Теория бобра - Антти Туомайнен

В общем, передо мной вовсе не клиенты, а полицейские Ластумяки и Салми, одетые как наши обычные посетители. Я смотрю на них; они наблюдают за мной, хотя парк внутри скудно освещен. Я знаю также, что они лупят по стеклянным раздвижным автоматическим дверям в четыре кулака. Вынужден признать, что вариантов у меня практически не остается — придется им открыть. Направляясь ко входу, еще раз смотрю на часы в вестибюле. Без двух минут шесть. Не думаю, что эта парочка оказалась тут в этот час случайно. Они здесь потому, что знают, что я тоже здесь. А это означает, что они либо следили за мной, либо ждали где-то поблизости. Ни один из вариантов не внушает мне оптимизма.

— Я уж думал, вы собираетесь оставить нас замерзать снаружи, — говорит Ластумяки, входя в вестибюль.

Уверен, что такая мысль ему в голову не приходила. Ластумяки, пытаясь согреться, разминает руки и плечи. Тем временем Салми стряхивает снег со своих белых кроссовок. На обоих уже знакомые мне пуховики и толстовки с капюшоном, а также свободные мешковатые джинсы. Если бы я не знал, кто передо мной, то подумал бы, что это участники съемки молодежного музыкального клипа. Но правда состоит в том, что в шесть часов утра в вестибюле парка толкутся двое полицейских, и это не предвещает ничего хорошего.

— К счастью, вы уже на месте, — вторит своему коллеге Салми, тоже неискренне, — иначе мы замерзли бы.

Думаю, настало время перестать ходить вокруг да около. Рискуя повториться, задаю тот же вопрос, что и во время нашей первой встречи:

— Можно спросить, по какому вы делу?

Салми и Ластумяки переглядываются, потом смотрят на меня.

— Почему же нельзя, — говорит Ластумяки.

— Вы уже в прошлый раз спрашивали, — кивает Салми. — И ничего страшного не случилось.

Я вовсе не уверен, что согласен с Салми. Мы стоим и молчим. Тишина таит в себе угрозу и уж точно не заряжает спокойствием. Ладно, думаю я, играть так играть, не я первый начал эту игру.

— Так вы по поводу «Сальто-мортале»? — спрашиваю я наконец как можно более равнодушным тоном.

Салми, кажется, только и ждал этого вопроса, и наконец переходит к делу. Ну, или хотя бы делает вид.

— Попали в точку, — говорит он, — именно что по поводу. У нас есть несколько дополнительных вопросов, потому что следствие кое-что установило. Такое ощущение, что вы не все нам рассказали.

Я молчу.

— Думаю, — вступает Ластумяки, — вы не будете возражать, если мы немножко с вами перетрем?

— Перетрем?

— А то кое-кто, — говорит Салми, — хочет показать, что он типа тертый калач.

Салми старается этого не показывать, но видно, что он в восторге от своего каламбура.

— Эта ваша контора, — подхватывает Ластумяки. — Парк этот, короче. Похоже, народ сюда не особо ломится.

— Если вы хотите узнать, страдаем ли мы по-прежнему от нехватки клиентов, — киваю я, — то да, страдаем.

— Сколько? — сразу спрашивает Ластумяки.

— Сколько чего?

— Страдать еще будете? — говорит Салми.

Диалог с этой парочкой напоминает игру в настольный теннис — каждый раз мячик прыгает в неожиданном направлении, стремясь прорвать оборону противника.

— Речь идет…

Ластумяки делает взмах рукой и останавливает меня.

— О неделях? — спрашивает Ластумяки. — Или о днях.

Я смотрю на Салми, потом на Ластумяки. Что-то в них едва заметно изменилось. Салми и Ластумяки по-прежнему стараются выглядеть такими же бесстрастными, как и раньше, но появляется новый штрих — полицейские будто спешат, и это оставляет трещинку в скорлупе их невозмутимости. Трещинка крохотная, с волосок. Но, возможно, именно в ней и заключается мой шанс.

— Вы, вероятно, имеете в виду банкротство? — подыгрываю я. — Если посмотреть на движение средств по кассе за последние дни, то ситуация, безусловно, непростая. Но у нас есть своего рода буфер — персонал, который всерьез предан делу, и кое-какая финансовая подушка, так что…

— А конкретно? — обрывает меня Салми, явно не удовлетворенный моими объяснениями. — Что все это значит в реальности?

Похоже, я попал в болевую точку. Разумеется, я не знаю, в какую именно. На часах по-прежнему шесть утра, и ситуация далека от комфортной, но стоящие передо мной полицейские с внешностью подростков очевидно заинтересованы в скором банкротстве моего предприятия, а это вселяет некоторые надежды. Мне кажется, у них появилась новая цель. Поэтому я принимаю решение импровизировать, но с опорой на свои расчеты.

— Как я уже сказал, у нас есть запас прочности. Возможно, он существенно больше, чем я предполагал. Мы уже планируем работу на лето, трудимся на перспективу с дальним прицелом.

Все это, в общем-то, правда. О запасе прочности можно в определенном смысле судить, например, по тому, что я знаю о готовности Эсы защищать парк, так сказать, до последнего патрона. Для этого не нужен даже сам парк: я уверен, Эса будет продолжать борьбу еще долго после того, как продадут последний билет. И планы на следующее лето тоже не выдумка. Мы с Кристианом действительно говорили о том, не пора ли наконец разобрать отслуживший свое «Пончик». Кристиан предложил взять на себя демонтаж и вывоз этого аттракциона как отдельный подряд, что позволило бы ему заработать на летнюю поездку в Грецию с целью позаниматься фитнесом. В общем, я не врал полицейским, хоть и обошелся без детализации. Знаю, есть бизнесмены, для которых вранье — основной способ получения дохода, но как страховой математик я понимаю, что этот путь не для меня, а кроме того, он сопряжен с трудно прогнозируемыми рисками.

Салми и Ластумяки снова переглядываются, потом оба смотрят на меня.

— Короче, подведем итоги, — говорит Ластумяки. — Ситуация полностью изменилась. Теперь вы никуда не торопитесь. На то, что в парке нет народу, вам совершенно наплевать. Парковка, пустая и заваленная снегом, как сибирская равнина, вас больше не волнует. Так?

— Пожалуй, это несколько вольная интерпретация моих слов, — отвечаю я, — но после переоценки ситуации...

— А как-то повлияло на эту самую переоценку, — перебивает меня Ластумяки, напирая на последнее слово, как будто оно ириской прилипло у него к зубам, — что парк «Сальто-мортале» потерял еще одного работника?

Вопрос задан неожиданно, но, кажется, мне удается скрыть, что я несколько обескуражен. Снегоход Олави — каким бы неприятным ни был образ, который сразу всплыл у