Гайдебуровский старик - Елена Сазанович

Моя теория о типаже оказалась верной. Все влюбляются с первого взгляда, не думая, что будет потом. Потому что первый взгляд самый верный. Первый взгляд – это недомыслие. Это визуальность. И понимание. У каждого есть свой любимый типаж. И у каждого типажа есть каждый. Как у каждого человека есть своей автор. И у каждого автора свой человек.

Ко мне привели свидетеля. Именно привели. Поскольку свидетель очень стеснялся и смущался. Это была девушка-цветочница. Хорошенькая девушка. Очень, очень хорошенькая. Смугленькая, черноглазая, черноволосая, так похожая на цыганочку. В длинной цветастой шерстяной юбке. На острые плечики наброшено манто из искусственного черного меха. Это именно ее я мечтал когда-то встретить на размытой от дождя дороге, среди разбушевавшейся стихии, укрыть плащом от ливня и предложить зонтик от Гашека. И только с ней поделиться новыми идеями, открытыми странами и найденным кладом. Которых у меня не было и никогда не будет.

Но она пришла в холодную зиму. Накануне Нового года. И в зонтике не нуждалась. Не знаю – как в остальном. И что самое трагичное – она действительно не умела лгать. Она оказалась самым опасным свидетелем.

– Ее зовут Дина, – сухо сказал Роман. Слишком сухо, может она ему тоже понравилась? Я ошибся. Этот человек был безупречен, чтобы ему кто-то мог понравиться. Такие люди всегда ровны. С равновесием у них все в порядке. Их вестибулярный аппарат работает безукоризненно.

– Она даст безукоризненные показания.

Я посмотрел на Дину. И она посмотрела на меня. Вот! Это был тот взгляд, который называют магическим, возможно, взрывным, возможно, дальновидным. Это был взгляд людей, которые заинтересовались друг другом с первого взгляда. Нет, это невозможно. Бесспорно, я преувеличивал.

– Я дам показания, – тихо ответила она, не отрывая от меня своих черных пронзительных глаз. Она мучилась, я видел это, черт побери! Мучилась, между возможной симпатией и кристальной честностью, которая эту симпатию вот-вот может разрушить.

– Я дам показания, – так же тихо, но упрямо повторила она.

А я вдруг задумался об этом взгляде. В нем была заинтересованность и в нем была страсть. Но неужели этот старый человек с седой бородой и седыми космами может внушить любовь? Это невероятно! Может быть, я напомнил ей любимого дедушку, которого она недавно похоронила? Как знать… Ну же, Дина, говори! Она тут же сказала.

– Я всегда продаю цветы. Вот здесь, за углом, рядом. Совсем рядом мой лоток. Возможно, вы, уважаемый Аристарх Модестович, не заметили?

Если честно, я не заметил. Кто замечает цветочниц, мясников и аптекарей? Особенно, если не выходишь из дому. Особенно, если ничего не хочешь у них купить.

– Извините, но я видела, что к вам заходил человек, похожий на этого. – Она ткнула пальцем в мое изображение, которое Роман всегда держал при себе. Словно я был самым дорогим человеком в его жизни.

– Видели? – вновь, в который раз, уточнил я. И в который раз привел свои веские аргументы по поводу погоды. – Разве в такое время возможно было торговать цветами на улице?

– Я торгую в любое время, – вздохнула девушка. И встряхнула пышными черными волосами. – Даже если бы случилось землетрясение, все равно бы не бросила свой пост. У меня договор. И потерять работу… Нет, я себе это не могу позволить. Я слишком много теряла, чтобы обращать внимание на погоду.

Да, мое положение становилось более чем затруднительным. Девушка, в которую я влюбился с первого взгляда, становилась самым опасным для меня человеком.

– А вы видели, как выходил этот парень? – нахмурился я.

И мы вновь столкнулись с ней взглядом. Ну что это! Магнетический ток! От которого дрожь по всему телу. Взрывная энергия! И комната вот-вот взлетит на воздух. Ну, со мной все понятно. Но неужели она так горячо любила своего дедушку? Впрочем, всякое бывает. Я, к примеру, своего тоже сильно любил.

Цветочница вновь глубоко вздохнула. Я видел, видел, как она не хочет свидетельствовать против меня! Я ей был симпатичен! Но ее честность была гораздо любой симпатии. И таких людей я уважал. Хоть в моем положении сталкиваться с подобными людьми было не на руку.

– В том то и дело, что я не видела, как выходил этот парень. Как заходил – да, помню отлично. А вот выходил… И мне это показалось странным. Почему он не вышел?

Мне стало ужасно тоскливо. Бороться с честным свидетелем, в которого я влюбился с первого взгляда, мне казалось не слишком этичным. Даже если бороться за свою жизнь. Но я попробовал.

– Дина, неужели вы запоминаете всех прохожих? Тем более – случайных прохожих. Напротив вашего лотка кафе «У Косулек». И что, вы можете узнать всех, всех посетителей в лицо? Да еще вспомнить в какой месяц, какой день, какой час каждый из них заходил туда и выходил? Вы просто какой-то феномен!

Мне показалось, что даже справедливости моего замечания. Это действительно казалось невозможным.

А Дина покраснела.

– Нет, про Косулек сказать ничего определенного не могу, чтобы наверняка…Но тот день… Он действительно был особенным. Он страшным был каким-то, – Дина поежилась. – Все такое черное, как будто уже никогда, никогда не будет света, как будто все электрические провода перерезаны и никто, никто их не сможет уже починить. И солнце… Солнце тоже починить не сможет. Потому что некому. Страшно было… И я запомнила этот день. Людей на улице не было. Их и не могло быть, если они не сумасшедшие. Вот только этот парень. Хотя он не показался сумасшедшим. Просто он попал не на ту улицу и не в то время…

Она говорила настолько искренне и трогательно, что не поверить было невозможно.

И я, и Роман ей тут же поверили. Но в отличие от Романа моя вера не сулила ничего хорошего. Мне нужно было выпутываться из положения. Конечно, можно было на время появиться в облике Карманова, а потом вновь исчезнуть. Уже законно. Но меня это не устраивало. Антикварная лавка была окружена плотным кольцом. И Тася непременно бы заголосила о пропаже старика. Значит, была опасность, что прочистили бы магазинчик. И нашли труп. Тогда убийство было бы повешено на меня, Григория Карманова. Мне так не хотелось становиться убийцей. Я чувствовал, что пока безопаснее, чтобы дело вели против старика. Во всяком случае, труп Карманова они уже точно не смогут найти. Карманов пребывает в полном здравии. Второе, это попробовать вспомнить вслух, что забегал некий парень на короткое время, чтобы укрыться от бури. Я человек старый, провалы памяти в таком возрасте вполне оправданны. А как вышел? А как вышел… Здесь уже понадобятся показания цветочницы. Очень честной цветочницы. И даже, если она обожала покойного дедушку, души в нем не чаяла, вряд ли она отступится от своего. Я не был ее дедушкой. Я был всего лишь похож на него. Следовательно, нужно было подходить к проблеме с другой стороны. Осторожненько подходить. На цыпочках. Еле дыша. Искать слабинки в человеческой психологии. Я не был психологом, но философский закончил. А вся философия не иначе как равна психологии. И то, и другое, настолько зыбко, расплывчато и субъективно. И главное – всегда поддается разумной коррекции. Что ж. Это уже был вариант. Возможно, не самый лучший, а, возможно и самый – в моем-то не лучшем положении.

Я забросил руки за спину. Медленно и кряхтя, по всем правилам глубокой старости, прошелся взад-вперед по комнате. Резко остановился, словно что-то вспомнил и повернулся к маленькой цветочнице.

– Девушка, милая. Я вот подумал… Я долго живу на своем веку. И много видел. Да, я не часто перемещался из одного места в другое. И, по большому счету, я не путешественник. Скорее, я наблюдатель! Созерцатель, так сказать. Но сколько, боже мой, сколько я видел из своего окна! Возможно, гораздо больше тех, кто без конца общается, сплетничает, обожает многолюдные компании. Кто совершает вояжи и кругосветные путешествия. Кто на практике, детально познает мир. Взгляд из окна – это посторонний взгляд. А еще вернее – взгляд постороннего. Как сказал поэт – большое видится на расстоянии? Я бы посмел уточнить. Вернее и глубже видит тот, кто сам невидим. Я всю жизнь в некотором роде оставался невидимкой. Вот это стекло, тонкое, прозрачное стекло всего лишь отделяло меня от мира, – я легонько постучал по оконной витрине, – и я не существовал для мира. А мир для меня существовал, еще как существовал! Он был реальностью! Тогда как я был для него нереальным. Я знал все тайны этого мира, который мне их не доверял. И не знал, что я знаю. Передо мной могли разыгрываться страсти, проливаться слезы, сталкиваться машины и разбиваться вдребезги. И несутся, расталкивая всех, скорые помощи. И я видел толпу! Жадную толпу, ненасытную толпу, которая расталкивала друг друга локтями, чтобы посмотреть на что-то ужасное, на что смотреть нельзя, просто не положено, просто неприлично, просто преступно! Если ты не патологоанатом. Передо мной торжественно шествовали похоронные процессии под траурный марш Мендельсона! Как заметил еще один поэт – все преходяще, лишь музыка вечна? Я посмею его тоже откорректировать. Не всякая музыка. Но траурный марш точно на все времена. И только я видел, как в этот печальный миг кто-то зевал (наверно, случайно), а кто-то не смог сдержать улыбку (наверно, от шока), а кто-то жадно пересчитывал деньги (ну, это уже вам судить – почему). Передо мной мелькали счастливые свадьбы под свадебный марш того же Мендельсона! И только я мог заметить, как жених, целующий невесту, косился на ее подружку. А та украдкой вытирала слезы, и срывала лепестки у ромашки, украденной из букета невесты. Любит – не любит! Она до сих пор, когда гремел свадебный марш, еще на что-то надеялась. И я даже подсчитал. Вышло – любит! Поразительно! И я подумал, что будет после этой свадьбы! Многое еще будет! На моих глазах одни объяснялись горячо в любви, а потом следовала резкая пощечина. На моих глазах разрывали свидетельство о браке. А потом она тайно вытаскивала его из мусорного бака и осторожно склеивала частички. На моих глазах какой-то подонок обокрал старика, столкнув прямо на тротуар. Бессмысленная кража – пустой кошелек. Старик этот все время побирается на помойках, тоже на моих глазах. А еще пьяные негодяи поломали ногу бездомной собаке. Я увидел ее позднее, когда она гуляла с перевязанной ножкой на поводке с одним из этих пацанов. Наверное, он протрезвел. Наверное, он бросит пить. Я видел, как он виновато целовал ее в морду. И она лизала ему руки в ответ. Собаки умеют прощать все.