Песня смерти и крови (СИ) - "Sininen Lintu"

Осталась ли она неузнанной? Скорее всего, да, ведь её лицо скрывала маска и капюшон. Хизер даже не винила Коннора, что он повелся на незнакомую девушку в баре: ему восемнадцать, он выпил, он ничего ей не должен… и хорошо, что не узнал, иначе это всё только испортило бы. Да, это хорошо, что он не узнал Хизер.

Только ей-то что теперь делать? Как смотреть ему в глаза и не вспоминать, как он дотрагивался до неё, как у неё колени дрожали от первого за очень долгое время оргазма — ну, если не считать тех, которые она сама себе доставляла? Как не думать о его поцелуях и прикосновениях? Как, черт возьми её, не хотеть повторения?

Потому что ни о каком повторении не могло быть и речи.

Спать Хизер ложилась с гудящей головой, напичканная успокоительным. Но никакое успокоительное не спасло, когда во сне она увидела свою же спальню, только в углу стоял Джошуа. Он ухмылялся, с его губ и подбородка стекала кровь, а глаза превратились в кровавые провалы. Он повел носом, как животное, принюхиваясь к её запаху, а затем провел по стене ногтем, издавая мерзкий скрип.

Когда Хизер проснулась, у неё от ужаса были мокрыми щеки.

Ей пришлось долго уговаривать себя, что Джошуа слишком далеко, чтобы достать её.

Так прошла неделя.

​​​​​​​ *

— Итак, Данте Алигьери и «Божественная комедия», — Хизер окинула взглядом класс, старательно избегая смотреть на Коннора. Каждый раз видеть его и не вспоминать, как он вжимался губами в шею, было выше её сил, а нужно было продолжать урок. — Толчком к созданию произведения стала в том числе и смерть его возлюбленной Беатриче. Ударившись в философию и размышления о жизни и смерти, Данте посещал религиозную школу, читал Цицерона и много думал о Рае и Аде. Его мысли легли в основу «Божественной комедии», которая изначально вовсе и не являлась таковой. Она была просто «комедией», а «божественной» её назвал Джованни Бокаччо, автор «Декамерона».

Джей Маклин весело хмыкнул:

— А почему мы не проходим «Декамерон», мисс Ньюман? Говорят, он гораздо веселее!

— Дай пять, бро! — его приятель, Фрэнк Мачини, звучно хлопнул Джея по ладони.

— Тебя спросить забыли, — Коннор бросил взгляд на них обоих. — Собрался спорить со школьной программой, придурок?

— Просто хочу, чтобы всем было весело, — развел руками Джей.

— Весело будет только тебе, извращенец, — Мэгги швырнула в него скомканную бумажку.

Хизер пришлось хлопнуть ладонью по столу, чтобы класс утихомирился. Она ощутила, как приливает краска к её щекам, когда первым, кто обернулся на её гневную попытку привлечь внимание, был Коннор.

Он… смотрел. Снова. Так же жарко, как и раньше. Кончик его языка скользнул по нижней губе, оставляя влажный след, и Хизер на мгновение «зависла», вспоминая, как они целовались, прячась за колонной в курилке бангорского бара.

Так, этого ещё не хватало.

Он ученик, она — учитель.

Поздновато она об этом вспомнила, нет?

Кашлянув, Хизер поджала губы, дожидаясь, пока ученики затихнут.

— Ещё одна такая выходка, и вы будете писать три эссе по «Божественной комедии», каждое по полторы тысячи слов.

— Да вы устанете их проверять! — заметил Джей, но уже не так уверенно.

— Как-нибудь справлюсь. Итак, я надеюсь, что Данте за лето вы все прочитали, потому что осилить его до следующего урока вам явно не удастся, — она улыбнулась, украдкой взглянула в распечатанный план урока. — И, поскольку это всё же достаточно религиозное произведение… какими вы видите религию и Бога в представлении Данте?

Несколько ребят синхронно застонали. Что ж, Хизер нанималась не развлекать их, а учить, так что умоляющие глаза никого не спасут.

— Мисс Ньюман, — снова окликнул её Коннор, — я одного в этой фигне не понял… почему сам Данте, которого называют праведным и чуть ли не в жопу за эту праведность целуют, ближе к финалу поступает как последняя скотина? Бьет грешников по головам, выдирает у них волосы? «В Аду быть честным попросту нечестно» — это что за подмена понятий и оправдания? Почему вдруг Данте решил, что, будучи в Аду, может быть неправедным, если сам себя таким провозгласил? И почему он решил, что может притворяться, будто всё, что он делает, на самом деле нормально и после выхода из Ада он снова станет праведным?

Хизер открыла рот, чтобы ответить. Закрыла рот, потому что ответа в себе не обнаружила. Коннор смотрел на неё, чуть прикрыв глаза темными длинными ресницами, и почему-то ей думалось, будто в его вопросе скрывается что-то ещё…

Что-то, связанное с ней. С ним. С Хэллоуином. И с её попыткой вести себя так, будто ничего не случилось. Но ведь он не узнал её тогда, правда? Она ведь не испортила ему жизнь?

— Разумеется, у Данте были причины так вести себя с грешниками, — произнесла Хизер, игнорируя любую возможную подоплеку вопроса, кроме очевидной. — Он считал, что раз они достаточно грешили на земле, то не заслуживают милосердия в посмертии.

— Но разве это не противоречит концепции всепрощения в христианстве? — Коннор откинулся на спинку стула, прикусил колпачок ручки. Низ живота у Хизер вспыхнул теплом от этого простого жеста. Коннор выглядел слишком сексуально. Впрочем, он всегда был таким, просто теперь она знала, как он мог прикасаться к ней. — Разве дело праведника — наказывать грешников? Этот Данте не слишком много на себя берет?

— А ты не слишком много берешь на себя, если решаешь за Данте, как ему вести себя с грешниками? — повернулась к нему Джемма.

— Никакая праведность не дает права толкать других лицом в дерьмо.

В этом споре Хизер была на стороне Коннора. Она не видела смысла осуждать Данте за его попытку показаться праведником на фоне других, но тоже никогда не понимала, почему он так эту праведность выпячивал и почему это считалось среди литературных критиков чем-то само собой разумеющимся.

— Думаю, это хорошая тема для вашей домашней работы. В четверг жду полторы тысячи слов о вашем видении христианства в «Божественной комедии».

Джей скривил рожу.

— Мы все попадем в Ад за такие рассуждения, мисс Ньюман!

— И встретим там Данте, — хихикнула Мэгги.

Звонок с урока закончил эту странную дискуссию.

У Хизер было «окно», поэтому она заперла кабинет и собиралась направиться в учительскую за своим ланчем, но, уже закрыв дверь, она увидела, что Коннор ждет её, прислонившись плечом к стене.

— Коннор? — она постаралась придать своему голосу как можно больше спокойствия, хотя внутри у неё всё дрожало. — Что-то случилось?

Он пожал плечами.

— Хотел посоветоваться насчет моего эссе по «Анне Карениной» для факультатива по русской литературе. Мистер Дайер сказал, что я сделал из неё чуть ли не икону феминизма того времени, а должен был написать о её страданиях. Но разве то, что она выбрала не брак, а свободу и запретную любовь к Вронскому, не делает её феминисткой, стремящейся жить своим умом, а не чужим?

И снова Хизер показалось, что в его вопросе скрывался подвох. Она отругала себя за мнительность: Коннор не узнал её тогда, он был пьян, ему хотелось секса, всё в порядке. Не в порядке, разумеется, но по крайней мере, все осталось в секрете. Это останется твоей маленькой грязной тайной, и тебе придется учиться жить с этой тайной, Хизер Ньюман, если хочешь, чтобы в Баддингтауне на тебя не ополчились родители твоих же учеников, а Коннора не заклеймили “жертвой психологического насилия”.

— Твой нестандартный подход не все способны оценить, — согласилась Хизер. — Я много раз говорила тебе об этом. Но разве у тебя есть время сейчас обсудить «Анну Каренину»? Тебе не надо на урок?

Коннор улыбнулся, и, Боже, Хизер снова ощутила мягкий толчок в низу живота.

— Я готов сходить с вами на ланч.

Они устроились на скамейке в школьном дворе, закутавшись в куртки. Вокруг было достаточно учеников, чтобы Хизер чувствовала себя в безопасности и понимала, что Коннор не позволит себе ничего лишнего… с другой стороны, почему он вообще должен? Он ведь не узнал её тогда, так что она сама — единственная, кто нервничает сейчас. И может себя выдать.