и пропускает половину». Эдвард рассыпался в благодарностях за объяснение и комплиментах опять же лингвистическим способностям Даши. И с первого разговора тембр и интонация его голоса заставляли девушку кожей чувствовать: он к ней неравнодушен. Доходило до смешного.