Гайдебуровский старик - Елена Сазанович

– Это я вам уж точно не скажу, – я развел руками. – Разве только какой-нибудь сумасшедший. Но это тоже не надежный покупатель, как и свидетели.

Дина улыбнулась и распахнула двери. И у меня невольно вырвалось:

– Дина!

Только бы она не ушла, только бы не ушла. И я решительно направился к ящику с новогодними игрушками. Я знал, что эти игрушки не имеют цены. Эти самые хрупкие символы времени. Это не просто украшения. Это целая жизнь, длящаяся на протяжении нескольких веков. Когда и снег был белее, и мороз сильнее, и дети веселее, и страна умнее. Но для меня это не имело уже значения. Ни цена безделушек, ни прошлые века. Для меня все было только здесь и сейчас. Я поставил ящик с игрушками на пол. И велел, по-моему, слишком сурово велел, чтобы Дина нарядила елку. Елочка-то совсем маленькая, недоросток, подросток, коротышка. Нарядить-то ее ничего не стоит. Всего каких-то жалких полчаса! И неужели Дина пожалеет эти жалкие полчаса для совершенно одинокого старика. Нелюдима. В общем, довольно несчастного старика, который даже не похож на Деда мороза. И которому, возможно, не так уж и много осталось на этом свете. И вдруг, вдруг, конечно, не дай Бог, этот Новый год для него последний. Так неужели такая хорошая честная девушка… Дина прервала мой бессвязный монолог. Последняя фраза о возможно последнем празднике в моей жизни, по-моему, ее окончательно добила. Мне даже показалось, что у нее в глазах застыли слезы.

– Прошу вас, не надо. Вы так похожи на моего любимого дедушку.

А дедушка окончательно добил меня. Но я решил пока его оставить в покое. И вновь показал Дине, как и чем наряжать елку. А сам объяснил, что нужно в эти полчаса сбегать в магазин. Поскольку кроме меня самого никто о празднике не позаботится.

– Но ведь вы никогда не выходите на улицу? – заметила Дина.

– Никогда – это громкое слово. Такого понятия – никогда вообще не существует, запомни это, девочка. Все относительно. Если мы говорим «никогда», значит, подразумеваем «иногда, но бывает», – и я почему-то легонько щелкнул ее по носу. Она вновь засмеялась.

– Но, может быть, все-таки я бы потом, после работы вам могла бы…

– А вот в шефстве я пока не нуждаюсь. Хоть и глубокий старик. Но тебя я буду иметь в виду.

Я набросил на плечи дутую пеструю куртку антиквара и выскочил на улицу.

И зажмурился. Мои глаза прослезились, словно на улице было много солнца и много света. Но уже вечерело. Я, скорее зажмурился от того, что улица сама по себе существовала. Как данность. С непрекращающимся гулом машин, с неоновыми витринами, с ослепительными гирляндами, с хрустом снега под ногами сотен, нет, двух, нет гораздо больше прохожих. И они все куда-то бежали, летели, неслись, боялись не успеть. Неужели они так яро торопились к Новому году. Зачем? И что их может ждать в Новом году? Неужели они не бояться того, что их уже поджидает. Но они надеются все равно на лучшее. Словно переступят порог Нового года и по волшебству окажутся на новой планете, под новым небом с новыми законами. В любом случае, на год они станут старше. И они тоже этого не боялись! И я почувствовал, что неожиданностей нового года, и прибавки к годам опасаюсь я. Словно это антиквар думал за меня, словно это он по-настоящему боялся.

А еще я по– настоящему ослеп и прослезился от падающего снега. Боже, как это красиво! И почему я этого не замечал раньше! Ведь столько зим я пережил и столько раз торопился встречать Новый год. И лишь теперь, после затворничества (которое было не таким уж и долгим) я вдруг по-настоящему оценил красоту зимы. И все-таки через стекло они совсем другие. И зима, и улица, и люди. Нет, не лучше. Наверно, и не хуже. Просто другие. Они были настоящими, а не кукольными персонажами, которые играли в спектакле, за которым я наблюдал каждый день. И я вновь физически, до боли в висках ощутил, что это мыслю не я. Это мыслит за меня убитый антиквар. Мне стало жутко. Я поежился. И повернул к цветочному лотку. Который действительно настолько нелепо выглядел на фоне сверкающих елок, снежинок, сугробов, шуб и меховых шапок, что я невольно улыбнулся. Страх прошел. Мне стало легче. Все же нелепости часто нам помогают. В трудные минуты. Может, стоило бы прописывать нелепости как рецепт от тоски и состояний угнетенности и страха. Жаль, что и эта идея не по моему профилю.

Среди белого падающего снега возвышались цветы. Розы, тюльпаны, гвоздики и даже подснежники! Алые, синие, желтые! Какие хочешь! Это они уже выглядели ненастоящими, кукольными персонажами, играющими в лето зимой.

А у цветочного лотка, притопывая ножками в сапожках гармошкой. И прихлопывая варежками из верблюжьей шерсти, танцевала Косулька. Так вот кто заменил Дину. Никогда бы не подумал. Что ж, это ей делало честь. И я даже хотел поцеловать ей ручку, но она была в варежках. Поэтому я обошелся галантным поклоном.

– Это делает вам честь, милая дама!

Косулька захлопала заснеженными ресничками. И еще сильнее затопала ножками. Отчего «гармошки» еще больше сморщились, и мне показалось, издали даже мелодичный звук.

– Да уж, какая честь, уважаемый, когда такая холодрыга на улице! Я сама скоро сосулькой стану.

– Ну что вы, какая же вы сосулька! – мне так хотелось добавить – вы же Косулька. – А на свежем воздухе вы даже похорошели. И румянец на щеках. А то все в душном кафе, среди пара и угара. Вас родной муж не узнает, настолько вы помолодели, – не переставал изгаляться я. И подумал – зачем? Не знаю почему, но при виде Косульки меня несло. Все время хотелось наговорить комплиментов. То ли я ее опасался. То ли видел, что она опасается меня.

– Ну, мой родной муж, уважаемый Аристарх Модестович, узнает меня при любой погоде и при любом свете. Точнее, без света тоже узнает. А на добром слове спасибо. Сразу видно издалека интеллигентного человека. Не то, что эти, – она кивнула на кафе, из которого выходили попеременно шатающиеся завсегдатаи. – Они и книжки ни одной не прочитали, и картины ни одной не видели. А я вот, по вашему умному совету, стала тут баловаться искусствами всякими. Коли вас заинтересует…

При слове «искусство» я весь содрогнулся. Но, как и подобает интеллигентному человеку, виду не подал.

– Еще как заинтересует, – я изобразил на своем лице неподдельный интерес, – всегда с удовольствием оценю ваши многочисленные таланты.

Косулька смутилась и махнула верблюжьей варежкой.

– А Дина чего, дала уже показания?

– Почти.

– И чего, против вас? Я вроде одним ухом слыхивала. А на первый прикид такая хорошая девушка.

– Хорошая, уважаемая, очень хорошая. За меня все показания были, а не против. Она же честная, как и вы.

Косулька окончательно растаяла. И впрямь сегодня для нее было уместно прозвище – сосулька.

– Честная… Только чего ей от этого. Она в торговле ничегошеньки не кумекает. Вон, за целый день ни одного цветка не продала. Я и то умудрилась за пару часов несколько букетов сбагрить каким-то полупьяным дуракам. Им уже все одно было, что в дом тащить – елку или цветы. Представляю, как этими букетами жены их по спине огреют. Так им и надо! Нечего перед новым годом напиваться. Всему свое время, я так понимаю, уважаемый.

– Вы очень мудрый человек, – не переставал я расшаркиваться перед Косулькой. Определенно я ее боялся. – И воспитательную работу верно ведете. И в борьбе с пьянством активно участвуете, – я ненароком взглянул на забегаловку, из которой по-прежнему выходили шатающиеся завсегдатаи. Которым проворно подсовывала букеты Косулька. И дабы избежать следующей сделки, я выпалил на одном дыхании.

– Я покупаю все!

Косулька непонимающе замигала и даже перестала прыгать от холода.

– Что – все?

– Все цветы. Абсолютно все. Без ограничений.

– У вас кто-то умер? – сочувственно спросила Косулька.

– Нет, у меня кто-то родился.

– Ну да! А все считают вас стариком. Может, вы просто неважно выглядите?

Косулька тут же засуетилась, собирая букеты в охапку. Они не вмещались в ладони. И одному их было не унести. Но Косульку это не смутило. Она проявила себя настоящим дельцом. Через несколько минут она поспешно складывала букеты в тележку, за которой сбегала к себе в кафе. Я от страха услужливо сделал еще один реверанс и протянул Косульке букет с подснежниками. Воистину сказочное время – подснежники в декабре. Косулька от неожиданности даже отпрянула от меня. И я, по-прежнему непонятно по какой причине ее опасаясь, и желая все время угодить, схватил столько букетов, сколько смогла удержать Косулька, и сунул их в руки ей.

– Не перестаю вам поражаться, Аристарх Модестович. Не удивительно, что вы содержите антикварную лавку. Знаете, эти прошлые века прямо сама галантность. А старые вещи – и вовсе искусство. Вы, Аристарх Модестович, воистину художник. Мы с вами коллеги. Видеть вас – одна приятность, а то за целый день нахватаешься этих пьяных рож. И писать стихи даже нету мочи. Не то, что рисовать. А с вами пообщаться – так сразу вдохновение и наплывает. Аж дыхнуть трудно. Аж эти цветы сразу и хочется нарисовать, правда? Так и чувствую всю себя премиленькой падчерицей из сказки «Двенадцать месяцев». Эх, и где мой белокурый Апрель!