Трудно быть солнцем - Антон Леонтьев

– Конечно, могу.

Николай Леонидович расслабился. Они с женой давно отредактировали версию случившегося. Он уже испробовал ее на ректоре, с которым у Николая Леонидовича был серьезный разговор, и на работниках деканата. Увы, ректор ему не поверил и даже поймал пару раз Николая Леонидовича на несоответствиях, однако скандал потихоньку улегся. Эта сучка Гриценко, пусть черти в аду засунут ее в самый большой котел со смолой, настучала ректору и даже побывала у него на приеме. Николай Леонидович не ожидал, что какая-то паршивая студентка опередит его…

– Этим летом я уехал на турбазу, вместе с женой, ребенком и тещей. Я попросил Олесю Гриценко… попросил ее остаться у меня дома на несколько дней – у меня в квартире стоит компьютер, имеется множество редких книг, а район, в котором я обитаю, криминогенный. Я живу на Максимке.

– Ах, ну да, – сказал следователь.

Район Максимки был фактически поселком, который примыкал к Староникольску – там обитали алкаши, наркоманы и цыгане. Впрочем, как выяснилось, и декан факультета. Интересно, подумал следователь, почему Николаю Леонидовичу не удалось выбить квартиру? Этот молодой князь Святогорский, американский наследник, щедро поддерживал местный филиал университета.

– Я доверял этой девушке, она зарекомендовала себя как прилежная и старательная студентка, она писала у меня курсовую работу, ездила в Кельн, в Германию благодаря мне, поэтому я верил ей. Ее приятель Владик Вевеютин, мой аспирант, жил у меня в прошлом году, когда я отдыхал с семьей на турбазе. Я подумал, что и на Олесю могу положиться, но жестоко ошибся…

Декан смолк. Ему требовалась краткая пауза, чтобы посмотреть, как следователь реагирует на его рассказ. Тот никоим образом не показывал свое отношение к этой истории. Николай Леонидович чертыхнулся про себя и продолжил:

– Когда я вернулся домой, то обнаружил в квартире полный кавардак. Гриценко, которой я доверял, как своей дочери, которой я сделал столько добра, повела себя, как дешевая вокзальная проститутка… Она таскала в квартиру своих приятелей, спала на моей кровати, использовала мои кастрюли! Мало того, она облазила все мои шкафы, взломала мой письменный стол и украла оттуда восемьсот рублей и ценный блокнот в кожаном переплете, а также набор ручек фирмы «Сименс», сделанных из платины. Олеся помимо этого намеренно сломала мой компьютер и телефон. Что я мог делать в подобной ситуации?

– Например, обратиться к нам, – сказал следователь. – Если девушка украла у вас восемьсот рублей и ценные вещи, которые явно стоят еще больше, то вам следовало бы обратиться в милицию. Это уголовное преступление…

Николай Леонидович добродушно рассмеялся. Ему иногда удавалось представить себя как доброго профессора, озабоченного судьбами своих чад-студентов. Однако следователь успел поговорить кое с кем из университета, а также с собственной сестрой, которая училась на юридическом факультете в том же вузе. Скандал разгорелся на самом деле нешуточный, и причина его была вовсе не та, о которой пел ему сладким голосом Николай Леонидович.

– Какое отношение ко всему этому имеет родной брат вашей супруги, Виктор Васильевич Миловидов, больше известный в криминальных кругах как Витек?

Черт, он и это знает, едва не поперхнулся Машнэ. Если он знает о причастности к этому делу Вити, то пиши пропало.

– Никакого отношения брат моей жены к делу не имеет, – ответил Николай Леонидович.

Он знал: если дело пахнет керосином, то нужно молчать. Если он упрется и будет все отрицать, никто не докажет обратное. И этот молодой следователь не сможет ничего ему навесить. В конце концов, Николай Леонидович был не последним человеком в городе. Он лично знал князя Александра Святогорского, приятельствовал с заместителем мэра и был шапочно знаком с полковником Кичаповым.

– А вот у меня сведения иного плана, Николай Леонидович, – сказал следователь. – Брат вашей жены, тип, хорошо известный прокуратуре как член бандитской группировки Михаила Серопегина, криминального авторитета по кличке Михаил Архангел, приезжал на квартиру к Олесе Гриценко и угрожал ей. Это подтверждают родители Олеси, а также соседи.

– Я об этом ничего не знаю, спросите у моего шурина сами, если это вам так нужно, – сказал Николай Леонидович.

– Обязательно спрошу, – пообещал следователь. – Ну что же, Николай Леонидович, последний вопрос, после которого вы можете быть свободны. Где вы были в ночь с пятого на шестое августа этого года?

Машнэ сглотнул слюну, воззрился на следователя и воскликнул:

– Это что, обвинение в убийстве? Вы подозреваете меня в причастности к смерти этой дурочки Гриценко? Я буду на вас жаловаться, молодой человек! Да как вы смеете! Я – профессор, доктор наук, декан!

– Николай Леонидович, держите себя в руках, – следователь пресек его демагогию резкой репликой. – Никто ни в чем вас не обвиняет, и мне непонятна ваша реакция на невинный вопрос. Я хочу только знать, где вы были в ночь с пятого на шестое августа этого года, в промежуток с двадцати трех часов пятого числа до трех утра шестого.

Николай Леонидович на секунду задумался. Сказать следователю правду или нет? Он не имеет права ставить себя под удар. В ту ночь его не было дома, и Марина это прекрасно знает. Однако она сама велела ему сказать, что он, как это и надлежит отцу семейства, провел ночь с пятого на шестое на супружеском ложе. Никто не должен знать про его тайну! Никто!

– Я был дома, а где еще? – сказал он. – У меня любимая жена, маленький сын, я не шляюсь, как эта Гриценко, по ночам. Сама виновата, нечего было ходить по темному парку.

– Кто-нибудь может, кроме вашей жены, тещи и сына, подтвердить ваши слова? – спросил следователь.

Николай Леонидович отрицательно качнул головой и ответил:

– Нет, но разве это так необходимо? Я был дома, повторяю вам!

– Хорошо, я вас понял. Прошу вас, прочитайте внимательно ваши показания, внесите исправления, если это необходимо, и подпишите.

Пять минут спустя Николай Леонидович усаживался в салон своей белой «девятки», припаркованной к зданию прокуратуры. Он достал сотовый и позвонил на кафедру жене.

– Мариша, это я, Коля. Все в порядке. Они мучили меня почти час, но я дал показания. Следователь сказал, что если я понадоблюсь, меня вызовут.

Марина Васильевна, которая провела все утро, мучась страшными видениями – ее мужа арестовывают, обвиняют в убийстве Гриценко, отправляют в камеру к рецидивистам, – с облегчением воскликнула:

– Коля, надеюсь, ты не сболтнул лишнего? Представил все в нужном для нас свете?

– Ну конечно, дорогая, – сказал Николай Леонидович, рывком трогаясь с места. – Я еду в университет, буду там через десять минут, все подробно и расскажу. Приходи ко мне в деканат.

– Подожди! – требовательным тоном произнесла Марина Васильевна. – А как обстоит дело… Ну с этим, ты сам понимаешь… Он спрашивал что-нибудь про Витю?

– Да, ему, кажется, уже напели в уши про твоего братца, – сказал Николай Леонидович, выворачивая со стоянки. – Но ничего конкретного следователю не известно. Я поговорю с кем-нибудь из администрации, пусть окажут давление, я не хочу, чтобы меня из-за этой шлюшки Гриценко таскали в прокуратуру на допросы. И все из-за твоего братца…

– Я знаю, Коля, – сказала Марина Васильевна. – Все из-за Витьки. Но что поделаешь, он всегда был непутевым… Надеюсь, когда следователь спросил тебя, где ты был в ночь убийства, ты сказал, что был со мной? Если что, я подтвержу.

Николай Леонидович дал газу и подрезал какого-то дедка на «копейке». Ему доставляло удовольствие представлять себя Михаэлем Шумахером и обгонять неумех-водителей на трассе.

– Все, как мы и договаривались, – сказал он. – Целую тебя, Мариша. Иди в деканат и завари кофе, я уже на пути в университет. И скажи Владику, чтобы он тоже меня ждал, мне надо с ним побеседовать по поводу диссертации и заодно дать наставления о том, что он может говорить и что нет. Он же бывший друг этой дряни Олеси.

Николай Леонидович имел все основания опасаться визита к следователю, ибо подоплека скандала с Олесей Гриценко была на самом деле совершенно иной, нежели он пытался представить.

Машнэ вырос в небольшой казахской деревушке, точнее, даже ауле, где обитали немцы, сосланные сразу после начала войны из регионов Поволжья. Его отец, Леонид Машнэ, заявлял, что он не немец, а швейцарец, и фамилия у них не немецкая, а французская, а их предок Иоганн Машнэ в конце восемнадцатого века приехал в Россию из Лозанны. Никто не мог за давностью лет установить, правда это или нет, но от депортации это семейство Машнэ не спасло.

Когда миновали времена сталинских зверств и наступила относительная оттепель, дети Леонида, в том числе и Николай, потянулись обратно на свою землю. На этот раз происхождение, которое всегда было клеймом Коли Машнэ, сослужило ему добрую службу. Пользуясь квотами, которые имелись во многих вузах для представителей национальных меньшинств, он без труда поступил в педагогический институт в Саратове, окончил его – не без труда, – получив диплом учителя немецкого и английского языков, отслужил в армии, играл на баяне в детском саду, затем поработал год в школе, потом удачно женился на дочери главного бухгалтера саратовского порта и решил делать карьеру. Могущественный тесть помог Николаю попасть в аспирантуру, и через пять лет, с большим трудом, он таки защитил диссертацию и стал кандидатом филологических наук.