Завершение проекта Повелитель - Игорь Денисенко

– В общем, так бойцы, – сказал полковник, сидя так же расслаблено и ссутулившись, – У вас есть два пути. Первый – вы меня убиваете, и живете как хотите. Второй – признаете своим командиром, и мы вместе исправляем то, что вы наворотили. Неповиновения я не прощу. Ну?

Полковник ждал. Он уже знал, каким будет решение, потому, что и без чтения мыслей знал своих ребят как лупленых и облупленных. Он их лупил, и учил читать и писать, учил их драться и воевать, учил владеть шашкой, которая вот так небрежно покоится на его боку. Но они знали, на что он способен с шашкой. Так, например, трусоватый Леша Самохвалов, заместитель Опраксина, никогда тому поперек слова не сказал, потому что боялся. И ненавидел тихой сапой. Поэтому воспользовался первым же удобным случаем, чтобы отомстить. Но он побоится полковника. Знает, что может не успеть топор поднять, как клинок Сивуча врубится ему в переносицу и проникнет в мозг. Коля же Лагодный парень покладистый и спокойный. Телок, одним словом. Как все решат, так и он. Ерошкин Димка разгильдяй и оболтус, постоянно норов свой показывает. Приказ выполняет из под палки. Но на убийство командира он не пойдет, потому, что чувствует его правоту. Так и Шаяхметов, горячий, но быстро остывающий, а потом стыдящийся своей горячности. Оставались еще рядовые Костенко, Шубенок, Карпов, Барчан, Герд, этих ребят Сивуч тоже знал, и знал, как они к нему относятся. Почти по-родственному. Они рано остались без отцов, и полковник был им как отец. Но они привыкли, что командир у них Трисеев. С Трисеевым было сложно. Трисеев больше проникался к тому, что говорил и делал Курбан. Курбан был другом его отца. Поэтому его убийство, Андрею простить не мог. И на нем, на Трисееве была кровь Сивуча младшего. Поэтому он не знал, как поступить? А простит ли его полковник старший? А не застрелит ли на месте, как Андрей застрелил Курбана? И хотя Сивуч точно знал, что Андрей жив. Он видел картинку в голове у Барчана, как тот наклоняется и щупает пульс на шее Андрея лежащего без сознания. Трисеев не знал, что на нем кровь, но не смерть сына полковника. Но сказать об этом Трисееву, Сивуч не мог. А Он просто сидел и ждал решения.

– Кто ходит в гости по ночам, тот поступает мудро! – запел я под нос песенку. Где её слышал? Когда? Убейте меня, не помню. Но она как нельзя, кстати, подходила к моему случаю. Еще в ней были такие слова: ' Я тучка-тучка-тучка, я вовсе не медведь'. И пчелы там были такие большие и злые, прямо как мои. Стоп! Это же не песня, это кино? Хм, слышал от Хаймовича, что такое кино. Но вот куда девать то ощущение, что я не просто слышал, а сам его видел? Что-то неладное творится со мной с недавних пор. Помню то, что помнить не должен. Вижу в темноте, хоть видеть не должен…Так кошки наверное видят. Черное, очень черное, светло-черное, темно-серое, светло-серое. Светло-серые кости Лома я уже миновал. Ни запаха, ни кусочка плоти, не уж-то мухи обглодали? В улей, начинающийся прямо за кабинкой лифта, я не сунулся. Нечего там делать. Второй этаж подземелья тоже пропустил. Третий, четвертый, и приехали.

Свет, горящий на этаже после полной темноты, казался ослепительным. Но я точно знал, что это тусклое аварийное освещение. Мы же тут как кроты всю зиму прожили. Вот уж не думал, что придется еще увидеть эти холодные коридоры, выложенные кафелем. А впрочем, тут где-то и наш скрипучий кожаный диванчик. Роза, Роза, увижу ли я тебя когда-нибудь? Ничего. Вот сейчас Хаймовичу помогу, и пойду назад на болота. Землю буду рыть. Но найду тебя.

Ага! Тут кажется, за дверью кто-то возится и бухтит по своему обыкновению. Совсем дошел старый, сам с собой разговаривает. Дверь пинком внутрь.

– Всем стоять бояться!

Сгорбившийся силуэт за столом с монитором, мгновенно разворачивается ко мне.

– Максим это ты??!!!

– Нет, это не я, а тень отца Омлета.

– Гамлета! Бестолочь! Гамлета!

Хаймович срывается с места. Ну, тут маленькое лирическое отступление. Потому как описывать нечего. Двое тощих доходяг тискают друг друга в объятиях, пускают слезу, слюну. Сопят и говорят короткими ничего не значащими фразами, состоящими из междометий. Ситуация такая, что все рады встречи и довольны. Уже через пол часа я задумчиво ем третью банку тушенки и слушаю Хаймовича, иногда задавая вопросы.

– Значит дело за малым, – говорю я. Ложку с куском мяса в рот, – Допуск этот…ням-ням-ням, при мне. Пойдем..ням-ням-ням..вырубим все на фиг.

– Не все так просто, – молвил Хаймович, – я понятия не имею, как устроен реактор холодного синтеза. Если ядерный, знаю в общих чертах, то про создание такого даже не слышал никогда. В наше время были какие-то теоретические разработки, а о том, что его удалось создать, просто не было и речи. Трудности были не в создании холодной плазмы, а в том чтобы ее удержать..

– А зачем там особо знать и разбираться? Рубильники поотключаем и алга.

– Вот как раз этого, я и боюсь…Неправильные действия могут привезти к взрыву.

– Ну, отбежим и спрячемся.

– Не получится. Взрыв будет колоссальной силы, – покачал Хаймович головой, – на воздух поднимет не только нас с тобой, но и весь город.

Это несколько меняло ситуацию. В мои планы смерть не входила, пусть даже такая эффектная – вместе со всем городом. Я облизал ложку и вздохнул. Вроде наелся, но глаза тянулись за очередной банкой. И только воспоминания, как я тогда этой тушенки до рвоты наелся, меня остановили.

– Я тут кое-какие карты и схемы принес, может они помогут разобраться?

– Отрадно слышать. Давай-ка их сюда!

– Я помогу взорвать, – донесся голос от входа. Хорошо, что я ложку положил. Уронил бы от неожиданности точно. На пороге стоял призрак полковника Андрея. Пыльный такой призрак с паутиной на голове, взъерошенными волосами и каплями пота на носу. Не знал, что призраки потеть умеют.

– И так, – полковник откашлялся, и произнес куда-то вдаль, словно Трисеева не видел вовсе – вы признаете меня своим командиром?

– Признаем.

– Ты командир.

– О чем речь, полковник?

По одному, нестройным хором, выдавили из себя бойцы. И лишь когда все сказали, и слово осталось за сержантом. В лесу повисла тишина. Трисеев говорить не стал…Топор возился в ствол дерева с такой силой, что сосновая кора брызнула. Чешуйки отлетели и одна из них в миллиметре от кончика носа полковника. Трисеев упал на колени, перед тем местом, де только что сидел Сивуч, постоял так секунду, и рухнул, протянув руки к стволу дерева, словно пытаясь его оттолкнуть. По долу шашки полковника стекала кровь. Сивуч поднял, резким движением стряхнул капли крови и вернул шашку в ножны. Обвел взглядом присутствующих и сказал:

– Новым сержантом назначается рядовой Шубенок.

Шубенок, услышав свое имя, вытягиваться по стойке смирно не стал, лишь слегка подтянулся и согласно кивнул. Свое назначение Валера воспринял как должное. Он пользовался авторитетом во взводе Трисеева, за силу, выдержку, и умение мыслить и решать поставленные задачи. Выслуживаться и кланяться, как предшественник он не будет. Но и по голове сзади не стукнет, с горечью подумал полковник. Если ему что-то не понравится, он скажет это прямо. И, пожалуй, сейчас лучше при себе иметь именно такого человека.

Подразделение поселилось в самом центре бывшего городского парка, где карусели и маленькие кафе росли как грибы. По большому счету, старые здания сильно обветшали и для долгого проживания были непригодны. Но с них можно было набрать стройматериалов. Доски, гвозди, целые оконные рамы, двери, целые листы кровельного железа или шифера. При появлении полковника все собрались в центре у самой большой карусели, что действительно очень напоминало колесо. Отсюда, стоя рядом с колесом уже можно было понять, что это не капли на ободе повисли, а маленькие кабинки с лавочками, на пару человек, словно ласточки там гнезда свили. Чудны строения твои, человек.

– Мы шли сюда, долгих четыре года, – начал полковник, – всем нам было тяжело. И дождь, и грязь, и холод, и стрела мутанта не могла нас остановить. И все вы знаете, и помните, зачем мы сюда шли. А если кто не помнит, я напомню…Мы последние люди. Как бы ни горька была правда, но это так. Сколько поселений мы прошли, но во всех жили оборотни. И год от года их все больше и больше. А нас все меньше и меньше, и скоро не будет совсем, нужно смотреть правде в глаза. Подразделение наше слишком мало, и пусть не сразу, но нас раздавят, и не будет больше людей на земле. Вы помните и знаете, скольких мы потеряли, сколько погибло в пути…Их имена и память о них навсегда остались в наших сердцах. Так неужели они погибли зря? А ведь он погибли ради того, чтобы спасти кого-то из вас? А вы решили поселиться здесь, и жить, забыв обо всем? Предать погибших? То ради чего они жили и умерли? – Сивуч сделал паузу, всматриваясь в лица людей, его людей. Стараясь понять, увидеть по лицам. Его ли они еще? Ведь кроме усталости на лицах ничего не отражалось. Крайней усталости и безразличия. Когда физическое истощение приводит к умственному отупению, и человеку все равно, жить или умереть, только бы его оставили в покое. Да, они шевелились, работали, заботясь о своих детях, стараясь сколотить хоть какое-то подобие безопасного жилья. Но делали это скорее по привычке, механически не отдавая себе отчета. Как птица вьет гнездо, как мышь роет нору. И вот этих людей он звал на бой, на почти верную гибель. И полковник решил: